Меч на закате - Розмэри Сатклифф

Я разбудил привратника, мирно дремавшего рядом с пустым кувшином из-под пива, и сказал ему, что мне необходимо переговорить с герцогом.

Гидарий проводил  вечер по-семейному, в личных покоях с женой и дочерьми. Когда после сводящей с ума задержки меня ввели в комнату, мне показалась, что в ней очень светло от горящих свечей, очень тепло от стоящей в центре и пылающей ясным алым пламенем жаровни  и очень тесно от множества девушек.

Гидарий, который возлежал на обеденном ложе с изголовьем в форме волчьей головы и у ног которого подобающим образом сидела его жена, внешне очень походил на римлянина: его одутловатое лицо было тщательно выбрито, немногие сохранившиеся на голове волосы коротко подстрижены, маленькое тельце с заметным брюшком облачено в римскую тунику из тонкой белой шерсти; а платье его жены было перепоясано крест-накрест в классической манере, как уже почти не носили женщины, даже когда я был ребенком. Когда я видел Гидария, меня всегда удивляло, что он — после того как несколько поколений его предков были магистратами или даже губернаторами провинций — вернулся к титулу герцога, принадлежавшему им до прихода Орлов. Да, это случалось с другими людьми в разных частях Британии по мере того, как наши изначальные государства просыпались от спячки после многих лет, проведенных под властью Рима; но не с теми, кто все еще носил римские туники, клялся римскими богами и ужинал, украсив лысую голову венком из розмарина и осенних фиалок, — как это явно делал Гидарий, потому что остатки этого венка все еще висели у него над ушами.

При моем появлении он поднял глаза и любезно кивнул.

— А, милорд Арториус. Мне очень жаль, что тебя заставили ждать, но ты же знаешь, как это бывает, — нам всем необходимо время от времени сбросить с плеч ярмо государственных забот; ко мне всегда трудно пробиться, когда я провожу тихий часок в кругу семьи.

— Я знаю, как это бывает, — согласился я. — Но у меня срочное дело. Иначе бы я не нарушил твой покой.

Он какое-то мгновение пристально смотрел на меня, потом сделал несколько прогоняющих движений в сторону своих женщин, которые уже неуверенно поднялись на ноги; и они заторопились прочь, оставив за собой недоигранную партию в шашки, лоскут какой-то мягкой вышитой ткани, в котором сверкала иголка, — весь этот милый хлам, который собирается там, где побывали женщины.

Когда они вышли и тяжелый занавес закрыл дверной проем у них за спиной, Гидарий спустил ноги на пол и сел прямо.

— Ну? Ну-ну? Что такое?

Я подошел к нему.

— Герцог Гидарий, менее часа назад я получил сообщение, что граф Хенгест прибыл на север на помощь своим родичам; он высадился за Абусом и направляется к Эбуракуму.

Он потрясенно взглянул на меня, а потом к его покрытым пятнами щекам прихлынула кровь.

— Ты получил? Почему это сообщение не принесли первым делом ко мне?

— Это происходит за пределами твоих границ, — напомнил я ему. — Но я — граф Британский, и потому мои границы шире твоих.

Это было глупо, потому что мне следовало попытаться расположить его к себе, но в этом человеке было нечто такое, что всегда, с самого первого дня, как я вошел в Линдум, заставляло меня ощетиниваться; и годы, в течение которых я пытался действовать с ним заодно, ничего не исправили. Но, честно говоря, не думаю, что что-нибудь изменилось бы, даже если бы я ползал на брюхе у его ног.

Он издал горлом какие-то звуки, но потом, видимо, решил пропустить все мимо ушей и только брюзгливо заметил:

— Ну-ну, говорят, молодые псы лают громче всех. Да будь ты хоть самим Александром, но только пододвинь сюда этот табурет и сядь. У меня начинает болеть шея, когда я пытаюсь говорить с тобой, а ты возвышаешься надо мной, точно сосна.

Я сделал, как он просил, а потом продолжил то, что хотел сказать.

— Я пришел, чтобы сообщить тебе об этом и о том, что через три дня я выступаю на север.

Тут уж он уставился на меня всерьез, и его лоб прорезали морщины.

— Этим летом уже слишком поздно начинать новую кампанию, — предупредил он точно так же, как Бедуир.

— Почти, но не совсем.

Он пожал плечами.

— Тебе лучше знать; как ты сам отметил, ты — граф Британский. Что ж, думаю, если ты сможешь покончить со всем этим одной короткой доброй стычкой, то успеешь вернуться и уютно устроиться на зимних квартирах, прежде чем установится плохая погода.

— Герцог Гидарий, мы не вернемся ни до того, как начнется зима, ни после, — объявил я.

Он посмотрел на меня; его челюсть отвисла.

— Не… вернетесь?

— Не вернемся.

Он постарел на глазах, словно под его кожей стало меньше плоти. Я нагнулся к нему, стараясь говорить рассудительно.

— Ты же знаешь, что в любом случае мы ушли бы весной; а зимой у тебя не будет больше проблем с Морскими Волками. Чем же тогда хуже то, что мы уходим сейчас?

— До следующей весны еще полгода, — он едва заметно, беспомощно развел руками. — Наверно, я надеялся, что ты передумаешь прежде, чем подойдет время.

Я покачал головой.

— У тебя есть два хороших военачальника, в Крэдоке и Гераникусе, и я обучил твоих людей. Когда я пришел сюда, они были отважны, но это была отважная толпа; теперь они стали опытным — даже в чем-то дисциплинированным — войском и в случае необходимости быстро соберутся к тебе. Сейчас вы должны быть в состоянии сами сдерживать натиск варваров; а во мне остро нуждаются в другом месте.

На один долгий, напряженный миг между нами повисла тишина; потом он слегка дернул пухлыми плечами, словно хотел их расправить, и мне показалось, что я вижу под одутловатыми чертами его лица нечто от воина, которым он был в юности. Мне не нужно будет бояться за земли между рекой Абус и Метарисом, когда я уйду отсюда.

— Что ж, тогда, похоже, говорить больше не о чем.

— Есть еще кое-что — я хочу, чтобы четыре сотни твоих людей выступили со мной на север.

Мне показалось, что его глаза сейчас вылезут из орбит.

— Римские боги! Приятель, да в этот момент более сотни моих лучших воинов пополняют ряды твоих Товарищей! И еще примерно столько же перешло к тебе за эти годы! Чего тебе еще нужно?

— Четыре сотни, по их желанию и моему выбору; они пойдут со мной в этот поход как вспомогательный отряд, копейщики и лучники. Как я уже сказал, по меньшей мере на этот год у тебя не будет больше проблем с Морскими Волками; а когда осенняя кампания закончится и мы благополучно выгоним графа Хенгеста из Эбуракума, я пришлю их тебе обратно.

— Тех, кто останется.

— Тех, кто останется.

— А тем временем никто, даже ты, мой самый премудрый в военных делах граф Британский, не может сказать наверняка, что именно будут делать Морские Волки, ибо они так же непредсказуемы, как те ветра, что пригоняют их к нашим берегам; а моя боевая мощь не вынесет потери четырех сотен людей.

Я перебил его:

— Никто, даже ты, мой самый премудрый герцог Коританский, не знает более точно, чем я, какова твоя боевая мощь и какие потери она может вынести.

Новая сила, появившаяся в его лице, теперь обращалась против меня.

— Для нас достаточно отгонять Морских Волков от наших собственных пастбищ; почему я должен посылать своих парней сражаться в краю бригантов?

На этот раз уже я внезапно почувствовал себя старым, усталым и беспомощным.

— Потому что если мы будем стоять поодиночке, королевство, герцогство, племя, каждое внутри своих собственных границ, — то все мы, и королевство, и герцогство, и племя, падем, одно за другим, каждое внутри своих собственных границ. Мы загоним саксов обратно в море только в том случае, если сможем держаться вместе.

Не знаю, сколько мы спорили, но мне это время показалось очень долгим. Думаю, один раз он чуть было не предложил мне все четыре сотни, если я соглашусь вернуться еще на год, когда закончится осенняя кампания; но к этому времени мы уже хорошо знали друг друга — и он передумал делать мне это предложение еще до того, как успел высказать его.

В конце концов все обернулось не так уж плохо для меня, потому что я ушел, вырвав у него ворчливое обещание дать мне две сотни, если я поклянусь на большой печати Максима, что они действительно вернутся, когда закончится битва за Эбуракум.

Из нижней части города поднялся туман, пропитанный запахом горящего дерева и сырых листьев; когда я снова вышел на улицу, он окружал фонарь на дворе кольцом влажного желтого дыма. Холод этого тумана лежал у меня на сердце. Как мы сможем устоять против варварского Потопа? Какая может быть надежда даже на Амброзиевы сто лет, если мы не можем научиться стоять вместе, щит к щиту, вдоль наших собственных границ?

Два последующие дня были заполнены обычной суматохой войска, готовящегося выступить в поход; мы получили пайки и амуницию и упаковали их в большие корзины с кожаными крышками, получили и проверили пучки стрел и запасное оружие, привели лошадей с осенних пастбищ и изготовили для них новые кожаные ногавки, в последний раз осмотрели доспехи и боевое снаряжение, чтобы убедиться, что все находится в идеальном порядке; и день и ночь Линдум гудел глубоким, похожим на колокольный, звоном молотов, ударяющих по наковальням оружейников, и ржанием возбужденных лошадей, стоящих у самодельных коновязей. И еще за эти два дня повсюду в старом городе-крепости должно было быть много расставаний. К этому времени в рядах Товарищей состояло, как сказал Гидарий, более сотни коритан, и у многих других в городе были девушки. Некоторые (видит Бог, я всегда старался удержать их от этого, когда только мог) успели жениться с тех пор, как мы устроили здесь нашу ставку. Расставания, исполненные обещаний в один прекрасный день вернуться или послать за девушкой… Расставания с легкой душой, поцелуем и новым ярким ожерельем и без каких бы то ни было обещаний… Однако это были не только расставания, потому что когда мы наконец выступили, наш обоз пополнился четырьмя или более десятками отважных девиц, которые ехали в легких повозках, перевозящих мельницу и полевую кузню, или, подоткнув юбки до колен, шли свободным, размашистым шагом среди погонщиков и нагруженных вьючных пони.