Вверх по Ориноко - Матиас Энар

Я поднял трубку на третьем звонке, я знал, что звонит Жоана. Я услышал ее голос, ее плач, услышал яростные крики Юрия; она, всхлипывая, попросила: приезжай, приезжай скорее, пожалуйста, он совершенно пьян, пожалуйста, приезжай скорее, прошу тебя, нельзя было вынести замирающий ее голос, в нем было что-то леденящее, и я сразу стал беззащитен, еду, ответил я, какие уж тут рассуждения, я вскочил с кровати, оделся, схватил такси, помня только замирающий голос и крики Юрия, он уже на краю пропасти, бездна зовет тебя, Юрий, она уже рядом, тьма уже обняла тебя, такси как назло все притормаживало, мы застряли на площади Клиши, простояли не одну минуту, еще бы, дорогу загородил автобус, я подумал: не выскочить ли, не побежать ли? Но в конце концов доехали, по лестнице я летел через три ступеньки, точно так же, как спускался два часа тому назад, сердце готово было разорваться, дыхание перехватывало. Наконец позвонил. Но мне не открыли. Я звонил еще и еще. Молчание. Приложил ухо к двери. Тишина. Постучал, потом кулаком, потом ногами. Я звонил, колотил в дверь, что там происходит, черт возьми? Я набрал Жоану по мобильнику, потом набрал Юрия. Слышал, как дребезжали за дверью телефоны, значит, они оба там, но что же произошло? Я только зря теряю время, нужно звать полицию, пожарных, не знаю, кого еще…

Полиция и пожарные приехали одновременно, спросили, что случилось, но я ничего не мог сказать, ни что, ни как, дело кончилось тем, что они взломали дверь коротким металлическим стержнем, я и не видел такого инструмента, и тогда, сам не знаю почему, я сказал, что я врач и что Юрий тоже врач.

Хотя при чем тут медицина? Они устремились внутрь, первыми ринулись пожарные; соседи вышли на лестничную клетку, они и вовсе не могли взять в толк, что тут творится, я тоже вошел в квартиру. Жоана лежала на диване, очень бледная, с закрытыми глазами, пожарный пропустил меня, она дышала, да, дышала, но я сразу понял, что дышит она слишком медленно, и под носом у нее краснела маленькая капелька крови. Я осторожно приподнял ее, изо рта вытекла тоненькая красная струйка, из носа тоже, на затылке обнаружилась большая мягкая гематома, я приподнял веко, отсутствовали характерные подергивания, глазное яблоко медленно плыло вниз, потом вверх, расширенные зрачки не реагировали на лампу пожарного, немедленно в больницу, сказал я, быстрее, быстрее, и они быстро-быстро взяли и унесли ее. Юрий спал на ковре, он был смертельно пьян, полицейскому удалось растолкать его, глаза у него сразу наполнились слезами, он плакал и что-то бормотал, мне было не до него, я побежал за пожарными, и они посадили меня рядом с Жоаной в свою машину, я не отнимал руки от ее пульса и осторожно поглаживал нежную кожу.

Держал и не отпускал ее, а она дышала все медленнее, пожарный смотрел на меня с состраданием, и вот, ирония судьбы, случайность больничной географии — когда дверцы фургончика открылись, я узнал въезд в приемный покой нашей больницы, и мне даже не пришло в голову спросить, куда ее понесут. Санитар с носилками смотрел на меня с молчаливым недоумением, я же его знаю, думал он, с чего вдруг он вылезает из пожарной машины в такой неурочный час, в обычном костюме, а не в белом халате, да на нем лица нет, быстрее, быстрее, я ничего не говорил, я кусал себе губы, не может быть, чтобы мы оказались здесь, наш вестибюль, наш коридор, интерн тоже посмотрел на меня с недоумением, он ждал, что я что-нибудь ему скажу, трещина в черепе, сказал я, гематома, он посмотрел на Жоану, похоже, он не был с ней знаком, ну что ж, тем лучше. Они унесли носилки. Ночь, всюду мертвая тишина, я пошел и переоделся, бездумно, по привычке, я не мог находиться в больнице без халата, делать мне сейчас было нечего, я взял телефон и набрал отделение неврологии, на часах было три часа тридцать минут.

В четыре кончили радиологическое обследование. Сделали пункцию; поместили на установку искусственного дыхания, аре-активная кома, сказал мне невролог, пока без улучшений, но не все еще потеряно.

Я пошел посмотреть на нее. В боксе я был один.

Я взял ее за руку, улыбнулся ей, заговорил, постоял возле нее минутку и снова спустился в приемный покой.

Там ждали полицейские.

Юрий был с ними.

Полицейские хотели поговорить с врачом, который осматривал Жоану и дал медицинское заключение. Я сказал: черепная трещина в результате падения; скорее всего, она ударилась о край журнального столика. Пожарные вам подтвердят. Вы там тоже были, видели столик. Никаких следов борьбы или ударов, она сама прилегла на диван, а потом потеряла сознание. Юрий был бледен как смерть. Смотрел широко открытыми глазами и ничего не говорил. Время от времени он обводил глазами стены больничного покоя. Но, похоже, ничего не видел. Я рассказал о телефонном звонке. Юрий уже был мертвецки пьян и спал на полу, солгал я, поэтому она позвонила мне. Юрий по-прежнему был в отключке.

Полицейский старательно записывал все, что я говорю. Месье сказал, заговорил полицейский, показав на Юрия, что они поссорились и что он ничего толком не помнит. Она, очевидно, пыталась устроить его поудобнее, когда он заснул на полу, сказал я, потянула его и упала.

Юрий, глядя все теми же безумными, слепыми глазами, согнулся пополам и опустился на плиточный пол приемного покоя, лежал свернувшись и глухо стонал, похожий на большую собаку.

Глава 30

Извивы, перекаты, откаты, запутывается, растекается Ориноко. Где исток, где тихая пристань в пустыне устьевой низменности? В Санто-Томе, в Гвиане? Или в Пуэрто-Ордасе? Длинные рудовозы медленно продвигаются по ней, словно по морю, по Большой реке сплавляют и бревна, выковыривают алмазы из ее берегов, вымывают золото из песчаных наносов, паромы перевозят через нее людей, скот и вещи, баркасы поднимаются к ее верховьям, и все, что плывет, плывет словно бы по морю грязи, которой стал пот, выделенный зеленой равнинной порослью, эта поросль иной раз расступается, освобождая место для завода или насосной станции, для деревни с хижинами, облепившими понтон, к которому причаливают «Генерал Трухильо», «Боливар» и «Санта Мария», если идут дожди и прибавилось воды.

На юг от Пуэрто-Аякучо тянется нескончаемая загадка Амазонии, стремнины, водопады в скалах, болотистая равнина — повезет тому, кто сообразит, куда его занесло, в какой рукав реки, в какую страну, на какую реку — Инириду, Гвавиаре, Атабапо?

Города становятся стойбищами, постоянно идет дождь, небо всегда серое, и только те, кто умеет читать по передвижениям птиц или комаров, догадываются, что они добрались почти до экватора. Если и есть здесь кто-то еще кроме кайманов, редких измученных авантюристов да горстки солдат-пограничников в крошечных поселках, источенных водой и скукой, то разве что призраки касиков в ореоле золотой взвеси.

Двухпалубный пароход с мощным дизелем ползет вверх.

Порой ему приходится пыхтеть среди водоворотов и менять маршрут, подчиняясь прихоти ветра.

У руля капитан, молчаливый дикарь-проводник. Экипаж теперь смотрит на пассажирку с пренебрежением, она здесь лишняя, всем не терпится избавиться от нее.

Но необходимо добраться до конца. Небо смешивается с водой и с листьями, стволы так высоки, что не знаешь, что за птицы гнездятся там, на самой верхушке. А есть птицы, которые следуют за пароходом небольшими стайками, не больше десятка, они подлетают близко-близко, маленькие черные чайки, у них недобрый нрав, и помощник капитана развлекается тем, что пытается поймать их голыми руками. Иногда ему везет, и тогда он улыбается во весь рот, зажимая в кулаке свою добычу, смотрит на нее несколько секунд, а потом давит, как комара, и бросает в воду.

Край этот до сих пор ничей. Вытянувшись на постели в своей каюте, она видит расплывчатые пятна зелени, зеленый туман берегов.

Здесь нет сумерек.

Нет медленного умирания дня, нет колеблющегося неверного света предвечерья, нет минуты, когда все на свете дети неизвестно почему начинают плакать, когда тени вдруг исчезают, предметы теряют очертания и расплываются лица. Здесь нет той сумеречной печали, которая заставляет сворачиваться клубком всех кошачьих, всех хищников в зоопарках, и в лесах тоже, нет того беспокойства, которое вынуждает ее на миг почувствовать свою телесность, отделиться от нее и поднять в отчаянии глаза вверх, от земли к небу, здесь нет ничего подобного: разве что спящая пальма чуть дрогнет, когда коснется ее зеленый луч, и как только спрячется солнце, наступает тьма.

Глава 31

Есть приказ, шепотом сказал мне Энбер на третий день. Он знал, каким это будет для меня ударом, я на секунду прикрыл глаза, думая не о ней, о себе, прекрасно представляя, что последует дальше. Он сказал еще тише: заберут… Я кивнул, не потому, что соглашался, а потому, что знал, что последует за этим словом, — и тут же про себя продолжил: глаза, почки, естественно, сердце, может быть, печень, и знал, фраза на этом не кончится, Энбер сейчас скажет: там все уже ждут, это приказ, весь Париж узнал о замечательном живом трупе, который спит у нас в больнице: энцефалограмма — прямая линия, дышит на аппарате, но я знал и другое, он не смеет просить меня о том, о чем пришел просить, поэтому и ходит вокруг да около, а я и представить себе не мог, что делать это доведется мне, нет, я не могу, для меня это слишком, да у него и времени нет меня упрашивать, и я сказал: пусть забирают, пусть ждут.