Когда я был настоящим - Том

   - Смотрите. В этот первый четырехлетний период, который охватывает график... вот тут, видите? они поднимались довольно резко. Но вот здесь, в следующие два года, они снова упали – причем столь же резко. Нырнули еще ниже, чем стояли тут, в начале. Отсюда они снова начали подниматься, а с тех пор, как мы их купили, рвутся ввысь со скоростью просто феноменальной. Но если им снова вздумается рухнуть...

   - А на это есть какая-нибудь причина? – спросил я.

   - Нет. По всем признакам они должны подняться еще выше. Но на сто процентов предсказать, куда пойдет рынок, никогда нельзя.

   - Разве это не ваша работа?

   - Ну да, конечно. В немалой степени. Но здесь существует некая доля случайности – непредсказуемая компонента, которой нравится порой идти против ожиданий, путать все карты.

   - Осколок, - произнес я.

   - Как, простите?

   - Продолжайте.

   - Ага. Ну что ж. Значит так: осторожность – а это в первую очередь диверсификация – позволяет эту компоненту в большой степени нейтрализовать. Что и возвращает нас к вопросу риска. Так вот, если...

   - Ш-ш-ш! – перебил я его, подняв руку.

   Я смотрел на неровную линию, проходящую по его графику, на ее выступы и извилины. Перейдя в своей лекции от цифр к случайности и тому подобным вещам, он не заметил, как левая сторона графика загнулась книзу, и теперь линия, обозначавшая стоимость, шла вертикально, как трещина у меня в ванной. Я пробежал по ней глазами вверх и вниз, двигаясь по ее краям, следуя ее направлениям.

    Увидев, что я на нее смотрю, Мэттью Янгер расправил ее.

   - Нет! – воскликнул я.

   - Простите, что вы?

   - Было лучше, когда вы... Можно мне этот график?

   - Конечно! – прогудел он в ответ. – Да, посмотрите как следует сами в свободное время. Я вам тут оставлю кое-какие инвестиционные профили, я их подготовил для вас на случай, если захотите диверсифи...

   Его гудение утонуло в звуке сверления, донесшемся из открытого окна на третьем этаже. Мэттью Янгер протянул мне график, за ним – кипу бумаг, и я проводил его к выходу.

   - Вы не могли бы посмотреть в словаре слово «speculation»? – попросил я Наза, когда мы в тот день ехали к стекольщику.

   - Конечно.

   Он вытащил свой мобильный и набрал сообщение. Ответ пришел через десять минут.

   - Способность видеть, - зачитал Наз, - наблюдение за небесами, звездами и т.д.; обдумывание или глубокое изучение предмета, размышление, высказывание предположения; участие в торговых операциях. От лат. speculari – высматривать, наблюдать и specula – сторожевая башня. Первое упоминание...

   - Сторожевая башня, - произнес я, - небеса – это мне нравится. Небеса лучше видно со сторожевой башни. Но там ты открыт.

   - Да, пожалуй, - ответил Наз.

   По дороге от стекольщика назад в мой дом мы сделали крюк, завернув ко мне в квартиру. Я все еще ночевал там, ожидая, пока будет готов мой дом, но времени там проводил очень мало: уезжал рано утром, возвращался поздно вечером, спал несколько часов и отправлялся обратно. В то утро я забыл там каталог облицовочных материалов и велел водителю заскочить туда, чтобы его забрать.

   Когда мы туда приехали, у моей двери стоял, звоня в нее, Грег. Я заметил его, уже выйдя из машины – иначе можно было бы попросить водителя объехать вокруг квартала и завернуть обратно через пару минут. Грег обернулся и увидел меня; я очутился в ловушке.

   - С ума сойти! – закричал Грег. – Ничего себе машина, мужик!

   Я ничего не сказал. Машина была и вправду ничего - довольно длинная, с такими задними дверцами, открывающимися посередине. Однако дело тут было не в показухе - она вообще понадобилась мне только потому, что в мою «Фиесту» не поместились бы письменный стол с факсом. Как только все заработает как надо, я от нее избавлюсь и вернусь к «Фиесте».

   Грег стоял на моем пороге, в нескольких футах от меня.

   - Ну, что нового? - сказал он. – Ты мне уже шесть недель не звонил.

   - Я... в общем, занят был.

   - Чем это?

   - Готовлюсь переехать в новый дом.

   - Где?

   - На другом конце Брикстона.

   - На другом... конце... Брикстона, - повторил он.

   - Да.

   Так мы и стояли лицом друг к другу. Потом я сказал:

   - Мне тут надо этот каталог забрать, а потом ехать на встречу.

   Грег заглянул в машину позади меня, где сидел Наз.

   - Ну да, конечно. Значит...

   - Я тебе позвоню, - сказал я ему, проходя мимо него к себе в квартиру. –В конце этой недели. Или в начале следующей.

    Звонить я ему не стал – ни на той неделе, ни на следующей, ни через одну. Мой проект был программой, а не хобби или побочной деятельностью – программой, которой я отдавался полностью, душой и телом. В рамках этой программы допускались определенные взаимоотношения между мной и моим персоналом. И только. Персоналом – не друзьями.

    Вскоре после того дня наш основной офис переехал из Ковент-Гардена в Брикстон. К тому моменту наша деятельность была более или менее целиком сосредоточена там. Мы сняли верхний этаж современного сине-белого офисного здания в паре улиц от нас, сразу как свернешь с местного Бродвея. С виду оно было современным и официальным, в стиле некой прежней эпохи – вроде главного полицейского управления где-нибудь в Восточной Европе. Когда мы туда переехали, большинство окон закрывали криво опущенные металлические жалюзи, а по бокам торчали металлические трубки: воздуховоды, желобы для прачечных нужд, бог знает что. На крыше были теле- и радиоантенны. Наз основал там свой штаб и осуществлял руководство оттуда, в то время как я все больше и больше времени проводил непосредственно в моем доме, занимаясь мелкими делами с сотрудниками, которым были поручены отдельные части проекта.

    Как я уже упоминал, по мере продвижения проекта все более и более важную роль в нем играла Энни. Мы с ней вместе бегали в поисках, скажем, подходящих щеток и тряпок для консьержкиного шкафа. Или доставали пепельницы для холла и решали, куда их поставить, а после обнаруживали, что их положение не согласуется с тем, как открываются двери, так что приходилось их снова передвигать. Главным нашим занятием стало определять совместимость. Взять, к примеру, рояль – его доставили и установили, но правильную степень звукопоглощения для стен той квартиры нам еще предстояло найти. Слишком большая, и я ничего не услышу; слишком малая, и звук будет недостаточно приглушенным – когда я впервые его вспомнил, он был слегка приглушен. Чтобы довести подобные вещи до совершенства, все должны были действовать синхронно: когда пианист начинал играть, сверлильщикам следовало перестать сверлить, долбильщикам - долбить, шлифовальщикам - шлифовать, и так далее.

    - Ну как? – спрашивала меня Энни, стоя со мной в моей квартире и слушая музыку.

    - Нормально, - отвечал я. – Только вот окно у него сейчас открыто или закрыто?

   - У него окно открыто или закрыто? – повторяла Энни в переговорное устройство.

   - Закрыто, - раздавалось в ответ.

   - Закрыто, - повторяла она мне.

   - А теперь велите им открыть его.

   - А теперь откройте его, - повторяла она.

   И так далее. Таким образом мы прокрутили несколько сцен. По ходу их многократно использовались переговорные устройства. Мобильные хороши были для связи один-к-одному, но теперь нам часто требовался режим один-ко-многим, а также многие-ко-многим. Так что я звонил Назу в его штаб, а Наз, пока говорил со мной, связывался по радио с тремя-четырьмя людьми; потом один из них связывался с Энни, а она связывалась с Назом по другому каналу, а он перезванивал мне; или же я звонил Энни, а она связывалась со своим помощником, или... в общем, понятно. К заключительной стадии у Энни в непосредственном подчинении было четверо ассистентов; их переговорные устройства были настроены на ее и только на ее частоту.

   Офис Наза было видно с верхних этажей моего дома – и, разумеется, наоборот. У главного окна Наза мы установили подзорную трубу, очень мощную. Наз хотел использовать видеокамеры, но я сказал ему: нет - никаких камер мне не нужно. Я заставил их убрать ту, подвешенную над боковым входом у стадиона, у которой я стоял в день, когда впервые обнаружил здание. Единственным фотоаппаратом, который я разрешил держать на объекте, был «Поляроид» Энни. Она использовала его, чтобы фиксировать взаимные расположения предметов: что где находится по отношению к чему. Так выходило быстрее, чем с набросками или чертежами. И более точно. Если какая-нибудь вещь вставала у нас как раз куда надо, но потом ее приходилось передвигать, пока мы переносили через ее место что-нибудь еще, Энии щелкала «Поляроидом»; потом, когда мы эту вещь - неважно, что - хотели восстановить, то просто занимали положение, из которого она сделала снимок, и, стоя с фотографией в руке, давали людям указания подвинуть такой-то предмет правее, левее, еще чуть-чуть назад и так далее, пока не добивались соответствия с фотографией. Аккуратно, точно. Приятная она была девушка.