Пивотерапия - Михаил Бабкин

В начале осени у Смагина сгорел дом. Сгорел дотла, вместе с бронированной дверью и кроватью, в которой Иван Сергеевич в пьяном, естественно, виде курил на сон грядущий. Кровать была единственным предметом, который имелся в пустом доме, все остальное было давно продано и пропито. А теперь не стало и кровати. И дома тоже не стало. Это было очень обидно, тем более что Смагин собирался пустить к себе на постой квартирантов и жить дальше на вырученные от аренды деньги. Вернее – пить. Или, на худой случай, продать дом. Увы, и еще раз увы, мечты и планы Ивана Сергеевича рассыпались горячим пеплом. Одно хорошо – сам Иван Сергеевич в пожаре совершенно не пострадал. Даже не обжегся!

И пришлось Смагину в конце концов устраиваться на работу. Очень унизительную для человека его запросов и бывших возможностей работу – истопником в лицей. С испытательным сроком в два месяца. И это было хорошо – хорошо, что вообще взяли! Потому как слава у Смагина – бывшего «папика», бывшего крутого, бывшего денежного – была худая. Неважная нынче слава была: слава городского сумасшедшего. Полного придурка и дебила. А все потому, что Иван Сергеевич не стеснялся прилюдно поносить ангела Сему за его сволочную специализацию – помощь исключительно пьяницам. И спорить с Хранителем прилюдно не стеснялся. А так как Сему видел лишь он один, то, в общем, люди косо смотрели на Ивана Сергеевича, считая его инвалидом рэкетирского труда. Человеком с пулей во лбу.

Директор элитного лицея был одним из прежних «опекаемых» Ивана Сергеевича и взял Смагина на черновую работу скорее всего не из жалости, а из глубокого, неподдельного чувства злорадства. И по-человечески его можно было понять: приятно, елки-палки, когда тот, кто годами верховодил над тобой, вдруг оказался на дне, да еще в твоем полном подчинении! Вернее, не на дне, а в подвале, в бойлерной, среди угля. Впрочем, какая разница! Главное – что в подчинении. В шестерках. И Иван Сергеевич за два месяца всласть хлебнул этого подчинения.

Огонь гудел в чугунной утробе водогрейной печи. Подвальный сумрак черным сырым туманом висел по мокрым углам, таился за коробами с углем. Голая лампочка одиноко мерзла под цементным потолком, тускло освещая саму себя. Бойница уличного окошка была забита снегом, на улице мела пурга. Смагин сидел на табурете возле огненной пасти печи – здесь было теплее – и старательно пытался налить портвейн в щербатый стакан. Стакан и горлышко бутылки совмещались через раз, гуляя по сложным и непонятным траекториям; ватные брюки на коленях были уже мокрыми от пролитого вина.

– Твою мать! – раздраженно сказал Смагин и, швырнув стакан в стену, выпил остатки вина из горлышка. Сразу стало как-то легче и теплее. И лампочка вроде бы засветилась чуть ярче – в подвале заметно посветлело. Но это была не лампочка.

– А, явился, – неприятным голосом проскрипел Иван Сергеевич, глядя на Сему, вышедшего откуда-то из стены, – давненько тебя что-то не было. Может, еще кого охраняешь? На полставки. Бла-а-агодетель! – Смагин икнул и зло плюнул под ноги ангелу. Сема – впрочем, он давно уже требовал, чтобы Иван величал его Семеном Григорьевичем, но Смагин игнорировал это заявление – брезгливо повел плечом, отстраненною посмотрел на Ивана Сергеевича и скривил рот в кислой улыбке.

Выглядел Сема в подвальной грязи совершенно неуместно. Можно сказать, нелепо: очень чистенький, очень опрятный, упакованный в богатые, явно новые ангельские шмотки – он светился ровным золотым светом. Как новогодний елочный апельсин с подсветкой. Да и ростом Семен Григорьевич вроде как стал повыше. И лицо свежее – щеки Хранителя были тщательно припудрены золотой пыльцой. Белоснежные крылья, перышко к перышку, беззвучно сложились за его спиной. Идеально ровно посаженый нимб мягко сиял над семиной макушкой пригашенным солнечным светом.

– Ты… ты чего это такой? – с подозрением рассматривая ангела, хрипло спросил Смагин. – Праздник какой, что ли? Божеский.

– Я давно такой, – сквозь зубы процедил Сема, с неприязнью глядя на Ивана Сергеевича. – Ты просто не обращал на мою внешность внимания. Конечно! Нажрется, понимаешь ли, с утра, глаза водкой зальет и – вся ему радость. До ангелов ли тут! А я его охраняй, доглядывай. Заботься! Тьфу, зараза.

– Э, э, постой, – ошарашено уставился Смагин на Хранителя и даже привстал с табурета, – ты чего несешь? Сдурел, что ли? Я же… У нас ведь договор… Ты же по пьяницам специалист!

– Ну и что, – фыркнул Сема, небрежно стряхивая пальчиком с плеча невидимую соринку. – Ну, специалист. Но любить вас, алкашей, не обязан. Да-с. Мало ли вас под моей опекой было! Все равно одним заканчиваете… – ангел с отвращением повел вокруг себя рукой. – До чего докатился, подумать только! Истопник. Угольщик. Р-рванина, – Сема топнул ногой. – Осточертел ты мне. Видеть тебя не хочу.

– Погоди-ка, – закипая, тяжело встал Смагин, отпихнул ногой табурет. – Ты, значит, сделал меня таким, а теперь – ага! Через губу со мной разговариваешь, нос воротишь. Брезгуешь, да?

– Целоваться мне с тобой, что ли? – огрызнулся Сема, без видимой причины отряхивая хитон. – Того и гляди перепачкаюсь тут у тебя, как крот…

– А с чего это ты вдруг такой знатный стал?! – заорал, наливаясь кровью, Иван Сергеевич. – С каких хренов ты такой чистый да гладкий стал, а? Да ты же сожрал меня, сволочь! Ты же мной, моим достатком и моей жизнью все время питался, гад. Как же я не раскусил тебя сразу, – Смагин хлопнул себя по ляжкам руками, истерично захохотал. – Нет, вы только посмотрите на него! Все, все высосал из меня, жизнь мою у меня украл. Ах ты вампир… – Иван Сергеевич качнулся вперед, хватко сжал руки на чистенькой золотистой шее и грузно упал на угольную кучу: пальцы его схватили лишь воздух.

– Ваши обвинения абсолютно безосновательны, – почему-то переходя на официальный тон, сурово молвил Сеня, рассеянно почесывая шею. – Кроме того – бездоказательны. И оскорбительны. Мне горько слышать такие унижающие мою честь и достоинство слова от существа, ныне недостойного называться высоким званием творенья Божьего.

– Ты Бога сюда не привинчивай, – прохрипел Смагин, с трудом становясь на колени, – он не фраер, он – всеведущий! Я тебя не достану – Бог накажет.

– Мда, – сказал Семен Григорьевич, равнодушно разглядывая потеки на потолке, – накажет. Эт-точно… А между прочим, для вашего сведения, мне давно предлагали перейти в первую лигу с повышением до второго класса. С архивным восстановлением. А я отказался. Из-за порядочности своей отказался. Чтобы за вами доглядывать.

– Что?! – страшно завыл Смагин, обхватив голову руками и раскачиваясь, словно в трансе. – Что ты украл у меня? Чем ты заплатил за свое проклятое восстановление? Моей душой?

– Фи, – ехидно усмехнулся Хранитель, – красть души – это не по моей части, – но, однако, потупился. И лицо в сторону отвернул.

– Что охраняем, то имеем, – шепотом, холодея от своих слов, сказал Смагин, – а охранял ты мою душу…

– Какая душа! – чересчур поспешно возмутился Сема. – Вы о чем? Вы хоть эту душу видели? Щупали ее? Да не брал я у вас ничего, больно надо. Сначала сами определитесь со своей душой – есть она у вас или ее вообще никогда не было, а потом обвиняйте. Тоже мне, прокурор нашелся.

– Падаль ты, – устало сказал Иван Сергеевич, становясь на ноги. – Крыса. Не нужен ты мне. Убирайся. Я от тебя отрекаюсь.

– Эй-эй, минутку, – заволновался Сема, – так нельзя. Вы же своими необдуманными словами можете наш контракт разорвать! Не нравлюсь я вам – ладно, бывает. Сейчас переоформим договор и разойдемся чинно-благородно. Как говорится – я вас больше не знаю, а вы меня.

– Э, да ты боишься, – удивился Смагин, даже лицом посветлел, – боишься, гнида, – и захихикал, грозя ангелу кулаком.

– Я не за себя боюсь, – быстро затараторил Сема, нервно округляя глаза, – я за вас опасаюсь. Я уйду – другой придет, согласно договору. И кто знает, чем это все закончится!

– Боишься, – убежденно повторил Иван Сергеевич, не слушая Хранителя, – небось, за то, что со своими обязанностями не справился, по головке-то не погладят. И, стало быть, тю-тю архивное восстановление, ведь верно? Ха! Отр-рекаюсь, и баста!

– Не смейте! – испуганно взвизгнул Сема. – Не см… – и пропал. В подвале сразу стало темно и скучно.

– Прищучил гада, – удовлетворенно пробормотал Смагин, широко улыбаясь чему-то своему, тайному, – надеюсь, я ему крылышки серьезно прищемил…

И тут Смагина вывернуло, выплеснуло прямо на табурет – вином и желчью. Рвало страшно, словно выливалось из Ивана Сергеевича все выпитое им за прошедшие времена, вся та пакость, которой он травил себя, изо дня в день травил. Минут через пять отпустило: Смагин наконец сумел спокойно вздохнуть.

– Ни капли, – невнятно пробормотал он, утирая рот рукавом ватника, – никогда! Ни…

Ровное серебристое сияние всполохом залило подвал.