Кровавый снег декабря - Евгений Васильевич Шалашов

мой повар — француз — наотрез отказывается изучать народную кухню. Посему — эту каналью пришлось рассчитать, и вместо повара сейчас мой же денщик. Вам ещё повезло. Первое время он готовил только яичницу. А так, уже умеет печь пироги. Обещался к следующей неделе сготовить клёцки «по-гуральски». Впрочем, давайте есть.

Тем не менее денщик у генерала оказался настоящим кудесником. Поросёнок был нафарширован гречкой, сдобрен специями и зажарен до румяной хрустящей корочки. А пироги с курицей, сливами и яблоками просто таяли во рту. Правда, бигус, по мнению Ипполита, можно было бы сделать не таким жирным. Ну, так у каждого свой вкус. Малороссы, да и русские солдаты, просто с ума сходили от сырого свиного сала, которое прапорщик терпеть не мог.

В молчании гость и хозяин уничтожили почти всего поросёнка. Неслышные, как привидения, слуги подливали господам напитки и меняли тарелки. Муравьёву-Апостолу более всего понравилась медовуха. Чувствовалось, что варили её с какими-то травами, из которых знакомым показалась только мята. А, в отличие от вин и коньяков, медовуха не очень шибала в голову. Если, разумеется, ею не увлекаться, иначе легко можно оказаться на полу. И хотя собак в обеденном зале не наблюдалось, как это бывало у предков князя, но падать не хотелось. Гость первым «сложил оружие», чем вызвал удивление во взоре хозяина: мол, разучилась молодёжь есть.

Но всё же настало время насытиться и князю. Вытирая губы белоснежной салфеткой, Иосиф Зайончек вернулся к оставленному по случаю обеда вопросу:

— Пан прапорщик, насколько я понял, вы считаете, что Россия должна быть единой. Но, заметьте, есть разница между Россией и Российской империей. И странно видеть человека, который борется за свободу своей страны, но отказывает другим народам в праве на подобную свободу.

— Ваша светлость, в новой России все нации и народы будут считаться одним народом, русским.

— Вот как? — деланно удивился князь. — Но скажите-ка, мой друг, а вы и ваши соратники спросили все эти нации и народы? А хотят они стать русскими? Сколько лет длится война на Кавказе? Я служил там в одна тысяча тринадцатом году. Да-да, пан прапорщик. Прошло уже двенадцать, нет — даже тринадцать лет, а конца этой войны не видно. Не думаю, что тамошние татары и черкесы хотят стать русскими. Да что татары! Поляки и русские произошли от одного корня. Но захочу ли я, потомок рода Зайончковских, стать русским? Нет и нет. Кстати, Вам знакомо слово «шовинизм» или, как говорят французы — chauvinisme?

Вместо ответа Ипполит отрицательно мотнул головой, а князь продолжил:

— Так вот, во время нашего похода на Москву… Кстати, вы знаете, что я участвовал в Бородинском сражении? Нет? Только находился на другой стороне, в корпусе генерала Понятовского… Однажды мне довелось познакомиться с неким Николя Шовини. Он всегда орал о том, что самые лучшие люди в мире — это французы. А все остальные — так, пыль под копытами их коней. Французские солдаты его слушали с упоением. Ну, а другие нации, их ведь в походе было немало, иногда и колачивали. Так вот, в желании сделать всех русскими мне чудится тон того самого Chauvini.

— Что вы, князь, — опешил от подобного обвинения прапорщик. — Ни у меня, ни у моих друзей и в мыслях не было думать, что русская нация — самая лучшая.

— Но всё же вы гордитесь тем, что вы русский? Это прекрасно. Я горжусь тем, что я поляк. Моя любовница Тереза ужасно гордилась тем, что она венгерка. Даже цыгане, которые трясут лохмотьями на базарах и воруют куриц, гордятся своим происхождением. Но всё-таки: оставьте каждой нации право жить так, как она этого хочет.

— А как же «Общество объединённых славян»?

— Утопия пана Люблинского? Слышал-слышал.

— Ну почему же утопия? .

— Как вы себе представляете, чтобы Россия, Польша, Сербия, Далмация и Кроатия сосуществовали вместе, в рамках единого государства, пусть даже и федеративного? Для этого нужно вновь перекраивать Европу. Да и Азию заодно. Да, у господина Люблинского нелады с географией и историей. Он причислил к славянским странам Венгрию с Трансильванией и Молдавию.

Муравьёв-Апостол задумался. Пожалуй, князь был прав. И почему же ему раньше не пришли в голову подобные мысли? А может, старик прав и в его душе тоже сидит какой-нибудь Николя Шовини?

— Полноте, мой друг, — успокоил его князь. — Человеку свойственно менять и себя, и свои убеждения. Вот, перед вами — живой пример. Служил под знамёнами Костюшко и под флагом Бонапарта. А потом принял от русского императора чин генерал-майора. Не странные ли метаморфозы?

— Возможно. Но не мне судить вас.

— Почему же? Вы русский офицер. Лицо, приближённое к руководству. И если у вас и у нас всё получится, то мы, будь на то воля Всевышнего, ещё побеседуем. Кто знает, не пришлют ли вас опять в Польшу с какой-нибудь миссией. Из вас получился бы неплохой дипломат. Так вот, мне не хотелось бы, чтобы будущий посланник считал князя Зайончека… ну, скажем так, легкомысленным человеком. Я сражался с Россией за свободу Польши. Да. Принял от императора Александра чин генерал-майора русской армии потому, что верил, что царь даст нам свободу. И хотя я не считаю, что должен перед вами отчитываться, — несколько надменно заявил генерал, — но могу напомнить, что после создания в 1815 году польских корпусов звания генералов приняли и другие магнаты.

— Я помню, — просто ответил Ипполит.

Он не столько помнил (в девять лет такими подробностями не интересуются!), сколько знал, что после дарования Польше Конституции, сейма, собственных министерств была создана и армия. Бывшие генералы Наполеона получали высокие чины. Хлопницкий стал генерал-лейтенантом, Дверницкий и Скржинецкий — генерал-майорами. Польская армия, насчитывающая в своём составе более семидесяти тысяч штыков и сабель, способна в короткий срок снести Волынский и Литовский полки, находившиеся в подчинении наместника императора Константина Павловича. Из русских офицеров никто тогда не мог понять — а зачем это нужно?

— Я посчитал, что на этом месте принесу гораздо больше