Флагман в изгнании - Дэвид Вебер

А теперь, меньше чем через четыре года, грейсонцы втянулись в войну, которая бушевала на протяжении сотен световых лет. За эти четыре года флот тоже вырос в сто раз, но его офицеры не могли не осознавать свою малочисленность и отсутствие опыта.

– Я… никогда об этом не думала, гранд-адмирал, – сказала она после паузы. – Я всего лишь капитан. Меня всегда волновал только мой корабль, максимум одна эскадра.

– Я это понимаю, миледи, но вы все-таки командовали эскадрой. Кроме меня и адмирала Гаррета, у Грейсона не осталось ни одного офицера, который имел такой опыт до вступления в Альянс, а у нас теперь одиннадцать супердредноутов, не говоря уже о более легких кораблях.

– Я понимаю. – Хонор еще мгновение поколебалась, потом вздохнула. – Вы знаете, на какие кнопки нажимать, гранд-адмирал.

Обвинения в ее голосе не чувствовалось, и Мэтьюс пожал плечами и улыбнулся в ответ, признавая, что она права.

– Ну что ж, если вам нужен слегка потрепанный капитан, вы его получили. И что вы собираетесь со мной делать?

– Ну…

Мэтьюс постарался скрыть свою радость. Вряд ли у него получилось, особенно если учесть, что древесный кот дернул ухом и явно усмехнулся ему.

– Верфи закончат переоборудование «Грозного» через месяц. Это последний из призовых кораблей, которые нам передал адмирал Белой Гавани, и я решил, что вам он будет в самый раз.

– Супердредноут? – Хонор наклонила голову, усмехнувшись. – Звучит интересно, гранд-адмирал. Я никогда не командовала ничем крупнее линейного крейсера. Вот это, я понимаю, взлет!

– Вы не вполне меня поняли, миледи. Я не собираюсь назначать вас командовать «Грозным». Во всяком случае, не напрямую.

– Извините, – удивленно моргнула Хонор. – Я думала, вы сказали…

– Я сказал, что «Грозный» будет вам в самый раз, – повторил Мэтьюс. – Но вы им командовать не будете. Этим займется флагманский капитан. А вам, адмирал Харрингтон, я отдаю Первую линейную эскадру.

Глава 7

Человек за громадным письменным столом был среднего роста, лицо у него было узкое, а седина среди темных волос на висках говорила о том, что он подвергся пролонгу в первом или втором поколении. Ничто в нем не привлекало внимания. Не заглянув ему в глаза, можно было счесть его бизнесменом или ученым. Но напряженные и сосредоточенные темные глаза, в которых читалась опасность, безусловно принадлежали тому, кто стоял на вершине власти в Народной Республике Хевен.

Звали его Роберт Стэнтон Пьер, он был председателем Комитета общественного спасения, образованного после убийства Наследного президента Сидни Гарриса, его кабинета министров и глав практически всех влиятельных семей Законодателей. Никто не сомневался в том, что они стали жертвой устроенной флотскими попытки военного переворота, и только три десятка человек (это среди живых) были в курсе дела: все устроил лично Роберт Стэнтон Пьер.

Он откинулся в кресле, глядя через панорамное окно трехсотого этажа своего офиса на Новый Париж. Его прищуренные глаза были холодны, как камень. Пьер размышлял о своих достижениях. Нельзя не радоваться, что ему удалась операция такого размаха и сложности. Но ощущал он и тревогу, доходившую почти до отчаяния, и тому была причина, хоть он и не любил признавать ее существование даже в мыслях.

Пьер не сумел бы добиться успеха без всеобщего разложения, вызванного политикой Законодателей, но именно система, которая дала возможность их свергнуть, практически не позволяла изменить то, что они строили два столетия. Законодатели создали многочисленный перманентно безработный низший класс пролов, которые в своем существовании могли рассчитывать только на огромную машину социального обеспечения республики, на Базовое Жизненное Пособие. Так Законодатели посеяли семена своего уничтожения. Нельзя навсегда перевести две трети населения на пособие по безработице так, чтобы система при этом не рухнула в конце концов… но как, черт возьми, снять их с пособия?

Он вздохнул и подошел к окну. Над столицей опускалась тьма, и на улицах загоралось вечернее освещение. Пьер снова задумался над тем, что заставило создателей системы БЖП вызвать к жизни это чудовище. Огромные башни горели огнями на фоне малиново-золотого заката Хевена, и, несмотря на всю решимость, он ощутил бренность свою и всех своих замыслов. Система была огромна, управлявшие ею силы почти не поддавались расчетам, а он был и ее продуктом, не только палачом. Пьеру было девяносто два стандартных земных года, и он тосковал по своей юношеской уверенности, по времени, когда система работала, хоть как-то, но работала… В глубине души он понимал, что она была обречена задолго до его рождения. Молодой Пьер верил в то, что государство может обеспечить каждого гражданина гарантированно достаточным или даже более высоким уровнем жизни, вне зависимости от того, какова производительность этого гражданина. Поэтому его и охватил гнев, когда он осознал пустоту и беспомощность этой системы. Именно гнев питал его амбиции, заставил его вырваться из толпы живущих на БЖП и стать одним из самых влиятельных менеджеров Долистов, и он это знал. Знал он и то, что неутолимый гнев, желание наказать власть имущих за их ложь и смерть его единственного ребенка превратили его в молот, вдребезги разбивший систему.

Он невесело рассмеялся. Да уж, разбил он систему. Он именно это и делал – стер с лица земли власть Законодателей молниеносной бомбардировкой и кровавыми погромами. Он уничтожил старый офицерский корпус как на флоте, так и в морской пехоте, раздавил все источники организованной оппозиции. Многоголовая гидра органов безопасности Законодателей была раздроблена, а затем слита в единое целое, в могучее Бюро государственной безопасности, подчиненное персонально ему. Он добился всего этого меньше чем за один стандартный год, ценой тысяч жизней, о которых он предпочел бы не вспоминать… а система только злобно усмехалась в ответ на все его старания.

Когда-то Республика Хевен – не Народная, просто Республика – была душой целого квадранта Вселенной. Она была ярко горящим маяком, богатой и процветающей культурой возрождения, которая соперничала со Старой Землей как интеллектуальный центр человечества. Но этот мир умер. Не в руках иностранных захватчиков или варваров с неизведанных территорий, а в собственной постели, пав жертвой наилучших устремлений. Этот мир пожертвовал собой во имя равенства. Равенства не возможностей, а конечных результатов. Республика осудила свое богатство и неизбежное неравенство членов любого человеческого сообщества и решила все это исправить. Каким-то образом сумасшедшие стали управлять психушкой. Они превратили Республику в Народную Республику – огромную безумную машину, которая обещала своим жителям все сразу и побольше, независимо от того, что они заработали сами. И попутно они построили бюрократического титана, пожирающего самого себя и способного прихлопнуть любого реформатора, как мошку.