Я иду искать (СИ) - Гранд Алекса

Так что в больничку я все-таки заезжаю, протискиваюсь к рекомендованному Матвеем врачу, минуя очередь, и вскоре получаю совершенно логичный диагноз «сотрясение мозга». Ехидно кошусь на знакомый список медикаментов и прячу рецепт в задний карман джинсов, вряд ли планируя отлеживаться.

Наоборот, на несколько дней ныряю в рабочую рутину по самую макушку и вызываю стойкий нервный тик не только у вздрагивающих при моем появлении менеджеров, но и у непрошибаемого Антона и постигшей дзен еще полгода назад юристки.

«Почему я до сих пор не вижу на своем столе отчета за май?».

«Когда они внесут правки и мы, блин, подпишем этот гребанный договор?».

«Какого хрена ремонт в кофейне еще не начали?!».

«Если я сказал в перекрас, значит, в перекрас. Не обсуждается, Тох».

Швыряя в сначала бледнеющих, а потом стремительно краснеющих сотрудников указания вперемешку с обвинениями, я намеренно абстрагируюсь от долбящих в виски вопросов и некоторое время существую в вакууме без царапающей мои нервы ржавым гвоздем Аристовой.

В пятницу за обедом встречаюсь с дочкой Семена Геннадьевича Наденькой, в красках обрисовываю ей ситуацию и спустя полчаса имею довольно четкое представление о ближайших планах решившего играть со мной в странные игры Леши Бекетова. А уже в субботу ужинаю в итальянском ресторане с одним из организаторов аукциона по продаже земельных участков и подталкиваю к нему безликий конверт с банкнотами, чтобы получить некоторые преференции.

С энтузиазмом камикадзе я давлю на все рычаги, которые оказываются мне подвластны, намереваюсь как следует зацепить Бекета и пропускаю мимо ушей предостережения Мота. В погоне за этой целью я напрочь выпадаю из нынешних отношений и отгораживаюсь от Левиной, постоянно витая где-то мыслями.

Я все чаще торчу в телефоне, пока Вика активно пытается вытащить меня то на выставку, то в театр. Не замечаю, что она скупает десяток новых комплектов нижнего белья, делая приличную выручку ее любимому бутику. И игнорирую набившее оскомину щебетание о том, как здорово было бы слетать на солнечный Крит.

Так что совершенно неудивительно, что в воскресенье утром я просыпаюсь задолго до трели будильника, выпутываюсь из одеяла, не разбудив раскинувшуюся рядом морской звездой Викторию, и хватаю первые попавшиеся футболку и джинсы. Продумав до мелочей свой закономерный побег к родакам, я втихаря сваливаю из квартиры без кофе и завтрака. И не без оснований рассчитывая перетереть с отцом накопившиеся проблемы и в относительном спокойствии поесть блинчиков, сырников или что там сварганит моя заботливая мать.

Правда, вопреки моим прогнозам, я нахожу ее не на кухне возле плиты, а в гостиной в кресле. С альбомом с моими детскими фотографиями в руках.

Погрузившись в какие-то свои воспоминания, она отрешенно ведет подушечками пальцев по слегка выцветшим снимкам, не слышит ничего и судорожно вздрагивает, когда я в третий раз ее окликаю.

— Доброе утро, ма.

— Привет, сын.

Выдыхает сипло и неуклюже ерзает, роняя на колени пресловутый фолиант. У меня же на задворках скрипящего, словно несмазанный механизм, сознания, начинают оформляться пока что далекие от стройной идеи смутные подозрения.

— А чего ты заранее не позвонил? Я бы пирог испекла. С вишней, как ты любишь. И почему один? С Викой поругались?

— Нормально все с Викой.

Глотаю подступающее к горлу раздражение и холодно высекаю из себя, гася первые искры назревающего конфликта. Только вот мамин локомотив под названием «я знаю, как для тебя лучше» неумолимо набирает ход и готовится подлить масла в огонь.

— Точно? А Викуля сказала, что эта женщина опять лезет в вашу жизнь.

— Какая женщина, мама? Лиля? Валиевы сами пригласили их с мужем на день рождение.

Каждое слово приземляется между нами, словно раскаленный булыжник. Вместо умиротворения за грудиной снова плещется серная кислота, кровь закипает, планка падает с диким грохотом. Но женщина напротив в упор не видит предупреждающих сигналов: ни моих сливающихся с радужкой зрачков, ни сжатых в кулаки рук, ничего.

Вздернув подбородок, она откладывает в сторону альбом с фотографиями и в одну секунду палит жалкие остатки моего самообладания.

— Как хорошо, что вы тогда с ней расстались и она перестала тянуть из тебя деньги и жилы. Колечки, сережки, браслеты, платья… Не дай Бог, повесить себе на шею такое ярмо до конца дней.

Нагребает моментально. Засасывает в разверзающуюся подо мной воронку.

Прошло целых пять лет, я успел выучиться, худо-бедно встать на ноги, влиться в семейный бизнес, а мать по-прежнему на дух не переносит Аристову. Причем, без единой мало-мальски объективной причины, без хоть сколько-нибудь рационального обоснования, только лишь из-за принятого на веру постулата «она не из нашего круга, она тебе не подходит».

— Хватит!

Пронзающий воздух крик разрывает звенящие струны внутри, заполняет пространство отчаянными децибелами и ошарашивает подпрыгивающую в кресле родительницу. Я же немного сбавляю обороты и тон, оттягиваю душащий ворот футболки и чеканю слово за словом, надеясь навсегда запечатлеть их на воображаемой гранитной доске.

— Лиля никогда, слышишь? Никогда! Не просила денег и, уж тем более, не требовала подарков. Все те безделушки я покупал из банального желания сделать приятно своей девушке. Ясно? И больше никогда не смей поднимать эту тему!

Вместе с этой сумбурной огненной речью я выплескиваю слишком много сил и окончательно теряю хрупкое равновесие. Превращаюсь в шаровую молнию, которая влетела в окно и не знает, куда ударить, и так же стремительно покидаю кажущийся чужим дом.

Толком не прощаюсь. Не извиняюсь. Не дожидаюсь застрявшего у себя в кабинете отца. Гоню по трассе, не разбирая дороги, и начинаю различать окружающие предметы только тогда, когда автомобиль тормозит у до боли знакомых ворот.

Вдох. Выдох. Двойная доза адреналина внутривенно. Холод металла под пальцами.

Я уверенным жестом прикладываю ключ к магниту, резко дергаю калитку на себя и широким шагом направляюсь к детской площадке, где по обыкновению гуляют Варвара с няней. Выхватываю стоящую неподалеку одинокую фигуру в длинном разлетающемся сарафане и сглатываю вязкую слюну, наполняющую рот.

Тем временем, небо заволакивает сине-серыми свинцовыми тучами, поднимается шквалистый ветер, и стремительно холодает. Словно сама погода предчувствует надвигающуюся неизбежную бурю.

— Лия, отведи Варю домой.

Аристова как будто тоже ощущает мое приближение каждой клеточкой тела, зябко ежится и изо всех сил старается убрать дочь из-под перекрестного огня, который мы обязательно откроем на этом проклятом клочке асфальта. Улыбается вымученно и мгновенно серьезнеет, стоит крохе скрыться за дверью подъезда.

— Здравствуй, Игнат.

Обреченно. Глухо. Устало.

— Здравствуй, Лиля.

Нетерпеливо. Яростно. Бешено.

Так по-разному мы приветствуем друг друга и синхронно берем паузу. Между нами стелется столько общей боли, одной на двоих, столько упреков, иголок, кинжалов, что становится практически невозможно дышать. Несуществующие осколки режут суставы, стеклянное крошево впивается в стенки легких.

И я зачем-то тянусь к этой девчонке, вырвавшей из меня все хорошее с корнем, и мучительно медленно веду большим пальцем по ее щеке. С щемящей нежностью я скольжу вдоль упрямой скулы, с неутолимой жаждой очерчиваю изгиб родных пухлых губ и замираю аккурат на подбородке. Борясь с опасным желанием спуститься ниже и сдавить худую шею в стальных тисках.

Удар сердца. Пульс на разрыв. Анемия.

И влажный блеск серых глаз, за которые когда-то был готов пожертвовать душу дьяволу.

— Не надо, Игнат. Пожалуйста…

Приклеившись к тротуару, тонко высвистывает Лиля и не предпринимает попытки сбежать. Вопреки всему, откликается на ласку, плавится, как подтаявшее мороженое, и зачем-то накрывает мои пальцами своими, отчего нас обоих шибает мощным разрядом тока. Едва не подбрасывает над землей, колошматит, лихорадит. Коротит.