Экипажи готовить надо - Анатолий Черноусов

Иван забивал топором осиновые колья в вязкое илистое дно, ребята разворачивали жельё, привязывали его шпагатом к этим кольям. Воздух ныл от злого комарья, ноги увязали, работа продвигалась туго, стенка из желья получалась кособокая, неровная.

— Только не спешить, мальчики, только не спешить. Делать все как следует, — уговаривал Иван и проводил по лбу грязной мокрой рукой. Под рукой хрустело от комаров, сосущих кровь.

— Слушай, Иван Ильич, — позвал с берега Юрий Павлович, подтаскивающий к воде жельё, — а не запалить ли нам фонари? Складу их в ведро, а ведро на вас — как прожектор?

— Идея, — согласился Иван. — Распорядись, Юрий Павлович, пожалуйста.

Фантастически стало вокруг. С берега, из темноты, бил сноп света, а в этом свете — рыбаки, перепачканные тиной, по грудь в воде. Всплески, шлепки по щекам, по груди, по спине. Кто-то зацепился за корень и рухнул вместе с жельём, кто-то запутался в траве, и, кряхтя, вырывал ноги.

Иван что есть сил дубасил топором по кольям, загоняя их в дно, показывал ребятам, как натягивать жельё. Руки, ноги, все тело работало как машина, но на пределе. Он понимал, расслабься сейчас на секунду — усталость одолеет, придет отупение и равнодушие ко всему на свете. А потому — двигаться, махать топором, тащить, рвать, резать, подбадривать мальчишек: ведь им труднее втрое. И снова лупить по расплющенным, измочалившимся верхушкам кольев. Удар, удар, еще удар, еще, еще!

— Юра, — время от времени просил он Ширяева, — двинь-ка меня по спине, у меня руки заняты. Да только посильнее: комары жрут!

И Ширяев аппетитно бил вожатого по спине, Иван громко благодарил и крякал от удовольствия. Измотавшиеся, сонные, стонущие под тучами гнуса рыбаки немного веселели при этом и просили друг друга тоже пошлепать по спине, да посильнее…

Было уже около часу ночи, когда Иван поставил последнюю распорку в потайную щель котца и разогнулся. Река была перегорожена неровной зеленой стенкой из прутьев. Начиная дело, дед, бывало, говорил: «Ну, Ваньша, зачнем, благословясь». А когда все было готово, любил пофилософствовать: «Глаза страшатся, а руки делают…»

— Все, ребята, герои вы мои! — выдохнул Иван.

Пока обмывались в чистой воде да одевались, Иван натянул на сачок частенькую мерёжку, которую предусмотрительно позаимствовал у лагерного сторожа.

— Ожидать, конечно, что уже попало, не стоит, — сказал он бригадирам, молча наблюдавшим за его действиями. — Мы тут перебаламутили все… но попробуем. А вдруг какой-нибудь дурачок и заскочил…

Бесшумно подойдя к котцу, запустил в него сачок и осторожно повел по дну. В левом крыле котца не было ничего — одна трава. Иван снова завел сачок — тоже трава, но по тому, как затрепетал сачок, понял — что-то есть.

На берегу выбросили траву, и на мерёжке запрыгали небольшие рыбки с черными спинками и серебристыми брюшками — гольяны.

— Штук десять будет, — прикинул Гена Муханов.

— Это за каких-то двадцать минут, — сказал Иван, окончательно успокаиваясь. — Все, мальчики, — спать. Спать и спать сколько влезет. А утром будем черпать рыбу.

Глава 27

Едва дотащив ноги до палатки, Иван блаженно растянулся между Юрием Павловичем и богатырски спящим Филимоновым.

— Ну, викинг, задал ты всем денек! — хрипло сказал старший.

— Да и я упахался, старик, ой-ой-ой.

— Ты вот что мне скажи… Ну, а если завтра не будет рыбы в этих твоих котцах?

— Будет, Юра, будет. Теперь-то можно спать спокойно.

— А если нет, снова — корни?

— Найдем, Юра, что-нибудь найдем…

Юрий Павлович покурил, посветил в темноте угольком своей сигареты и опять заговорил:

— Странный ты малый, викинг! Не пойму я тебя, хоть убей… Вот смотрел, как ты надрываешься с этими котцами, и думал: «На кой ему все это, на кой черт это самоистязание?»

— Ты в конструкторском работаешь? — вместо ответа спросил Иван.

— Да…

— Не нравится?

— А… такая же дыра, как везде.

— Невеселый ты человек, Юра.

— Чего ж веселого… Помнишь у Екклезиаста?.. «Кто умножает познания, тот умножает скорбь»… Я, понимаешь, рос в некотором роде вундеркиндом. Дед — профессор, величина!.. Отец тоже был большим человеком… Мне не надо было ходить в библиотеки или рыскать по букинистам. Стоило протянуть руку, и я мог взять с полок в дедовском кабинете все, что угодно: Спенсера, Гегеля, коран, Энгельса, Ницше, «Исповедь» Толстого… Ого-го, я задавал задачки учителям! Они, бедные, не знали, как от меня избавиться. А все почему? Да потому что сами они интеллектуально ленивы. Я же презираю этот вид лени больше всего. А потом уже в институте я задавал задачки преподавателям общественных дисциплин… Да что они могут? Если тут, — огонек Юриной сигареты в сумраке палатки описал дугу и остановился у его гладкого небольшого лба, — больше, чем у них, если иные из них сами не верят в то, о чем говорят с кафедры… Отсюда, викинг, мой скептицизм и мой пессимизм… Позднее, когда началось, так сказать, мое познание жизни, я тоже встречал таких: говорят высокие слова, толкают лозунги, призывы, а сами не верят… — Старший затянулся сигаретой и продолжал: — Я часто менял места работы, изъездил полстраны, побывал на севере и на юге, и чем больше познавал жизнь, тем тоскливее мне становилось. Я смотрел на этих «гитарных» мальчиков с патлами и думал — пещерные люди! А ведь и они идут нам на смену. Откуда они, что их породило, какая почва питала? — задавал я себе вопрос. И пришел к выводу — их воспитали такими. Все родятся одинаковыми, все в виде чистых досок, что напишешь, то и будет. Да только писать-то должен умный человек… А возьми хотя бы наш лагерь… Ведь кого только не встретишь среди наших вожатых! Здесь и завскладом, и пожарник, и мальчики-безобразники, и девчушки-хохотушки, в общем, люди, которые не очень нужны на производстве. Хороших работников начальники не любят отпускать. Ну вот баба-яга… Это же тупица, каких свет не видывал! Помнится, ты сказал не так давно… «Меня с детства приучили делать все на совесть, если уж взялся»… А какой смысл, викинг? Какой смысл во всей твоей деятельности? Что от этого изменится? Разъедутся твои пацаны по домам, и их будут воспитывать родители, школа, на нуль сведут следы, которые ты, допустим, и оставил в психике парнишки. Вытравят! Пшик из всей твоей кипучей деятельности получится. Потому что здесь железный круг: невоспитанные родители посылают детей к невоспитанным же педагогам. И получаются уж вовсе испорченные люди, которые затем сами становятся родителями и педагогами. И выхода из этого круга нет…

«Нытик! Распустил слюни, слушать тошно!» — чуть было не сказал Иван, но сдержался. Чувствовал, что Юрия Павловича надо бить его же оружием — логикой.

— Во-первых, не все родители и не все школы плохие, — заговорил Иван, — а во-вторых, знаешь, Юра, мне уже не раз приходилось сталкиваться с такими вот рассуждениями: все скверно, все прокисло, весь мир — дыра, ну, хоть ложись да помирай! И каждый раз я слушаю и думаю… если человек критикует всех и все, то сам собой напрашивается вывод: человек этот считает себя не каким-нибудь там…, а причисляет себя к умнейшим, к мыслителям. А коль так, думаю я, вот ему и простенький вопросик: «Что же ты предлагаешь?» Да! Что ты, все понимающий и все познавший, предлагаешь? Ведь наверняка у тебя есть свои соображения, их просто не может не быть! Иначе ты бы давно должен был, ну… повеситься или… А коль живешь, значит, на что-то надеешься, значит, у тебя есть, по-научному говоря, своя позитивная программа… Вот и тебе, Юра, я задаю этот простенький вопросик: «Что ты предлагаешь?» Какие у тебя соображения насчет системы воспитания? Очень бы хотелось услышать, честное слово!

— Хм… — Юрий Павлович помолчал, закурил новую сигарету. — Ну, есть у меня свое мнение, но толку-то что…

— А ты говори, говори… мне это, понимаешь, интересно. Я ведь, признаться, до самого последнего времени никогда не задумывался…

— Понимаешь, Ваня… первое, что, по-моему, надо сделать — это… пять, ну десять детишек, а к ним приставлены воспитатели и преподаватели… Вот когда будет индивидуальный подход, согласись! А когда их сорок обормотов на шее у молоденькой учительницы, ну, не анекдот ли рассуждать об индивидуальном подходе!

— Утопия, Юра, — вздохнул Иван. — Это бы люди только и гнули хребет, что на воспитание…

— Ах, как отлично бы! — воскликнул старший. — Ах, как выросло бы мое уважение к таким людям! Которые поумнели до того, что поняли бы: святая святых — это забота о будущем. Общество, помешавшееся на воспитании карапузов, — это, как я считаю, сверхразумное общество. Вот в каком обществе я бы стал оптимистом! Вот когда я, не жалея пота и нервов, потрудился бы! Я готов камни дробить, черт побери, отхожие места чистить, сжигать себя на работе в таком обществе!