Искусница - Елена Хаецкая

Ей было очень спокойно.

Ее жизнь изменилась навсегда, а она, во-первых, ничего для этого не сделала, а во-вторых, ничего по этому поводу не испытывала. Просто хорошо. Потому что все происходящее было абсолютно правильным.

Джурич Моран хорошо помнил тот день, когда безумный снегопад, пойманный в ловушку цветной пряжи, наконец-то иссяк.

Город расплевался слякотью, оставляющей ядовитые пятна на одежде, город был зол и не желал устраивать своим жителям бриллиантовую зиму, и поэтому во всех оперных театрах шла какая-то тягомотина, а не «Евгений Онегин» и уж тем более не «Щелкунчик». Театры вследствие близкого отношения к стихиям реагировали на погоду сильнее, чем иные ревматики. Посудите сами. Выйти после современного балета, где все танцуют в трико, и не столько танцуют, сколько разнообразно валяются по сцене, и очутиться посреди грязной лужи — это вполне закономерно. Но для завершения «Золушки» необходима настоящая зимняя петербургская ночь. Ведь театральный вечер сам по себе — произведение искусства, начиная с застегивания на голой шее замочка колье и заканчивая вот этим возвращением домой. Эх, да что рассуждать!.. Моран все равно не ходил в театры. У него была редкая фобия — он боялся биноклей. Ему постоянно представлялось, как откуда-нибудь из ложи падает бинокль и разбивает ему череп. «Бесславная смерть», — скрипел он зубами, проклиная все театральные бинокли на свете.

Ну так вот, Джурич Моран исследовал афиши неподалеку от Мариинского театра и размышлял об искусстве, когда внезапно мир вокруг него вспыхнул. На мгновение все сделалось невыносимо ярким, каждый предмет — благо в Петербурге контуры, как правило, четки и лаконичны, — оказался обведен жирной радугой, и полупустая площадь вдруг заполнилась народом. Полупрозрачные люди, полупрозрачные эльфы и даже полупрозрачные тролли (вот уж не думал Моран, что подобное возможно!) спешили, сталкивались, проходили друг сквозь друга и сквозь петербургских обывателей. Потом все моргнуло и погасло.

Вот тогда-то Моран и понял, что Деянира завершила работу. Портал готов.

Моран не шел, а бежал домой. Он мчался длинными затяжными прыжками, надолго взлетая над землей, и казалось, будто город, с нарисованными, плоскими, валящимися друг на друга фасадами, тянут мимо на веревочке, как картонную декорацию, а сам Моран просто завис в пространстве.

Старухин дом на Екатерининском канале не появлялся томительно долго, как будто нерадивый рабочий сцены передвигал декорации слишком медленно или вообще перепутал их и все время вытаскивал не те.

Наконец явился и зафиксировался на месте знакомый поворот, явился желтый тупой угол и убийственно-родимое дерево, от которого Моран недавно отпиливал ветку… Моран ворвался в подъезд, перескакивая через ступеньки, подбежал к входной двери и долго дышал, прежде чем достать дрожащими руками из кармана ключи.

Он вошел. Прислушался. В квартире было темно и пусто. Безлюдно. Он сразу понял, что Деяниры дома нет — ее дыхание наполняло комнаты особым живым теплом. «Очевидно, ради этого люди женятся или заводят кошку, — подумал Моран. — Чтобы входить в дом, где дышат. Но кошки мне не нравятся, а заводить жену, не собираясь провести с ней остаток вечности — просто нелепо…»

Он сбросил уличную обувь, швырнул на пол пальто и пробрался в комнату. Моран Джурич редко пользовался люстрой — она придавала помещению какую-то неприятную хирургическую обнаженность. Но сейчас ему требовался яркий свет и потому он бесстрашно щелкнул выключателем.

Деянира побывала здесь, и притом совсем недавно. На диване осталась вмятинка от ее тела. Чай в пиале недопит и не успел еще остыть (для проверки Моран сунул туда палец). А к стене (Моран ахнул) была прикреплена вышитая картина: лес, и замок, и всадники, и слуги, и собаки, и даже фэйри… Безумные нитки израсходовались все — пустая коробка, где они хранились, валялась, раскрытая, на полу. И хотя мастерица вышивала только по контуру, все предметы получились не только полностью раскрашенными, но и имеющими объем. Все это определенно выглядело куда более реальным, нежели Санкт-Петербург — только что, по пути от Мариинского домой.

Глядя на картину, Моран как будто ошалел. Рывком он отшвырнул диван на середину комнаты, и только тяжелый стол остановил плаванье изумленного дивана по паркету. Моран и на это даже не посмотрел, хотя лампа, стоявшая на столе, возмущенно качнула абажуром, а пиала звякнула.

За диваном обнаружился компрометирующий Морана мусор. Моран отнесся к этому обстоятельству наплевательски. Он зажмурился, потряс головой, прицелился и с размаху кинулся навстречу картине. «Должно получиться, должно получиться, должно!» — взрывалось у него в голове.

Затем нечто тяжелое, наподобие дубины, обрушилось на середину морановского лба. Джурич Моран, тролль из Мастеров, рухнул в кучу грязи и забылся долгим, неприятным сном.

Когда он проснулся, была ночь. Свет горел по-прежнему ослепительно, но теперь в пылании лампочек наблюдалось нечто истерическое: они как будто перекрикивали законную владычицу данного времени суток. Вопили из последних сил, срывая голос, и тем самым вгоняли в неврастению окружающих.

Моран пошевелился. Мусор и густая пыль зашевелились имеете с ним. Страдая, Длсурич Моран сел. Ухватился рукой за стену и растопырил ноги, как будто подставлялся копам для обыска. Наконец он выкарабкался, выпрямился и осмотрелся. Диван обнаружился где-то очень далеко, словно бы на другом конце земли. Моран сделал два шага, с трудом удерживая баланс, — перед глазами все так и плыло, — и вдруг диван вырос прямо перед ним.

И как только Моран взялся за спинку в накрахмаленном чехле, все сразу же вернулось на свои места, даже голова перестала кружиться. В комнате дикий разгром, но это ничего. Большая часть задиванного хлама налипла на самого Морана, так что подмести там теперь — самое ерундовое дело. Хоть что-то хорошо. Картина по-прежнему висит на стене, и это совершенно очевидно не портал. На лбу растет шишка — наглядное свидетельство того, что в своей теории Моран где-то допустил кошмарный просчет.

Он уселся на диван, обдумывая произошедшее.

Вдруг ему показалось, что на кухне кто-то есть. Мимолетное помрачение рассудка, не иначе, но Моран поддался:

— Деянира! — слабо позвал он. — Сделай мне, душенька, компресс на голову!

Он прислушался. Нет, никого. Просто ветер хлопнул форточкой. Обидно.

Однако там, на площади, он ясно различал радужные контуры и призрачные фигуры. Что-то здесь все же произошло. Просто так Джуричу Морану видения не приходят. Он же не визионер какой-нибудь из газеты бесплатных объявлений, который по сходной цене увидит вам что угодно.