Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том II. Книга I - Юрий Александрович Лебедев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подробнее «социальный статус» Жоржа был прописан в каком-то удостоверении личности. А таковым для военнослужащего является военный билет. Значит, в отпуск Жорж отправился, имея на руках военный билет офицера. Не может же он ехать через всю страну без удостоверения личности! Там же было указано и его офицерское звание. И жил он с этим документом с октября 1948 (прибытие в СССР) по июнь 1949 года (возвращение из отпуска), когда ему был выдан новый военный билет. Значит, пока он ездил в колхоз, в Москве начальство ГРУ ещё не решило окончательно его судьбу. И спектр этих решений мог быть весьма широким – от награды до расстрела…
Конечно, Жоржу и Миле очень хотелось поехать вместе! Но была очень важная причина, по которой Людмила Александровна поехать вместе с Жоржем не могла – она должна была пройти курс лечения в санатории, путёвка в который была ей обещана в ближайшее время, а получить на заводе два отпуска в одном году было, конечно, не реально.
И они с Жоржем решили, что её отдых и лечение важнее, чем совместная поездка на Дальний Восток. Жорж поехал один, а Людмила Александровна осталась, ожидая путёвки и поездки на лечение. Договорились, что она сразу же известит Жоржа о сроках своего отпуска.
И это сделало возможным сегодня подробно рассмотреть поездку Жоржа к родителям, поскольку все её этапы описаны в его письмах, сохранившихся в семейном архиве.
Жорж уехал из Москвы 9 мая. В 1949 году день 9 мая назывался не «День Победы», а, по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 23 декабря 1947 года, более скромно – «праздник победы над Германией». И был обычным рабочим днём.
Первое письмо отправлено с дороги 11 мая. И начинается оно с меланхолической констатации:
«Скучно, очень скучно – и ещё жарко и, кроме того, пыльно. Едем уже третьи сутки а ещё не вошел в обычное состояние безразличия, когда ешь и пьешь и спишь и тебе безразлично, какой сегодня день и далеко ли еще ехать и кажется, что всю жизнь так один и будешь ехать, без конца».[179]
Что же мешало установиться этому «обычному» у нас гоголевскому настроению длительной дороги по бескрайним российским просторам? Невольно ощущаемый контраст с хотя и длительными, но динамичными и напряжёнными деловыми поездками по Америке и, особенно, по Европе при возвращении? Вряд ли впечатления от них уже совершенно забыты. Да и воспоминания о бурных событиях «отчётного периода», прошедшие «игры» с Берией и Курчатовым, неопределённость дальнейшей судьбы, располагали не к меланхолическому безразличию, а к сосредоточенному самоанализу.
Конечно, Курчатова он не знал ни лично, ни по фамилии, но понимал, что его отчёт принимало высшее руководство советского атомного проекта.
Однако, как видно из письма, ни меланхолия, ни умственная работа не овладели им. Жара, пыль и скука… Почему? Причин оказывается две.
Первая описана Жоржем с джеромовским юмором:
«У нас в купе больше никого не посадили. Так и едем – сосед мой Слава, замечательный мальчик, добродушный, чистоплотный, дисциплинированный. У него один недостаток – понос – правда он лучше кошки тем, что просится на горшок, но поезд качает и часто бывает так – раз и мимо, т. что вообщем результат почти такой же».[180]
А вторая – собственное самочувствие:
«Нос распух, голова болела, ноги ломали. Но ксчастье погода вышла горячая (26, 27 градусов) и все это солнце скоро выпекло и теперь почти нет никаких следов».[181]
Так что первые трое суток пути ничего приятного не принесли. К списку огорчений можно добавить и то, что из-за дефекта колеса в первые же сутки отцепили вагон-ресторан. Жорж сохранил о нем теплые воспоминания:
«Я один раз успел покушать в нем – было очень вкусно. Очень хорошо».[182]
И, со всё-таки берущей своё на третьи сутки пути меланхолией, философски замечает:
«Без него хуже, но жить можно вполне».[183]
После окончания насморка он начинает с неизбежной меланхолией оглядываться по сторонам:
«Публика скучная – почти все военные. Дуют в преферанс и вдурак – свободных дам почти нет, т. что любовь не процветает. Некоторые смотрят на проводницу и вздыхают но она (пока что?) никого не выделяет, со всеми одинаково любезна.»[184]
Наконец появляются и первые результаты осмысления дорожных наблюдений:
«Такая поездка очень стимулирует размышление – едешь и видишь, что наша земля почти не тронута: редко где земля возделывается – города и деревни серенькие присеренькие. Видишь какие есть нетронутые богатства и сколько нужно ещё делать».[185]
Это, конечно, отголосок невольного сравнения нынешней поездки со стремительным прошлогодним броском по Европе в «Восточном экспрессе».
Следующее письмо отправлено также с дороги 15.05.1949 г. «между Читой и Хабаровском».[186] И продолжает тему российских просторов и их восприятия путешественником.
Поездка длится уже почти неделю. Как пунктуально отмечает Жорж,
«Скоро (часов через 5) будет неделья, как мы расстались. Скучно без тебя»[187].
Но скучно не только от отсутствия близкого человека, но и от скудости путевых впечатлений.
«Мы находимся теперь между Читой и Хабаровском. На протяжении этих 2,500 километров, станции все маленькие, крупных городов нет. «Крупными» называются такие, как Ерофей Павлович, Сковородино, Шилка, Могоча и т. д. о которых я уверен ты даже никогда не слышала.»[188]
Единственным исключением из череды скучных безлюдных пейзажей за окном был, конечно, Байкал:
«Мы вчера проехали Байкал. Он был по обыкновенному великолепен, но я не пришел в свой обычный восторг».[189]
09.02. Вид на Байкал из окна поезда.[190]
По моим подсчётам, это была восьмая поездка Жоржа по железной дороге мимо Байкала. Эти притягивающие глаз пейзажи он видел уже семь раз, и они всегда вызывали чувство восторга.[191] Но не в этот раз…
Почему? Ответ – в психологическом состоянии Жоржа. В этой поездке он не «путешественник в пространстве», он – «путешественник во времени».
