В Хангай за огненным камнем - Юрий Липовский

Легкий ветерок, принесший горьковатый запах полыни, нежно щекочет ноздри и приятно освежает вспотевшее лицо. Постепенно проходит усталое оцепенение, и окружающий мир начинаешь воспринимать как-то по-новому, с обостренным чувством. Радуешься зеленому кустику дересуна, пробившемуся из расщелины в лавах и упрямо устремившемуся, как все живое, к свету и теплу. Ловишь взглядом одинокое белое облако, отставшее от общей «стаи», скрывшейся за темной горной грядой. А небо над головой по-прежнему голубое, какое-то мудроспокойное, снимающее все напряжения и укрепляющее душу надеждами. Так хочется, чтобы оно всегда оставалось таким!

Однако мирную идиллию нарушает горный орел. Он медленно парит над землей, зорко высматривая себе добычу, и, наконец, узрев наши неподвижно распростертые тела, начинает снижаться, делая над нами стремительные виражи. Дело принимает неожиданный оборот! Быстро вскакиваем и, отчаянно размахивая геологическими молотками, отгоняем зарвавшегося агрессора.

Этот забавный эпизод вывел нас из усталого оцепенения. Снова собираемся в путь, и вдруг слышим натруженный звук мотора. Так и есть: среди темного и взъерошенного каменного поля белеет выцветший брезент нашего газика. Он, как поплавок, то прыгает вверх при мало заметном повышении в рельефе, то внезапно утопает среди лав. Несмотря на усталость, быстро идем навстречу машине и на ходу кричим. Наконец, мы замечены, и газик останавливается в 100 м от нас на ровном участке террасы. Знакомая фигура нашего шофера в пепельно-сером дэле, подпоясанном оранжевым кушаком, с радостными возгласами кидается к нам. Еще минута и Дашвандан уже обнимает нас, с любопытством оглядывает каждого и сверлит своими круглыми и черными, как угольки, глазами.

— Яасан? (Ну как?), — и, видя паши усталые, но довольные лица, успокаивается, затем подхватывает мой рюкзак и чуть не бегом устремляется к машине. Через полчаса мы уже в лагере. С жадностью пьем у костра крепко заваренный зеленый чай с молоком. Он непривычно для нас соленый, однако прекрасно утоляет жажду и бодрит. Дашвандан достает из машины увесистый узелок с хрустящими борцогами — кусочками соленого теста, сваренного в бараньем жиру. Настоящее лакомство, чем-то напоминающее наш хворост.

Разомлевшие от тепла и ужина, заползаем в палатку и валимся на мягкие мешки из верблюжьей шерсти. Несмотря на ликую усталость, спать не хочется. Стоит закрыть глаза, как явственно надвигается разверзшаяся пасть каньона с черными отвесными стенками и пенящаяся в этом каменном мешке река. Чтобы отвлечься, ловлю по радиоприемнику родную волну, и вот в эфир прорывается русская песня, широкая и раздольная, как русское поле или монгольская степь. И четверо разных людей, которых объединило общее дело, молча слушают ее, погрузившись в свои чувства и думы.

Белое и черное

Несколько дней, проведенных в чулутском каньоне, не прошли даром. Вся наша маленькая группа была довольна результатами: удалось все же найти первый в Хангае некк,[38] а в нем — глубинные включения с хризолитом! Значит, начала сбываться гипотеза А. Е. Ферсмана о возможном существовании в базальтовых покровах Монголии прорывов, с которыми могут быть связаны проявления пиропа и хризолита. Несомненно было и то, что малоизученный район Чулутын-гола был исключительно интересным и перспективным для постановки поисковых работ на пироп и хризолит. А для этого следовало в первую очередь уяснить общую геологическую ситуацию и наметить на карте границы площади предстоящих поисков. Посовещавшись, решили пересечь лавовое поле с севера на юг, продвигаясь вдоль долины Чулутын-гола к ее верховьям.

Расстелив на ровной, как стол, базальтовой плите карту, мы наметили наш маршрут по левобережью р. Чулут — от ручья Алтагину до ее левого крупного притока Шаварын-гол. Этот приток особенно интересовал меня, так как именно здесь, по данным В. И. Гольденберга, должен был проходить глубинный разлом — участок, наиболее подходящий для поисков некков.

Словом, перспектива новых находок и ярких впечатлений окрыляла нас и звала в дорогу. Ранним утром, когда в небесной синеве истаял бледный диск луны, мы бросили прощальный взгляд в сторону каньона, где оставалась наша необычная находка. И снова наш «вездеход» стал пробираться по пепельно-серой дороге среди причудливо застывших вулканических лав.

Справа дорогу опоясывала горная гряда с голыми конусами вулканических сопок, окаймленных внизу ярко-зеленой ленточкой леса, слева, в 100–200 м от нас, темнел каньон. Но вот дорога пошла круто вверх, к горному перевалу. Подходы к нему загромождали остроугольные глыбы камня, приходилось все время лавировать между ними, выскакивать из машины и расчищать путь. Смотрю на карту: абсолютная отметка перевала около 2500 м над уровнем моря. На такую высоту мы еще на машине не поднимались, а мотор ее неистово ревет на подъеме, но тянет нас все выше и выше.

Маленький Дашвандан, сжавшись в пружину и крепко стиснув зубами потухшую папиросу, слился воедино с машиной, словно наездник в момент прыжка через барьер. Еще немного усилий, нервов и мы на перевале.

— Джахан амрсна! (Немножечко отдохнем!), — радостно говорит нам Дашвандан, вытирая рукавом дэла взмокшее лицо.

Выскакиваем из машины и делаем геологическую разминку: разбегаемся с молотками в разные стороны и обследуем близлежащие скальные выходы горных пород. После короткой передышки — снова в путь.

За перевалом — крутой спуск в неведомое. В лобовое стекло вижу только узкую полоску дороги, усеянную красно-бурыми, должно быть окисленными, лавами. Наконец, машина переходит в обычное, горизонтальное, положение и начинает пробираться по узкому глубокому ущелью. С обеих сторон теснят нас крутые каменистые склоны, в которых можно рассмотреть желто-серые девонские песчаники и крупногалечные конгломераты. Выехав, наконец, из ущелья, долго еще петляем среди голых сопок, пока не попадаем снова на ровную и широкую террасу Чулутын-гола.

Сделав остановку, определяем свое местонахождение, пьем из фляжек теплый солоноватый чай и направляемся к каньону. Глубина его в этом месте не более 50 м, но стенки почти отвесные. Все наши попытки найти отправную точку для спуска в каньон оканчиваются неудачей. К вечеру, проехав по левобережью р. Чулутын-гол около 50 км, неожиданно попадаем в зеленую рощу — какой-то сказочный оазис среди безжизненных скал. Роща влечет к себе сочной зеленой листвой и прохладой в тени широких раскидистых хайлясов — монгольских вязов. Громадный причудливо изогнутый хайляс был разукрашен разноцветными ленточками, кусочками яркой материи, конским волосом и бумажками, привязанными к ветвям. Внизу, возле дерева, лежали более крупные дары — рога яков и баранов, овечьи кости, кусочки сыра и хлеба.

Намсарай пояснил, что это дерево — обо — памятник хозяину здешних мест — духу вязовой рощи. Мы тоже не отступаем от вековой традиции и бросаем к чудо-дереву блестящие с дырочкой посредине мунги.[39]

Роща покоряет нас своей красотой. В течение нескольких дней мы не видели ничего кроме однообразных дымчатых скал с жалкой кустарниковой растительностью, и теперь не могли насмотреться на ослепительный зеленый цвет рощи, который закрыл собой все, подавил все остальные краски. Мы радовались возможности полежать на мягкой земле, покрытой высокой травой и ярким разноцветьем. Даже река в этом живописном месте, казалось, утратила свою обычную суровость и спокойно журчала на дне неглубокого, не более 5–7 м, каньона. Спустившись в него, мы не обнаружили ничего интересного, кроме верхнего покрова андезито-базальтовых лав. Зато наклонившись к реке, чтобы напиться, я увидел картину, которая заставила бы неровно дышать любого любителя рыбной ловли: в прозрачной воде темнела плотная стая рыб, вытянувшаяся в ряд против течения и противоборствующая ему. Такого случая упускать нельзя! Решаем заночевать в вязовой роще. И я, пока мои спутники устанавливают палатку и разводят костер на берегу реки, спускаюсь в каньон. Заняв удобную позицию на базальтовом уступе, бросаю спиннинг навстречу все еще темнеющей стае. Вижу, как она метнулась к блесне, леска натянулась, легкий рывок — и я вытащил на базальтовый берег первого хариуса. Снова с нарастающим азартом повторяю нехитрый маневр — и снова удача. Не прошло и часа, как ведро было наполнено рыбой. Сварить уху на костре было недолгим и приятным делом. К тому же в наших припасах нашлись все необходимые компоненты — лук и перец. Словом, не заставив себя долго ждать, королевская уха из монгольского хариуса была готова. Оставалось лишь пригласить своих товарищей к столу. Правда, у меня не было полной уверенности, что моя кухня придется им по вкусу, знал я и о сложном отношении монголов к рыбе. Ею пренебрегали еще с древних времен, брезгливо называя «водяным червем». Ламаизм реабилитировал рыбу в глазах простого арата, сделав ее священным существом, никогда не смыкающим глаз и, стало быть, символизирующим бдительность. Эта символика отражена даже в национальной эмблеме — соёмбо. Но и после этого многие монголы не употребляли в пищу рыбу и даже брезгливо морщились, глядя на нее. Но все же время неумолимо вносит перемены в жизнь людей. Я в этом мог лишний раз убедиться, глядя как Тумур с Намсараем дружно принялись за уху. Дашвандан, правда, пытался уклониться, ссылаясь на плохой аппетит, но я его взял в оборот.