Рюрик. Полёт сокола - Валентин Гнатюк

Воспоминания о милой, которые согревали все эти годы и давали силы, теперь рвали душу на части, словно клыкастые лютые звери. Что-то твёрдое попало под руку — ведь это же подарки для НЕЁ! И снова боль сжимает сердце, а телу опять чудятся её объятия, взоры и горячее дыхание, как это было три долгих лета тому назад. «Берёза, — коснулся Ольг тонкого ствола-стана, — ты всё помнишь, ты всё хранишь, только зачем теперь эта память, что приносит такую боль?» Ольг вскочил и зашагал прочь от места их свиданий, не разбирая в наступившей темноте ни промоин, ни камней. Он шёл, спотыкался, несколько раз едва не упал, но не замечал этого. Горе сделало душу слепой и глухой. Юный воин даже не заметил, как оказался на берегу, на том самом камне, где сидел когда-то давно ещё в ТОЙ жизни после неудачного свидания с НЕЙ. На ощупь подобрав первый случайный камешек, Ольг швырнул его в блеснувшую под луной воду.

— Братец, почто водяника-то тревожишь? — услышал он голос и вздрогнул. Всё повторилось, как тогда, сейчас побежит малец с криком: «Нурманы, нурманы!».

Однако никто не побежал и не закричал, только рядом на камень тихо, словно невесомая пушинка, опустилась Ефанда. Они долго молчали.

— Что теперь с этим делать, ты ведь не возьмёшь? — протянул он сестре завёрнутые в шелковый плат подарки для Велины.

— Не возьму, это каменья чужие, да мне ведь кроме торквиса и не положено ничего носить, сам ведаешь…

— Тогда пусть сие будет жертвою водянику с русалками! — решительно молвил Ольг и, поднявшись, с силой бросил свёрток подальше в воду.

— Пусть и боль твоя, братец, сокроется водой вслед за дарами жертвенными! — тихо, но твёрдо, как произносят заклятья, молвила сестра.

— Благодарю, сестрица, — вздохнул Ольг.

— Чего волю сердцу-то дал? Ведь я тебе ещё когда рекла, да ты и сам ведаешь, однако признаться не желаешь, что не твоя она, и ты не её. С ней ты не исполнишь предназначенья, начертанного для нашего Рода, — строго выговаривала Ефанда.

Перед очами Ольга возникли образы, виденные им в ободритской Священной роще у Дуба Прави. Сестрица, как всегда, зрит истину.

— Снова ты со мной речёшь, будто старшая, отчего так? — спросил Ольг.

— Оттого, что я роду женского. Великая мать, богиня Дану, наделила всех кельтских жён искусством магии, врачевания и мудрости, дабы они хранили наш древний Род. Так что я всегда старше тебя буду. Ну иди, а то все уже заждались тебя, и отец с матерью, и сей ободрит с соколиными очами… — Ефанда встала и ушла так же мягко и тихо, словно лёгкий предутренний ветерок сдул тополиную пушинку.

Ольг вернулся в отчий дом, когда стало сереть на восходе. Во дворе за столом под раскидистой липой он увидел Рарога. Тот сидел один в задумчивости и, видимо, тоже не спал эту ночь.

— Княже, давай, как только рассветёт, дальше двинемся! — предложил кельт, садясь напротив.

— Тяжко, брат? — поднял очи Рарог, которому мать Ольга поведала горе сына.

Ольг помолчал.

— Люблю ведь я её! Оттого и отправился за море с викингами. Сколько бед одолел, считай, из объятий самой Мары чудом вырвался, с подарками пришёл, а тут… И живёт аж в Изборске, даже увидеть её не смогу, — горько вздохнул кельт.

— Да тебе совсем худо, брат, — сочувственно покачал головой князь.

— Было ещё хуже, — отвечал Ольг, — да сестрица словом своим подлечила, — отчитала меня, будто мальца неразумного, — впервые краем уст усмехнулся воин.

— Да-а, сестрица у тебя… — с восхищением протянул Рарог, — взглядом, что кистенём хватила, аж в коленках слабину почуял. Откуда это в ней, ведь девица совсем?!

— Бабушка наша ведуньей была. И сестра у меня непростая, сей дар передался ей более всех в нашем Роду.

— Гляди, уже светает, пора воинов поднимать, да будем в путь двигаться, — решил Рарог.

— Тяжко мне тут нынче, Рарог, куда ни гляну, всюду её вижу. Давай-ка в Нов-град схожу с вами, авось душа немного успокоится, — предложил Ольг. — Насады наши велики, княже, через пороги не пройдут, — уже деловым тоном заговорил кельт, когда они оказались на берегу Волхова, — лепше их в устье Ладожки оставить с частью гребцов, а мы со скарбом необходимым далее на плоскодонках местных без хлопот пройдём. Я договорюсь за проводника.

— Добре. Трувор, — обратился Рарог к брату, — прикинь, чего с собой в Нов-град взять надобно. — Трувор кивнул в знак согласия и велел отвязывать от пристани пеньковые канаты.

Когда уже на плоскодонках шли меж песчаных отмелей да островков Волхова, князь, глядя на проплывающее мимо селение, молвил:

— Мне показалось, что твоя сестра Ефанда сердита на тебя, хотя вы столько не виделись.

— Она до сих пор не может простить, что я нанялся к нурманам и на их драккаре ушёл в поход, — Ольг помолчал, отдаваясь воспоминаниям. — Они обе, мать и Ефанда, не хотели отпускать меня, но я был упрям и стоял на своём. Тогда плачущая Ефанда сняла свой торквис, подарок бабушки, и надела мне на шею. Она осталась без оберега, и я про себя поклялся, что верну ей священное ожерелье, которое для нас, кельтов, больше чем просто украшение. Настоящий торквис обладает магией и всегда хранит своего хозяина. Её подарок спас меня.

— Ты потерял её ожерелье?

— Да, когда между моими людьми и викингами вспыхнула ссора, я тебе рассказывал. Узнав, что твой караван будет в Галлии, я с радостью нанялся к тебе. Потратил почти всё, но добыл то, что хотел: серебряный торквис для сестры, золотые серьги и кольца, а также византийские оксамиты… для Велины, — сглотнув ком в пересохшем горле, с трудом вымолвил родное имя Ольг. Чело молодого кельта враз помрачнело, а очи подёрнулись пеленой внутренней боли.

— Получается, что потеря оберега сестры привела тебя ко мне?

— Выходит, так. Но всё это не случайно. Думаю, сестра теперь успокоится, что я служу не викингам, а варягам-руси, — обронил Ольг.

Рарог же опять вспомнил Ефанду. Вроде бы ничего особого нет в этой совсем юной, беловолосой и зеленоглазой девице, но почему-то сердце его замерло на несколько длинных мгновений, а когда забилось, то неровно и с перебоями. Неожиданно для себя князь понял, что с первого взгляда влюбился в юную сестру Ольга.

Когда высокие, статные, обветренные внуки вошли в княжескую гридницу, Гостомысл даже прослезился, столь похожими на него самого в молодости были Рарог с Трувором. Дед встал и обнял их поочерёдно. Слёзы радости не давали старику первые мгновения вымолвить ни слова. Он только глядел влажными сияющими очами на дорогих гостей и весь светился от счастья.

— Соколы мои, как есть, истинные соколы! — растроганно восклицал старый Гостомысл. От той дедовской восторженности молодые воины становились ещё уверенней и молодцеватей. — Ну-ка, внуки, поведайте, как обстоят дела в вашей земле Ободритской, как матушка ваша, а моя дочь Умила, поживает, и отчего сама не приехала? — стал расспрашивать Гостомысл, едва справившись с первым волнением встречи.

— Матушка наша жива и здорова, шлёт тебе поклон земной, — поспешил ответить деду Трувор, — а приехать не смогла из-за того, что помогает Ружене, жене Рарога, она с грудной дочкой сейчас нянчится, твоей правнучкой… И младший наш, Синеус, по важным делам дома остался.

— Да добре всё у нас, дед, — бодро ответил Рарог, — живём так, как воинам положено: в сраженьях спуску никому не даём — ни нурманам, ни саксам, купцов наших с караванами оберегаем. Боремся непрестанно за живот свой, и на том стоим! Да что говорить, — гордо добавил молодой князь, — слава ободритских соколов далеко за пределы моря Варяжского разлетелась!

— Про славу вашу воинскую наслышан, — закивал головой старый князь, нисколько не разделяя молодого восторга внуков. — А ещё слыхал я, что жена у тебя франкская принцесса, так ли? — нахмурил он чело.

— Так, деда. О том уговор был с франками, после того как они отца в Гам-граде убили и наш Велиград Рарог в осаду взяли, мне в ту пору всего четыре лета было, — невольно сбавляя молодецкий задор, ответил Рарог. — Только пожар в Гам-граде, и как мы с матерью и дядькой Добромыслом к реке пробирались, до сих пор крепко помню.

— А как с лютичами, по прежнему ладу нет? — продолжал извлекать истину из-под радужного настроя внуков мудрый Гостомысл.

— Ладу промеж нами и лютичами нету и быть не может, как можно простить им союзничество с врагами нашими саксами и данами и разрушение стольного града Рарога? — резко ответил Трувор.

— Так, уразумел, — задумчиво молвил Гостомысл. — А не думают ли бодричи единого князя избрать?

— Единого князя у нас, рарожичей, после гибели отца нашего, Годослава, нет. Франки с каждым князем отдельно договора заключают, и время от времени на княжества наши нападают, — уже с горечью в голосе молвил Рарог.

— С нурманами опять же стычки частые, с данами вроде мир, но… — добавил уже безо всякого бахвальства обстоятельный Трувор.