Бывший сын - Саша Филипенко

— Прости, я просто хотел посмотреть, открываются ли двери.

— Открываются! — взяв в руки модель, ответил Коля. Он по-хозяйски вертел автомобиль и рассказывал, что это точная копия, что сделано все, как в настоящей машине, и что если покрутить руль — повернутся колеса.

Франциск погладил брата по голове и вернулся в коридор. В течение получаса, пока домой не вернулся отчим, Циск молча ходил по квартире. Словно призрак, он бесшумно переходил из комнаты в комнату. Садился, замирал. Циск смотрел на обувь в коридоре и книги в зале, шампуни в ванной и ковер в родительской спальне. Франциск вставал и возвращался на место, где пять минут назад — остолбеневшим — его видела мать. Франциск делал шаг и зависал. Вновь увиденная, забытая вещь осаждала его. Чехол для очков, чашка, картина, розетка, — не важно. Циск вспоминал истории, связанные с банкой из-под цейлонского чая, в которой хранились документы, и статуэткой слона с отколотым бивнем, которым однажды швырнула в него раздосадованная мать. Циск вспоминал историю сделанных фотографий и приобретенных обоев, кем-то подаренных ваз и книг.

— Мам, слушай, сколько этому телевизору лет?

— Не помню даже…

— Если сейчас действительно 2009 год, в чем вы постоянно пытаетесь меня убедить… то ему… ему должно быть…

— Почти двадцать лет, да. Мы с бабушкой купили его еще в «Березке», в девяносто первом году. Вот и считай. Купили еще за валюту. Твой отец хочет новый телевизор, большой и плоский, плазменный, а я против. Я говорю, что в новом телевизоре совсем нет нужды, раз этот так хорошо работает! Зачем? Какой смысл тратить деньги на новую технику, если эта еще не вышла из строя? Лично мне кажется, что это глупо. Этот телевизор еще всех нас переживет! Судя по всему, его создатель оказался гораздо грамотнее и профессиональнее нашего. Наш тут и там наделал ошибок, а этот нет. Этот сделал все точно, верно и на века. Дорогой, ты останешься на ужин?

— В смысле? Ну да… куда мне еще идти?

— Ах да… прости! Ты же еще ничего не знаешь! Мы решили, что ты теперь совсем большой и тебе лучше жить одному! Что тебе с нами, стариками, возиться? К тому же, у тебя мало общего с младшим братом! Вы совсем разные! Вы не знаете друг друга. Вам еще понадобится много времени. Не сразу все. Города строятся не один день. Если ты переедешь… если ты останешься — ему будет неудобно, некомфортно, он тебя не знает совсем, стесняется. В общем, мы решили, что ты должен жить один. У тебя впереди новая, нелегкая жизнь. Тебе нужно искать вторую половинку, работу. Мы, конечно, будем помогать тебе первое время, ты на этот счет не переживай, но потом ты должен сам научиться жить. Твой отец считает, что чем раньше мы перестанем тебе помогать, тем лучше для тебя. Тебе нужно учиться выкарабкиваться самому! Жизнь — это тяжелое, длительное, изнуряющее испытание. Никто тебе не поможет. Ковчегу всех не увезти. Слабаки должны плыть до берега сами. Любимый говорит, что ты еще скажешь нам спасибо! Вот, держи, я все приготовила. Это телефон, деньги, и ключи. Ты разбираешься в деньгах? Ты понимаешь, какой теперь курс?

— Разберусь!

— А с телефоном?

— Мама!

— Погоди, ты куда? Ты что, все-таки не останешься на ужин?

— Нет, спасибо, я пожалуй тогда лучше прогуляюсь.

— Хорошо… как знаешь…Только ты сам-то найдешь бабушкин двор?

— Мама, это через дорогу!

— Мало ли, ты забыл?! Мы же совсем не знаем, что у тебя в голове. Никто до сих пор ничего не знает. Врачи говорят, что ты большой молодец, но ведь как оно есть на самом деле, кто нам может сказать? Поэтому я и волнуюсь, поэтому и спрашиваю. Вот, на всякий случай, держи, здесь адрес. Ты же еще не знаешь, квартира же теперь не та.

— В каком смысле не та? Вы сделали ремонт?

— Смотри-ка, а ты теперь совсем не путаешь слов!

— Почему квартира не та?

— У нас были довольно тяжелые времена… бабушкину квартиру пришлось продать… но она это сама предложила… мы до последнего не хотели… но так уж сложилось… зато у тебя теперь есть собственная квартира в центре города. В твоем возрасте об этом можно только мечтать!

— Спасибо вам, мам! Спасибо вам большое за все!

— Не говори глупостей!

— Нет, правда! Я же понимаю, сколько всего вам пришлось из-за меня натерпеться! Правда, спасибо!

— Брось! Любимый, — мама расплакалась, — что же ты, глупенький, говоришь? Что же ты такое говоришь? Мы ничего особенного не делали. На нашем месте любой бы вел себя точно так же. Мы просто были рядом с тобой. Ты лучше мне вот что скажи: ты правда не хочешь остаться?

— Нет, если можно, я бы лучше погулял.

— Хорошо… конечно погуляй, мой любимый, конечно прогуляйся, сходи к «мысу», к Академии, прогуляйся до филармонии и обратно.

Франциск вышел во двор. На площадке играли дети. Франциск присмотрелся. Ребятня играла в разгон демонстрации. Дети с палками, изображая милицию, дубасили тех, кому жребием выпало быть оппозицией. Франциск посмотрел на мальчика, которому палкой разбили бровь. Он плакал, по его лицу текли слезы и кровь, и «милиционеры», которые только что дубасили его, опускали палки, потому что хотели играть, а не причинять боль. Дети боялись, что теперь их отругают, что они больше не смогут выходить на улицу и дубасить друг друга. Опустив палки, дети хотели только того, чтобы их окровавленный друг замолчал и игра началась вновь. Франциск смотрел на детей и думал, что не может узнать свой двор. На первый взгляд, здесь ничего не изменилось. Стояли те же качели, те же дома — но воздух был другим. С этим двором произошло то, что Франциск не мог наблюдать. Пропасть, люфт. По периметру были припаркованы совсем новые, поражающие своей красотой автомобили. Циск с интересом рассматривал их. Он и представить себе не мог, что однажды увидит нечто подобное. Большие, обтекаемые, немыслимые, слишком круглые. Раньше такие машины можно было увидеть только на вкладышах к жвачкам, их называли прототипами, а теперь они стояли в его дворе, здесь, и не нарисованные, а настоящие. Франциск вспомнил о том, что по пути домой говорил Стас.

— Чувак, теперь все только и делают, что говорят о тачках. Обрати на это внимание. Когда будешь гулять по улицам, сидеть в кафе. Просто послушай людей вокруг себя. Все, все будут говорить о тачках. Это наш новый символ благополучия. Поскольку у нас чрезвычайно низкая пошлина на ввозимые автомобили, создается впечатление, что все мы живем довольно хорошо. Точно такая же машина на востоке стоит на треть дороже. Поэтому здесь все словно сошли с ума. Все только и делают, что говорят о тачках.

Франциск вспоминал слова Стасика и думал, что причина, конечно же, в другом. «Дело не в пошлинах и таможнях, — думал Циск. — Нет! Дело в том, что просто все это совершенно невозможно помыслить! Они такие большие, такие красивые! Даже не верится, что кто-то из моих соседей может управлять этим автомобилем!».

У Франциска появлялась первая мечта.

Пройдя магазин «1000 мелочей», Франциск оказался на площади, названной в честь человека, который когда-то подписал указ о переименовании города в собственную честь. В центре площади стоял памятник. На голове памятника сидела птица. Словно своих поданных, она рассматривала прохожих. Люди тащились по своим делам, и время от времени птица меняла лапку. Птица была из местных. Из тех, что долгим перелетам в теплые края предпочитает переходы местного метрополитена. Птица была старой и, в силу сложившихся обстоятельств, глупой. Посмотрев на нее, Франциск вдруг подумал, что на Земле есть существа, которые не станут умнее, даже если проведут на этой планете несколько тысяч лет. Птица нагадила на памятник и улетела.

Квартира оказалась чрезвычайно маленькой. Разделенные перегородкой два окна и ванная комната. Точка. Всё. Велосипед, который бабушке удалось отвоевать у отчима, перегораживал коридор. Чтобы пройти в спальню-гостиную, Циску пришлось переставить его в кухню.

Циск включил свет. Загорелась тусклая лампочка. Циск подумал, что цоколь напоминает эмбрион. Над выключателем был наклеен стикер. Стикер призывал «Выключать». Франциск улыбнулся, потому что надпись была адресована не парню, который десять лет провел в коме, но ему, Циску. Еще тогда, много лет назад, он вечно забывал выключить утюг, телевизор, фен. Все это до такой степени надоело бабушке, что в один день она начала расклеивать по квартире предупреждения: «Не забудь!», «Проверь!», «Погаси!».

Спальню занимали кровать, фортепьяно и виолончель. Кухню, в которой теперь стоял Франциск, — стол. На столе, ожидая своего часа, едва заметно, почти без пульса, дышало письмо. Франциск взял его в руки и сел на табуретку. Табуретка гульнула.

«Здравствуй, мой родной! Прывiтанне, родны мой!

Я нисколько не сомневалась, что однажды ты прочтешь это письмо! Никогда-никогда! Да, правда, я всегда была уверена в этом! Лишь эта вера помогала мне. Только вера в то, что сейчас ты читаешь эти строки вслух, помогала мне жить.