Отверженная невеста - Анатолий Ковалев

— О чем же? — пожал он плечами, ничуть не впечатленный ее эскападой.

— Хотя бы о том, как вы стали отцом, благодаря мне. — Улыбка исчезла с лица Зинаиды, глаза угрожающе потемнели.

Такого выпада Головин никак не ожидал. Махинация с новорожденным младенцем, совершенная ими по взаимному согласию много лет назад, давно казалась Павлу Васильевичу чем-то из области преданий и анекдотов. Князь до того свыкся с мыслью, что Татьяна — его дочь, что ему в голову не приходило опасаться разоблачения. «Лучший способ обмануть других — самому поверить своей лжи!» Эти и подобные изящные сентенции он щедро изрекал в гостиных Лондона и Петербурга, никогда не думая о том, что они имеют самый неприглядный смысл.

— Что ж, изволь, поговорим, — судорожно бросил он, стараясь не подать виду, что лавочница его напугала.

— Как мило, что вы меня не гоните! — зловеще усмехнулась женщина, явно сознавая свое преимущество. — Дело несложное… В то время, пока вы с семейством жили в свое удовольствие за границей, я видела только несчастья. Помните мою табачную лавочку? О, по глазам вижу, помните… Ее больше нет. Теперь я полностью разорена и живу на содержании у одного состоятельного покровителя. Но я терпеть его не могу! — Зинаида вполне убедительно изобразила гримаску отвращения. — Мне нужны деньги, чтобы натянуть нос моему старику и уехать из этого проклятого города навсегда.

— Деньги? Неужели твой «состоятельный покровитель» не дает тебе денег? — презрительно скривился князь.

— Не дает, разумеется! Старик боится, что я удеру! — прямо ответила она.

— Хорошо. Сколько тебе нужно?

— Тысячу рублей.

— Пс-с! — изумился Павел Васильевич. — А если я не дам?

— В таком случае… — Зинаида изобразила сладкую улыбку, с какой в былые времена навязывала клиентам дорогой сорт табака взамен ординарного, и промурлыкала: — Ваша дражайшая супруга получит анонимное письмо, из которого узнает всю правду.

— Мерзавка! — крикнул он в сердцах, но немедленно полез в карман за портмоне. Нужная сумма как раз была при нем — князь собирался платить каретнику. Отсчитав ассигнации и раздраженно бросив их на ломберный столик, Головин прошипел: — На, подавись! И помни, такая штука удалась тебе один-единственный раз! Еще покажешься близко от моего дома — в порошок тебя сотру, шлюха!

— Ах, князюшка, каким же вы стали, однако, грубияном! — воскликнула та, ничуть не смутившись. — А раньше были таким обходительным, милым мальчиком. Вот и верь тем, кто говорит, будто заграница идет на пользу манерам!

— Вон отсюда! — заорал он, указывая ей на дверь.

Зинаида схватила деньги, бегло пересчитала их, скомкала и запихала в ридикюль.

— Прощайте, князь! — через плечо вымолвила она и удалилась чуть не бегом, будто боясь, что деньги отнимут.

Морозное декабрьское утро взбодрило ее, Зинаида шла быстро, крепко давя каблучками визжащий слежавшийся снег, оглядываясь в поисках извозчика. Наконец с нею поравнялся «ванька».

— На Васильевский! — крикнула она ему. — На Шестнадцатую линию!

Сонная заиндевевшая лошадка едва перебирала ногами. «Ай да князюшка! — ежась, негодовала про себя Зинаида. — Прежде ручки целовал, а нынче взашей погнал!»

Если бы князь Головин, сенатор, потомственный аристократ и настоящий денди, узнал, что его гостья пятнадцать лет состояла владелицей тайного публичного дома, торгуя малолетними девицами, то он наверняка вызвал бы квартального с приставом и потребовал бы немедленного заключения старой знакомой под стражу. Вряд ли помог бы ей в этом случае шантаж, да и кто дал бы веру словам бывшей сводни? В последнее время ей чудом удавалось избегать тюрьмы. Зинаида состояла в розыске и жила по поддельным документам. А ведь еще совсем недавно дело ее процветало, приносило немалый доход и на горизонте не предвиделось никаких туч. Всех своих клиентов она знала много лет, квартальный с частным приставом Илларионом Калошиным были подкуплены и бесплатно пользовались услугами девочек. Ей неоткуда было ждать удара, она жила припеваючи в заново отстроенном, теплом, каменном доме, ни в чем себе не отказывая. И надо же было такому случиться, одна какая-то несчастная бумажонка поломала всю ее жизнь! Подана эта бумага была в управу благочиния на имя старшего полицмейстера. Подписал ее некий барон фон Лаузаннер. Кто он такой? Она впервые слышала эту немецкую фамилию. Снова немцы вмешиваются в ее дела, как и тогда с табачной лавкой! Как удалось этому треклятому Лаузаннеру все вынюхать и высмотреть, причем она и в глаза-то его никогда не видела? Мерзнуть бы ей сейчас в сибирских снегах, издыхать и наживать чахотку на каторге, если бы не частный пристав Калошин…

…Она помнила катастрофу в мельчайших деталях. Большие напольные часы в приемной зале пробили двенадцать раз. Наступила полночь, самое горячее время, когда Зинаида беспрестанно встречала и провожала гостей, занимаясь (по ее собственному выражению) «сбором средств на пропитание юных сироток». Разряженная хозяйка публичного дома грациозно восседала на кушетке с грифонами, обтянутой рытым розовым бархатом. Специально для приемной она, не пожалев денег, приобрела итальянский ореховый гарнитур, великолепно смотревшийся на фоне бледно-зеленых обоев с серебристыми розами. «У этой мещанки совсем не плебейский вкус, — сказал как-то один из ее клиентов-аристократов своему приятелю и с ухмылкой добавил: — Беда только, при ближайшем рассмотрении эта дива вульгарна до последней степени!»

Нанятая недавно пианистка, иссохшая старая дева, сидела за клавиаккордами, чопорно наигрывая что-то убаюкивающее и в высшей степени «приличное». «У меня не какая-нибудь грязная дыра, где пляшут пьяные матросы со спившимися шлюхами! — надменно предупредила музыкантшу Зинаида еще при найме. — У меня чистота, порядок, девочки одна к одной, свеженькие, как весенние цветочки, и клиенты самые почтенные. Чтобы и музыка тоже была приличная, запомните это!» Девка Хавронья, сильно сдавшая за последнее время, похожая на старуху в свои сорок лет, отрешенно вязала носок и клевала носом под эти сонные наигрыши. По обыкновению, она сидела на стуле у входа, готовая по первому мановению хозяйки подать чай, вино или кофе с ликерами. Из угла в угол слонялись три девочки в светлых муслиновых платьях, с веерами в руках. Они выглядели дебютантками, собравшимися ехать на свой первый бал. Девочки весело щебетали, хихикали, грызли леденцы и выглядывали в окна.

Вдруг резко распахнулась входная дверь, едва не слетевшая с петель. Музыкантша взвизгнула, мелодия оборвалась. На пороге стоял частный пристав Илларион Калошин. Он был не похож на себя: волосы растрепаны, мундир расстегнут, в остановившихся глазах застыли паника и страх. К тому же он крепко выпил, чего прежде за ним не водилось.