Талтос - Энн Райс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Роуан оперлась о стол левой рукой и подняла простыню, накрывавшую тело. Машина не задела лицо. Это действительно был Эрон.
Морг не место, где можно было выразить Эрону почтение, вспомнить его бесконечную доброту и тщетные попытки помочь ей. Возможно, лишь один образ, вспыхнувший ярко, мог заслонить собой грязь, вонь и ужасный вид некогда достойного тела, превратившегося в бесформенную груду на испачканном столе.
Эрон Лайтнер на похоронах ее матери. Эрон Лайтнер берет ее за руку и помогает пройти сквозь толпу абсолютно незнакомых людей туда, где собралась ее родня, приблизиться к гробу матери. Эрон, понимающий, что это именно то, чего хотела Роуан и что должна была сделать, — взглянуть на любовно подкрашенное и надушенное тело Дейрдре Мэйфейр.
Но никакая косметика не коснулась мужчины, что лежал здесь, недостижимый и абсолютно безразличный, его сверкающих седых волос — символа мудрости, всегда сочетавшейся с необычным жизнелюбием. Светлые глаза Эрона оставались открытыми, но были, безусловно, мертвы. Его губы расслабились, приняв, наверное, более естественные очертания, говорившие о жизни, прожитой с удивительно малой толикой горечи, гнева или злости…
Роуан положила ладонь на лоб Эрона, слегка отодвинула в сторону волосы, потом вернула их на место. Она сочла, что смерть наступила меньше двух часов назад.
Грудь Эрона была раздавлена. Кровь пропитала рубашку и пальто. Без сомнения, его легкие моментально разорвались, но еще до этого сердце, скорее всего, было смято.
Роуан нежно коснулась его губ, чуть раздвигая их, как будто была его возлюбленной и поддразнивала Эрона, собираясь его поцеловать. Глаза Роуан увлажнились, а чувство печали внезапно стало необычайно глубоким… Ей вспомнились запахи похорон Дейрдре, всепроникающий аромат белых цветов. Рот Эрона был полон крови.
Роуан заглянула в его глаза, не ответившие ей взглядом: «Понимаю тебя, люблю тебя!» Да, он должен был погибнуть мгновенно. Первым умерло сердце, не мозг. Роуан опустила его веки и задержалась на них пальцами.
Кто в этой темнице смог бы провести правильное вскрытие? Посмотреть только на пятна на стенах… Дурные запахи, вонь из ящиков.
Роуан сдвинула простыню дальше, а потом отбросила ее в сторону, то ли неловко, то ли нетерпеливо — она и сама не могла бы сказать. Правая нога была раздроблена. Ясно: нижняя часть ноги была совсем оторвана, ее потом просто вложили в шерстяные брюки. На правой руке осталось всего три пальца. Другие два полностью отсутствовали. Кто-нибудь догадался их подобрать?
Раздался какой-то скрип. Это вошел китаец-детектив, и гравий, прилипший к его подошвам, издал этот ужасный шум.
— Вы в порядке, доктор?
— Да, — ответила Роуан. — Я почти закончила.
Она обошла стол. Положила одну ладонь на голову Эрона, вторую на его шею и замерла, думая, прислушиваясь, ощущая.
Это ведь был наезд машины, примитивный и дикий. Если Эрон страдал, никакие картины случившегося не висели теперь возле него. Если он и пытался выжить, теперь это никогда не узнать. Беатрис видела, как он пытался увернуться от автомобиля. Во всяком случае, ей так показалось. Мэри-Джейн Мэйфейр заявила: «Он пробовал отскочить. Но не смог».
Наконец Роуан отступила от стола. Ей нужно было помыть руки. Но где? Она подошла к раковине, повернула древний кран и подставила пальцы под струю. Потом отвернулась от раковины и, сунув руки в карманы хлопковой куртки, прошла мимо полицейского обратно в маленькую переднюю с ящиками для невостребованных тел.
Майкл был там. Он держал в руке сигарету. Воротник у него был расстегнут, и весь его облик свидетельствовал о глубоком горе и напряжении, вызванном предстоявшей тяжкой обязанностью утешать.
— Хочешь на него взглянуть? — спросила Роуан. Горло у нее все еще болело, но для нее это уже не имело никакого значения. — Лицо у него в порядке. Но на остальное не смотри.
— Нет, пожалуй, — ответил Майкл. — Мне никогда не приходилось оказываться в таком положении. Если ты говоришь, что он умер от наезда машины, и больше я ничего не узнаю, я не хочу на него смотреть.
— Понимаю.
— От здешней вони меня тошнит. И Мону затошнило.
— А для меня все это когда-то было привычным, — сказала Роуан.
Майкл подошел к Роуан ближе, большой грубоватой ладонью обхватил ее шею и неловко поцеловал — совсем не так нежно и виновато, как целовал все долгие недели ее молчания. Он содрогнулся с головы до ног, а Роуан раскрыла губы и ответила на его поцелуй, сжав его в объятиях. По крайней мере, попыталась сжать.
— Я должен уйти отсюда, — сказал Майкл.
Роуан отступила от него всего на шаг и посмотрела в другое помещение, на окровавленную бесформенную груду на столе. Китаец-полицейский вернул на место простыню — то ли из уважения, то ли для порядка.
Майкл смотрел на ящики, выстроившиеся вдоль стены напротив. Лежащие в них тела издавали гнусную вонь. Роуан тоже посмотрела туда. Один из ящиков был приоткрыт, видимо, потому, что закрыть его было невозможно, и она заметила, что внутри лежат два трупа: темная голова лицом вверх, а прямо на ней — разлагающаяся розовая нога другого тела. На лице темнокожего тоже виднелись следы разложения. Но ужас был не в этом, а в том, что эти двое теперь неразделимы. Никому не нужная смерть, в некоем подобии интимного объятия, как возлюбленные…
— Я не могу… — пробормотал Майкл.
— Знаю, идем, — ответила Роуан.
К тому времени, когда они сели в машину, Мона перестала плакать. Она сидела, уставившись в окно, так глубоко погрузившись в мысли, что не допускала никаких разговоров, никакого отвлечения. Время от времени она поворачивалась и бросала взгляд на Роуан. Роуан встречалась с ней глазами и ощущала всю силу Моны и ее тепло. За те три недели, пока это дитя изливало ей свою душу — это было поэтичное повествование, которое частенько становилось просто звуком для Роуан в ее сомнамбулическом состоянии, — Роуан искренне полюбила Мону.
Наследница — та, которой предстояло выносить ребенка, чтобы тот впоследствии взвалил на себя весь груз наследия семьи. Дитя с живой утробой и в то же время со страстью опытной женщины. Дитя, которое держало в объятиях Майкла, которое в своей щедрости и неведении ничего не боялось: ни того, что сердце Майкла изношено, ни того, что он может умереть на вершине страсти. Но он не умер. Он выбрался из своего болезненного состояния и был готов вернуться к жене. А вина теперь лежала на Моне, слишком опьяненной, запутавшейся во всем том, что ей пришлось узнать и пережить.
Машина мчалась вперед. Все молчали.
Роуан сидела рядом с Майклом, слегка прислонившись к нему, сопротивляясь желанию заснуть, вернуться обратно, затеряться в мыслях, текущих с постоянством и непрерывностью реки, в мыслях, обволакивавших ее несколько недель, в мыслях, сквозь которые слова и поступки прорывались так медленно и так неуверенно, что почти не добирались до ее разума. Как голоса, доносившиеся сквозь непрерывный шум воды.
Роуан знала, что предполагает сделать. Это должно было стать для Майкла еще одним страшным, ужасным ударом.
В доме царила суета. Вокруг снова было множество охранников. Но никого это не удивило. Роуан не стала требовать объяснений. Никто ведь не знал, кто нанял человека, убившего Эрона Лайтнера.
Пришла Селия и держала Беа за руку, давая той возможность «выплакаться» в комнате Эрона на втором этаже. Присутствовал и Райен Мэйфейр, человек, всегда готовый появиться в суде или в церкви, в костюме и при галстуке, подробно объяснявший, что в такой момент должна делать семья.
Конечно, все они смотрели на Роуан. Она видела все эти лица рядом с собой. Она видела, как они проходили перед ней во время ее долгого сидения в саду.
В платье, которое помогла ей выбрать Мона, Роуан чувствовала себя неловко, поскольку не помнила, чтобы видела его раньше. Но это не имело значения. Другое дело еда. Роуан была отчаянно голодна, а в столовой уже накрыли богатый фуршет в стиле Мэйфейров.
Опередив остальных, Майкл наполнил для нее тарелку. Роуан села во главе обеденного стола и принялась за еду, наблюдая за тем, как остальные тут и там собираются в небольшие группы. Она жадно выпила стакан ледяной воды. Все оставили ее в покое — то ли из уважения, то ли от беспомощности. Да и что они могли ей сказать? Большинство из них почти ничего не знали о том, что на самом деле произошло. Им никогда не понять «похищения», как они это называли, ее плена и насилия, совершенного над ней. Но они были хорошими людьми и искренне заботились о ней, только ничего не могли сделать, разве что оставить ее в покое.
Стоявшая рядом с Роуан Мона наклонилась и поцеловала ее в щеку, очень медленно, чтобы Роуан могла в любой момент остановить ее. Но Роуан этого не сделала. Напротив, она сжала запястье Моны, притянула девочку к себе и поцеловала в ответ, с наслаждением коснувшись нежной детской кожи, лишь мимоходом подумав о том, как, должно быть, Майкл наслаждался этой кожей, глядя на нее, касаясь…