Страшный зверь - Фридрих Незнанский

В общем так, решил для себя Александр Борисович, Вале здесь, в госпитале, больше делать нечего, придется заняться организацией похорон самому. Да и не пристало женщине бегать по всем задействованным в этом печальном процессе учреждениям, раздавая за скорость и обязательность исполнения взятки. А следователь прокуратуры – другой компот, как говорится, никуда они не денутся.

Все это он сказал Вале, возвращаясь вместе с нею домой, где, очевидно, спала еще ничего не ведавшая Ксения Александровна. Турецкий посмотрел на часы: двенадцатый, а думал, что уже скоро наступит утро. Может, и не спит.

Подъехав к подъезду, загнал машину двумя колесами на тротуар, как это обычно делают в Москве. Посмотрел машинально вперед и с удивлением обнаружил все так же стоящую машину, которая вызвала у него подозрения. Стоят! А может, не они? И стало неспокойно на душе: чего им надо, и кто конкретно? Московский следователь Турецкий? Так вот же он, подходите. Александр специально постоял у машины, пока Валя выбиралась из салона и медленно шла к двери. Только потом, полагая, что в полутьме вряд ли кто разберет, что это у него в руках, достал из салона тулуп с остальными деталями их «маскировочной» одежды, с которыми и догнал Валю, открыв перед ней дверь. Она послушно вошла.

Он, конечно, понимал, что сейчас у нее такой момент, когда лучше ничего не говорить, не трогать ее, не прикасаться к ней, дать пережить самой, если она на самом деле переживает, а не изображает из себя несчастную вдову. Впрочем, чтобы проверить это, достаточно подождать немного, и она сама бросится ему на шею в этом подъезде с его сумрачными светильниками. Нет, не бросилась, ну и слава богу.

Естественно, как бы она ни относилась в последнее время к Гере, он оставался ее мужем, с которым она, худо-бедно, прожила добрый десяток лет. И наверняка не самых худших в своей жизни. А «застарелая», скажем так, любовь к Саше особо за все прошедшие годы не проявлялась. Но, возможно, Валя в своем горестном положении хотела теперь выдать желаемое за действительное? Либо вспыхнуло прошлое, которое и не могло состояться в ином варианте. В любом случае, сейчас, на виду, что называется, у местной «общественности», никаких атак на «друга семьи» она предпринимать не станет, – неприлично. Ее доля на ближайшие дни – скорбеть по безвременной утрате. И, если захочет какой-то помощи, ей в этом благородном деле охотно помогут тот же Судаков и прочие, якобы чувствующие себя виноватыми перед ней.

Значит, надо ее просто предупредить об этом и заняться текущими делами. И в первую очередь, срочно связаться с Москвой, чтобы продиктовать в «Глорию» свои срочные вопросы. А, кроме того, так же срочно вызвать сюда, в город, Филиппа Агеева с Колей Щербаком. Они понадобятся в первую очередь, ибо за Турецким уже установлена, а будет теперь еще более жесткой, система слежения. Это означает, что в ближайшие дни заниматься оперативной работой он просто не сможет. Ни встречаться с кем бы то ни было, ни проводить допросы и беседы, ни искать новых свидетелей, а это нервотрепка не на один день.

Ну, и кроме всего прочего, возникли срочные вопросы к Максу, главному компьютерному богу агентства. И все должно быть проделано стремительно и тайно. А вот Александр Борисович с его непонятными «заморочками» на это время окажется открытой мишенью. Нет, убивать его не станут, но припугнуть постараются. Вот и пусть побегают, а он будет так конспирироваться, что этим «вшивым» провинциалам и не приснится. Поводит их за нос, чтобы озверели и стали «лепить» ошибки, которые со стороны и обнаружат такие опытные сыщики от военной разведки, как Филя и Коля, люди, в общем, внешне невидные, не яркие, зато не дай бог кому-то из «этих» встать у них на пути.

Вот из этих соображений он и позвонил, но не в «Глорию», где наверняка давно уже никого не было, а на мобильник Агеева. И Филипп понял с полуслова. Вылетят, сказал он, первым же утренним рейсом. Спросил насчет гостиницы, Турецкий посоветовал тот же «Орион», – так они будут рядом, и всегда смогут пересечься при нужде, не вызывая ни у кого подозрений. А о своих документах сыщики пусть сами подумают, им не впервой.

Пока они с Валей без лифта поднимались по лестнице, она слушала, о чем он говорит, и смотрела на него со смешанным чувством удивления и даже какого-то восторга, что ли. Она, по правде говоря, впервые наблюдала за работой сыщика, Гера никогда не посвящал ее в тайны своей служебной деятельности. И краткие пояснения Турецкого по телефону, его четкие задания относительно различных фигурантов, набор вопросов к Максу, говорили ей о том, что сейчас работает настоящий мастер, у которого нет времени на переживания, но зато имеется четкое понимание проблем и обстановки. Она словно бы нечаянно посвящалась им в «святая святых», что, в свою очередь, налагало и на нее особую ответственность. Ну да, конечно, какая там страсть, любовь, когда тут такие дела делаются! И Турецкому показалось, что он достиг своей цели: Валя не станет брать его за горло, ну, а дальше видно будет.

Потом он позвонил Ксении Александровне. Та отозвалась, но не сразу, узнала голос дочери на площадке и заторопилась открывать дверь. И с ходу начала повествовать, как старалась не бояться, а они… Тут она заметила следы невысохших слез на щеках дочери и, кажется, всполошилась, но не по тому поводу, по какому следовало бы. Она, возможно, решила, что Турецкий обидел Валю, и посмотрела на него, словно свысока и с гордым вызовом.

Но Александр не отреагировал, хотя внутренне усмехнулся, и сказал негромко:

– Мы из госпиталя. Гера умер.

Мама всплеснула руками и уставилась на дочь, ожидая, видимо, теперь ее бурной реакции. Но Валя спокойно ответила на незаданный вопрос:

– Если не возражаешь, будем хоронить здесь, возле папы. Я страшно устала, прости, мама. Саша, проводи меня…

«Вот оно, начинается… – подумал Турецкий, но повернул ее к себе и помог снять шубку. Кошелку с тулупом он бросил в прихожей на пол, под вешалкой. Потом взял Валю под руку и повел туда, куда она сама направила шаги.

В комнате, где она уже лежала, Валя остановилась у кровати, повернулась к нему, посмотрела и сказала тихо:

– Отвернись, пожалуйста… – И стала раздеваться. Легла в постель и позвала: – Мама, мы можем постелить Саше здесь? На раздвижном кресле… Ты прости, Саша, но это самое длинное лежбище у нас, все остальные тебе будут коротки. Вон то кресло, – она показала обнаженной рукой, и он отметил ее плавную красоту. Вот же, черт возьми! И уйти было бы теперь неловко, и оставаться… Может, все-таки в другой комнате? Но она недаром же сказала о кресле.

Вошла Ксения Александровна со стопкой постельного белья и начала молча и сосредоточенно раздвигать кресло с помощью Александра, а затем и застилать его. Надела наволочку на подушку. Равнодушным тоном обиженной служанки спросила, надо ли дать одеяло? В доме тепло.

Турецкий мрачно отказался. Ну, в самом деле, хоть кто-то же должен в трагическую минуту изображать горе! Или они, эти женщины, уже заранее обо всем между собой договорились? Похоже на то, но он-то в чем перед ними виноват? Сказать: «Девушки, вы чего делаете?» – в высшей степени глупо, раньше надо было думать. Хотя такого хода с их стороны он не предполагал, был уверен, что Валя окончательно успокоилась, – увы!..

Но потом, уже раздеваясь и глядя на затылок женщины с разбросанными по подушке густыми каштановыми волосами, которые пряно пахли, как помнил он, Александр с неожиданным спокойствием подумал о том, что если Валя на достигнутом не остановится, то… То что? Тогда только одно ему и оставалось.

Если правда, что душа умершего человека какое-то время парит над близкими ей людьми, то «слишком правильный» Гера, для которого больше уже не существует таких сугубо земных понятий, как зависть, огорчение, ревность, душевная боль, тоска по оставленным им, родным людям и так далее, может вполне удовольствоваться хотя бы тем, что увидит, как его жена искупается в незнакомом ей и, очевидно, невероятном для нее блаженстве и наслаждении.

Женщины – это знал Александр – в момент своей отчаянной страсти, в те мгновения, когда их души и тела возносятся над всем сущим, становятся невероятно, просто изумительно красивыми. Сфотографируй ее и покажи потом снимок, она сама себя не узнает, спросит с завистью: «А кто эта красавица?» Пусть хоть это утешит Геру, если он еще нуждается в земном утешении. Что весьма проблематично…

А может, все это – глупые фантазии, и Валя сейчас уснет, утомленная за день своими бесконечными переживаниями, и ни о чем «таком» она и не думает. Это был бы самый лучший вариант, подумал Турецкий, тихо ложась и не решаясь сказать ей даже «спокойной ночи», чтобы не разбудить.

Выходя, мама плотно закрыла за собой дверь, будто была соучастницей заговора. Да, они же и говорили о чем-то подобном, вспомнил Александр. Только он не принял этого всерьез. И событий после этого произошло немало. Ну, ладно, авось пронесет. А, в самом деле, не бросать же в такой тяжелой ситуации женщин одних! Только дурак этого не поймет, не оценит, а станет выдумывать всякую чушь про какие-то «отношения»…