Асьенда - Изабель Каньяс

В его последней фразе и в оттенке настойчивости, мелькнувшей в его глазах, я распознала приглашение.

Приходите в церковь. Я вам помогу.

10

Следующее письмо Родольфо снова начиналось со сладких, как сироп, любезностей, но очень скоро перешло к суровой встряске.

Очевидно, падре Висенте счел благоразумным сообщить моему супругу о беспокойном поведении его жены. И либо он приукрасил мое состояние, либо в действительности поверил, что я лишилась рассудка.

Я стояла в кабинете, прислонившись к стене, и читала письмо. С визита священников прошло еще две бессонные ночи. Где бы я ни находилась и где бы ни пряталась – не важно, дом как будто знал, где я. Холодный ветер проносился по коридорам, как ливневые паводки в реках, ненасытные после дождя, и уносил меня с собой.

В то утро, разминая затекшую спину и наблюдая за резвыми кляксами летучих мышей, которые возвращались под окно спальни, я задумалась, не попробовать ли спать снаружи – подальше от дома, а не в самом его чреве.

Но сама мысль о том, что я буду беззащитна и не смогу ни прислониться к стене, ни захлопнуть дверь, если эти глаза…

По коже пробежали мурашки.

Не совершайте больше таких глупостей, писал Родольфо. Я понимаю, Вам, должно быть, одиноко – как и мне, ведь Вас нет рядом. Но если за городом Вы чувствуете себя неважно, прошу, возвращайтесь в столицу. И больше не привлекайте внимание Церкви подобным образом.

Возможно, Родольфо написал это письмо не из-за чувства стыда. Инквизиция поумерила свой кровавый пыл, ведь ее отменили несколько лет назад, но подозрения оставались в силе. Мы с Родольфо никогда не обсуждали этого, ведь какой новобрачный политик станет делиться своими антиклерикальными взглядами с женой? Но я подозревала, что он не слишком высоко ценит институцию Церкви и тем более не доверяет ей. Послание Родольфо было ясным: если вас не устраивает Сан-Исидро, приезжайте в столицу.

И что же я буду там делать? Принимать генералов, которые приказали сжечь мой дом и убить моего отца? Жеманничать и улыбаться их послушным женам?

Нет. Сан-Исидро означал свободу. Сан-Исидро стал моим домом.

Который постоянно пытался сломить меня… И я не сомневалась в силе его воли.

Но мне нужна была помощь.

Прекращайте или возвращайтесь в столицу.

Должен ведь быть третий путь.

Благодаря таинствам мы понимаем, что не одиноки. Так сказал падре Андрес.

И хотя я едва была с ним знакома и не имела никаких причин доверять незнакомцу – а уж тем более представителю духовенства, я будто костями чувствовала, что найду у молодого священника помощь.

* * *

В церковь я отправилась с Паломой, следующей за мной тихой тенью.

Увидев, что по проходу к алтарю движется падре Висенте, а не падре Андрес, я почувствовала горькое разочарование.

Почаще посещайте мессы. Но ведь падре Андрес не сказал, когда именно их посещать. Значит, я приду завтра. А если его не будет, то и послезавтра тоже.

Но мысль о том, что придется провести еще одну ночь в одиночестве, сжала горло, будто кто-то завязал в нем узел. Склонив голову в молитве, я сложила дрожащие руки в кружевных перчатках; дыхание стало неглубоким и отрывистым. Не получив помощи, я утону в Сан-Исидро. Тяжесть тьмы раскрошит мне легкие и кости, сотрет меня в пыль и сметет…

Я вдруг почувствовала на себе взгляд.

Пожив немного в Сан-Исидро, я привыкла ощущать на себе чье-то пристальное внимание. Я медленно подняла глаза. За алтарем возвышалась фигура, сливающаяся с тенью от прохода, который вел в ризницу. Падре Андрес. Он задержался еще на мгновение, проследив взглядом за моей мантильей, и исчез.

Он меня видел. Он меня найдет.

От облегчения узел в горле ослаб, но не до конца. Я все еще не знала, поможет ли мне падре. Если да, то каким образом? И не сочтет ли он меня сумасшедшей…

Месса тянулась бесконечно долго. Бессонница тяжелым грузом отпечаталась у меня на лице – хрупком и болезненном, будто синяк. Когда падре Висенте наконец отпустил нас с миром, я подошла к боковому нефу, где находилась часовня Девы Марии Гваделупской. Деревянное лицо Хуана Диего только недавно выкрасили, и его глаза с темными зрачками взирали вверх в упоении. В руках он держал накидку, осененную изображением Девы, к его ногам падали резные красные розы.

Я преклонила колени на скамье и достала из сумки четки – Родольфо подарил их мне в день свадьбы. Я пробежала пальцами по распятию и первым пяти бусинам, расслабив при этом плечи, и подняла лицо к Деве Марии, как будто настраивалась читать полный розарий[21].

Позади зашуршали юбки Паломы. Она комкала в руках носовой платок и поглядывала на дверь, откуда в церковь проливался свет белого дня. Мне было хорошо знакомо это нетерпение. Сколько раз я с таким же тоскливым выражением лица смотрела на открытую дверь церкви и наблюдала, как свободно передвигаются за ней людские силуэты?

– Ступай, если хочешь. На рынок или к подругам. Я еще побуду тут, – сказала я и, помедлив, добавила: – Сегодня день рождения моего отца.

Папин день рождения был в апреле, но об этом никто не знал. Даже Родольфо.

Палома резко вскинула голову, ее рот сочувствующе округлился.

– Прошу прощения, донья Беатрис, я и не знала, что это сегодня…

Так, значит, слугам была известна моя печальная история.

Я одарила Палому слабой улыбкой и отпустила ее, после чего принялась читать первую молитву Аве Мария, отсчитывая пальцами деревянные бусины. Эхо быстрых, птичьих шагов Паломы все удалялось от меня. Радуйся, Мария, благодати полная! Господь с Тобою. Из-за двери доносилось бормотание. Благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего Иисус. Голоса затихли.

Раздался скрип тяжелых деревянных дверей; усталые и довольные собой, они с грохотом закрылись. Я подняла голову и заморгала, пытаясь приспособить зрение к сумраку.

От дверей отступила стройная фигура падре Андреса. Одним едва заметным кивком он указал на деревянную исповедальню, которая находилась прямо напротив часовни Девы Марии.

Благодаря таинствам мы понимаем, что не одиноки.

Ну, конечно.

Поднимаясь, я медленно перекрестилась. Лишь шорох юбок и стук шагов падре Андреса заполняли тихую полость церкви. Когда я подошла к исповедальне, он уже скрылся внутри.

Дерево пахло свежим лаком; в исповедальне было тесно и тепло, но меня это не смутило. Я словно ступила в торжественную тишь чужих мыслей. Я опустилась на колени – юбки улеглись следом – и приблизилась к решетке, разделяющей