Южный Урал, № 27 - Виктор Вохминцев

Лена опиралась на дверной косяк, левую руку спрятала в карман жакета, а правой доставала семечки и невозмутимо лузгала их. На Махрова смотрела насмешливо, словно бы говоря: «Ну, покричи, покричи, с утра не слышала». И это его взорвало. Он пообещал ее оштрафовать. На Лену угроза не подействовала. Тогда он крикнул, что снимает с доярок. Она повела плечом: «Подумаешь, страсти какие!» Махров побагровел, стукнул кулаком по столу и вынес окончательный приговор:

— Выгоню из колхоза!

Лена выпрямилась, резко одернула жакет, в глазах вспыхнули гневные огоньки.

— Мы тебя сами вышвырнем! Ишь, налил жиром шею-то! — зло сказала она.

Рогов подумал, что Махрова хватит удар: председатель потерял дар речи. А Лена повернулась и вышла.

— С-сукина дочь! — наконец выдавил Махров.

Через полторы недели состоялось заседание бюро райкома партии. Район по-прежнему срывал хлебосдачу. После долгих и бурных споров Махрову объявили строгий выговор. Прокурор предложил снять его с работы. Но вступился Лоскутов. Он сказал, что теперь не время: закончится уборка, тогда можно вернуться к этому вопросу.

Махров вышел из райкома красный, как после бани, долго не мог отдышаться и на улице. Он начинал понимать, что для него наступает плохое время. И самое худое, что ответ-то придется держать не перед Лоскутовым, а перед колхозниками. Об этом ему сегодня еще раз напомнил Рогов, рассказав членам бюро о жалобах колхозников на Махрова, поступивших в редакцию.

…Заседание продолжалось. Остались члены бюро. На повестке последний вопрос: персональное дело Рогова. Да, жена сдержала слово: она была у Лоскутова. А тот уцепился — и делу дан ход. Говорил Лоскутов. Рогов слушал его, рисуя в блокноте бессмысленные завитушки, чувствовал на себе взгляды товарищей и краснел. Надо давать объяснения. Неприятно и тяжело. Все сейчас было противно Рогову в секретаре: и горбатый, с прожилками нос, и надменная складка у рта, и безукоризненно наутюженный китель, и сама манера говорить не спеша, растягивая слова и словно бы прислушиваясь к ним. «И говорит равнодушно, как о чем-то надоевшем и скучном», — зло подумал Рогов. Лоскутов не спросил у него ни о чем, не поговорил. Послал к жене инструктора «расследовать». Рогов ушел от жены бесповоротно и навсегда. С той памятной ночи он не был дома и не мог знать, как «расследовалось» его так называемое персональное дело. Он, конечно, предполагал, что могли наговорить на него жена и теща.

Когда его спросили, он только сказал:

— Мне трудно говорить об этом, товарищи. Это очень сложно, вдруг не расскажешь. Одно для меня очевидно: нет у меня семьи, распалась… Проглядел. Прошу: разберитесь хорошо, прежде чем решать, и разберитесь не так, как разбирался Лоскутов. Спросите и меня. Я ведь тоже лицо заинтересованное, — криво усмехнулся Рогов и сел.

Члены бюро чувствовали себя неловко. Прокурор примирительно сказал:

— Семен Андреевич, а ведь в самом деле не годится так. И членов бюро не известили. Я старуху лет тридцать знаю — вздорная. Дочка, кажется, не лучше…

Лоскутов не согласился, упирая, на то, что Рогов бросил жену с ребенком, и требовал объявить выговор.

— Что ж, по-твоему, в ногах у нее ползать? — жестко улыбнулся прокурор. — Нет, ты уж лучше уволь его от этого!

Спор разгорелся. Рогов думал: «Какая ерунда! Как он, Лоскутов, мог так грязно сводить счеты?»

Члены бюро голосовали против предложения Лоскутова. После заседания в кабинете никто не задержался. Рогову на прощанье крепче обычного жали руку.

…Рогов брел на квартиру не спеша. Вспомнил Лену Огородникову, ее застенчивого Бориса, вспомнил пробойного Костю — бригадира. Сколько их: таких славных, чистых, работящих на свете? Не счесть! С ними легко дышится, веселее живется. Среди них есть Валя Иванцова… Вдруг она предстала перед его мысленным взором такой, какой видел ее на полевом стане: склонившаяся над стенной газетой, с ослабевшей коричневой заколкой, которая еле-еле удерживала темную тяжелую косу…

Рогов остановился, провел рукой по глазам, словно пытаясь снять пелену, которая мешала разглядеть настоящее счастье.

А ночь брела по земле по-осеннему густая, теплая, полная таинственных шорохов, удивительно непонятная и беззвездная.

Марк Гроссман

СТИХИ

О ДРУЖБЕ

Мы с тобой давно не в переписке,И серьезно, вроде, разошлись.Друг мой давний, однокашник близкий,Не вчера мы начинали жизнь,Не мальчишки, кажется, с тобой мы,И прошли через огонь и медь, —Мы же хлеб делили и обоймы,Повзрослев, могли бы поумнеть.Я не спорю: не пустые вздорыМежду нами встали на пути,Но ведь спор — не ледяные горы,Да и горы можно перейти.Лгать не стану, — не простое это —Первый шаг нелегкий, говорят,Но ведь мы прошли с тобой полсветаТяжкими дорогами солдат.Мы с тобой не недруги, я знаю,И дорога вдаль у нас одна.Я тебя ничем не попрекаю,Ты прости, когда — моя вина.В тишине ночной, бровей не хмуря,Сердце для уступки приготовь.Дружбу сохранить в житейских буряхПотрудней бывает, чем любовь.

БЕРЕЗКА

Стоит березка белотелая.О чем грустит в глуши она?Совсем по-девичьи несмелая,Совсем по-девичьи одна?Умчать бы в даль ее весеннюю,Кружить в тумане и во мгле,Да только жалко, что растенияНавек прикованы к земле.

ГРАВЮРА

На темном дереве — гравюра.Под слоем пыли узнаем:Тоскует здесь царица-дураВо всем величии своем.В ней много блеска, мало чувства.Она не трогает сердца.Мертво и холодно искусство,Когда оно в руках льстеца.

ДУБОК

Качается дубок в ненастье,Его, беснуясь, буря гнет,А он, прямой и коренастый,Упрямо к солнышку растет.Он вытянется к небосводу,И люди скажут про него:— Мальчишка выжил в непогоду,Ему не страшно ничего.

Анатолий Головин

МОНТЕР

Стихотворение

Он к нам пришел по вызовуВ квартире свет зажечь.Снял шапку, поздоровалсяИ куртку скинул с плеч.     Отвертку, шнур и молоток     Сложил на край стола…     — Ну что ж, хозяйка, говори,     Зачем к себе звала?Атлет, а ростом невелик,Лет двадцати на вид.А взгляд такой, что вот сейчасВас чем-то удивит.     И улыбнулась я ему,     Сказала про свое,     Что выключатель щелкает,     А света не дает.Он тотчас выключатель вскрыл, —Причина в нем иль нет?В глаза мне ласково взглянул,И сразу вспыхнул свет.     Досадно мне, что мало здесь     Работы для него.     Стоит он, смотрит на меня     И — больше ничего…И говорю я, покраснев,На взгляд его в ответ:— Сердечно вас благодарюЗа то, что вспыхнул свет.

Самуил Гершуни

СТИХИ

ВЕРНЫЕ ДРУЗЬЯ

К дунайским берегам домчался громНа крыльях ветра, дующего с Буга…Перед грозой к мадьяру ночью в домВнесли солдаты раненого друга.Свою постель постлал ему лесник,Заботливо укутал полушубком,И головой задумчиво поник,Покуривая глиняную трубку.Шумели грустно буки за окном,Коптил в жестянке фитилек из ваты,Да еле слышно про далекий домШептали губы спящего солдата…Вершина дерева от молнии зажглась,Ударил гром, и стекла дребезжали,И говорил солдат: — Здесь бук и вяз,Березок нет, как на родном Урале…Потом утих. Дышала ровно грудь.Урал приснился, может быть, солдату…Но старый венгр не мог в ту ночь уснуть.Он в лес ушел и прихватил лопату.Наутро ливень кончился в горах,Роса на листьях превратилась в блестки, —И редкую находку в тех местахСтарик принес — кудрявую березку…Солдат поднялся, медленно пошел,Ступая неуверенно, к порогу,Сверкающий от влаги белый стволРукою забинтованной потрогал.…Прошли года. Как память о быломБереза зеленеет у ограды,Напоминая венгру давний громИ сполохи далекой канонады.Над Венгрией широкая заря,К березе ветви протянули буки,И кажется, что верные друзьяВ пожатии соединили руки.

ЖАВОРОНОК