Шпаги и шестеренки (сборник) - Владимир Венгловский

– Что за бред! Что за бред… И еще ты укра… взял мои стихи!

– Стихи – косвенное доказательство достоверности, – объяснил Хью, – к тому же, будучи твоими, они не имеют никаких шансов на успех. Ты слишком обычен, Гарри, и вирши твои тоже обычны. Ну, великая страсть, ну, утонченность, ну, предчувствие смерти и презрение к тем, кто никогда не поймет… Такое пишут все, зато никто не читает. Иное дело, если это – голос призрака, настоящая смерть предает школярским излияниям весомость. А история оклеветанной и прекрасной леди Маргарет! Тебе был нужен клад? Ты его нашел. Ты хочешь выставить американского жениха прочь и с позором? Послезавтра мы его выставим. Как только позавтракаем и проводим лондонских репортеров, а теперь самое время заняться стихами. Их понадобится много, у мертвого любовника была уйма времени, а делать ему было нечего. Бедняга даже выйти погулять из-за этой индусской дряни не мог.

– Как ты циничен!

– Ты путаешь, дружище, – покачал головой Хьюго и наполнил свой бокал. – Циничен и пресыщен не я, а ты. В своих сонетах, когда они не о Летти. Зато мы оба сыновья промотавшихся лордов, а сэр Герберт промотался сам, хотя это не совсем его вина. Наше время кончается и кончится, если мы не проснемся.

– Мы? Ты уже проснулся, даже слишком!

– Меня растолкали отцовские кредиторы, причем крайне невежливо, а потом возник мистер Леви и предложил поучаствовать в призовом бое. Я, как истый джентльмен, влепил ему пощечину, Леви подставил другую щеку. Он всегда подставит другую щеку, если речь идет о более чем троекратной прибыли. Я от растерянности его выслушал и согласился. Ты выслушаешь меня и тоже согласишься. У нас нет другого выхода, Гарри, разве что заживо стать призраками и стенать об уходящем, отдав мир отродьям подлых дворецких.

– Ну уж нет! – рявкнул одиннадцатый барон Морноу и подставил бокал.

Сэр Фрэнсис виновато взглянул на своего змея.

– Ужасно неприятно прерывать чужой полет, – посетовал он, – но иногда без этого не обойтись, хотя Юлий Цезарь, возможно, смог бы… Итак, потомок дворецкого посрамлен, нас ждут ужасные, но модные книги, вы не знаете, как увернуться от визитов в Морноу, а Гарри – как скрыть от респектабельных соседей источник вашего существования. Кто говорил с сэром Гербертом? Мистер Леви?

– Да, он подсчитал вероятную прибыль от псевдопоэзии Грегори, пьесы с последующими постановками, романа и колонки леди Маргарет в дамском журнале, хотя основной доход будут приносить приватные встречи состоятельных туристов с призраками. Гарри получил уже больше сотни писем, из которых мистер Леви отобрал сорок, так что приемы расписаны на год вперед. Леди Маргарет довольна, ей всю жизнь не хватало общества, а Грегори, кажется, поверил, что днем, когда расточается, диктует лорду Морноу стихи. Кстати, читает он их лучше Гарри, тот слишком воет.

– Это доказывает, что бедный покойный молодой человек никогда не был поэтом. Что вы сказали мистеру Баррингтону?

– Что быть родичем убившего жену лорда в Соединенном Королевстве почитается элегантным, а вести свой род от злодея-дворецкого – нет, и что в связи со вновь открывшимися обстоятельствами ему лучше войти в высший свет на континенте. Кажется, он понял довольно своеобразно, теперь он намерен сменить имя и отправиться изучать математику.

– Математики опасны, особенно, если у них в роду были преступники. Вы очень огорчитесь, если я укажу вам на возможную ошибку?

– Не думаю…

– Вы зря поверили признанию лорда Бартоломью. Все было намного проще: дворецкий шантажировал хозяина-убийцу, и тот был вынужден платить, многие убийцы такие трусы… Кто учил вас читать? Я не имею в виду умение складывать из букв слова.

– Я был скверным учеником, – признался Хью, – из университета я сбежал, так и не поняв, почему смерть Гамлета считается потерей для Дании и мира.

– Вас можно поздравить, вы сумели не только Яго опознать, а это в самом деле был Яго, просто лорд Бартоломью натянул творение Шекспира на довольно-таки мелких людишек. Хозяин Морноу не желал отвечать за содеянное, и при этом ему мучительно хотелось выставить себя благородным страдальцем. Так появилась исповедь. Кроме того, лорд мечтал отомстить загнавшему его в угол дворецкому, но боялся. Вы согласны?

– Пожалуй, да. Полагаю, Баррингтон принял соответствующие меры предосторожности, иначе он бы уже лежал в том или ином колодце.

– Вот-вот, а негодяй пережил хозяина и вывез сокровища Морноу в Америку, где они сперва стали унциями и каратами, а затем – верфями. Законный наследник лорда Бартоломью получил только разоренный майорат, а ведь завещание смирно лежало в тайнике. Возникает вопрос, зачем оно вообще понадобилось, ведь у завещателя к тому времени не оставалось ничего.

– Кроме привидений.

– Вот именно! Среди приезжавших в Морноу шарлатанов оказался кто-то понимающий в загробных делах. Призраков удалось запереть в подземелье, поначалу лорда это вполне устраивало, но потом в измученную алкоголем и злобой голову пришла мысль натравить убитых на Баррингтона. В старину бытовало мнение, что от проклятия можно избавиться, дав его в придачу к чему-нибудь полезному. Человек принимает дар и вместе с ним – свою погибель.

Баррингтону, чтобы вложить добытые шантажом ценности в дело, пришлось покинуть Англию, но завещание лорда превращало преступника в честного слугу, которому повезло разбогатеть. Сэр Винсент вряд ли бы оспорил последнюю волю кузена, так что дворецкому оставалось лишь разыграть удивление и с благодарностью «принять» то, что и так уже было у него. Пройдоха не упустил бы такой шанс, но ему вновь повезло. Лорд Бартоломью скоропостижно скончался, его бумаги остались лежать в тайнике. Судьба предназначила их вам, и вы распорядились находкой выше всяческих похвал.

– Да, – улыбнулся Хью, – удачно получилось. Даже жаль, что все позади.

– Позади у вас лишь прошлое, а оно не ценней разбитой скорлупы. Этот омлет вы уже приготовили и накормили голодного друга, а для нового нужны свежие яйца. Если вы не возражаете, давайте вернем змея в небо, Эндрю все равно будет лишь после обеда. Судя по его телеграмме, один джентльмен нашел зонтик, но потерял супругу. Вы остаетесь?

– О да, – сказал мистер Хайчетер и наклонился, чтобы поднять готового к полету змея.

Александр Золотько

Ловушка

Сергею Пальцуну с благодарностью за помощь и советы

– …Солнце уже поднялось в зенит, и тень нашего корабля скользила по волнующимся под ветром травам бесконечной степи, тянущейся от горизонта до горизонта…

– Это не степь, – сказал Джо Конвей.

– Что? – вскинула голову Алиса.

– Вы написали – «степь», а это не степь. Это буш. Или даже можно написать – вельд, но никак не степь. Чтобы было понятно даже вам, это все равно, если бы я назвал, например, пудру – зубным порошком. Степь – это в Сибири. Россия, Волга, татары… Правда, Энтони? – американец оглянулся на сидевшего в легком плетеном кресле русского. – Это ведь у вас там степь?

Антон Егоров улыбнулся и кивнул, не вдаваясь в подробности, которые Конвея не интересовали. Кроме того, вступать сейчас в разговор было опасно – Алиса Стенли, корреспондент «Ежевечернего обозревателя» из Глазго очень серьезно относилась к защите прав и свобод всех женщин мира в общем, и своей свободы в частности. Конвей, заглянувший через плечо в ее блокнот, слишком близко подошел к пределу дозволенного приличиями, и это не могло не привести к взрыву страстей.

За двое суток путешествия все члены экипажа «Борея», воздушного корабля второго ранга Флота Ее Величества, и его пассажиры уже поняли, что юная леди не просто готова постоять за то, что считает своей свободой, но жаждет сражений, ищет малейшую возможность, чтобы продемонстрировать свой независимый нрав.

– Та-ак… – протянул Тома Дежон, и заслонился раскрытой книгой, увидев, что краска гнева покрыла милое лицо Алисы, а маленькие изящные ладони сжались в кулачки. – Вот сейчас…

– Вы… Вы – хам! Вы отродье нации хамов! Вам, как и вашей родине, чуждо понятие чести и благородства, – Алиса медленно встала с дивана и повернулась к широко улыбавшемуся американцу. – Ваша глупейшая улыбка свидетельствует, что под крышкой вашей черепной коробки так же мало мозгов, как и…

Алиса задумалась, пытаясь придумать наиболее оскорбительное сравнение, но ничего в голову не приходило. Было огромное желание просто влепить затрещину мужиковатому хаму, одну из тех, что Алиса отработала на своих братьях еще в детстве, но в приличном обществе – а люди в салоне «Борея» относились именно к приличному обществу – бить по лицу было неприлично.

Ну вот, подумала Алиса, еще и тавтологию допустила «неприлично в приличном». Какой кошмар! Хорошо, что не вслух. Француз всплеснул бы руками и огорченно поцокал языком, русский чуть прищурился бы и отвернулся к иллюминатору, и даже японец, обычно невозмутимо взиравший на все перипетии отношений европейских коллег друг с другом и, в особенности, с юной Алисой Стенли, осуждающе покачал бы головой.