Три прыжка Ван Луня. Китайский роман - Альфред Дёблин

Ван Лунь исчез, но осталась тень Вана — под ее прикрытием и существовал союз. Как-то само собой получилось, что на первый план выдвинулись два человека, которые пользовались наибольшим авторитетом. Периодически то один, то другой из них возносился выше своего соперника, но решающего значения это не имело. Каждый играл свою особую роль.

Го, родом из Дату в Чжили, благодаря тому, что был прекрасным наездником и лучником — а также из-за приятной внешности, — уже в тридцать лет получил внеочередное повышение и стал ротным командиром (банъгэ[100]) в «Высших трех знаменах»[101]. Он с гордостью, но без глупого зазнайства носил шапку, украшенную лунным камнем, и нагрудник с вышитой пантерой[102]; когда, играя в шахматы, Го лениво приподнимал руку и на его большом пальце переливалось матовым блеском перламутровое кольцо, партнеры по игре вряд ли догадывались, что имеют дело с человеком непреклонного характера. Го много лет водил дружбу с мальчишкой-актером, размалеванным словно женщина, — «молодым господином», как тогда выражались. Император Цяньлун высоко ценил Го; и вообще, именно в его правление при дворе начали выдвигать элегантных молодцеватых военных, которые не обсуждали приказов начальства, отличались ловкостью в гимнастических упражнениях и стрельбе из лука, но при всей своей внешней хрупкости обладали несгибаемой силой воли.

Благодаря редкой неустрашимости, которую Го проявил в одном нашумевшем в свое время деле, он попал в узкий круг тех придворных, что обслуживали Пурпурный город. Произошло это так: Го вместе со своим отрядом нес службу у верхних ворот Пекина — там, где на широкий канал, опоясывающий Запретный город, с внутренней стороны выходят ворота Уди. Непосредственно за этой частью стены — так что Го и его солдаты могли со сторожевых башен даже заглядывать в них — располагались дворцы императорских жен и наложниц. Осенью, когда поверхность канала кишела лягушками и мухами, распространился слух, будто ребенок одной из побочных жен умер от странных судорог, а другой ее ребенок, еще младенец, заразился той же болезнью. Врачи и священнослужители прилагали все силы, чтобы изгнать духа лихорадки из ребенка, который отчаянно плакал, но имени демона не выдавал.

И вот однажды ночью, когда Го нес вахту, его встревожили громкие крики сразу многих женщин; проникнув в сад и тайком пробравшись к павильону злополучной жены императора, Го подслушал разговор о том, что в павильоне только что видели демона больного ребенка: в образе маленькой летучей мыши, которая, внезапно появившись, задела волосы матери, на мгновение зависла над разгоряченным лицом младенца и потом выпорхнула в открытую дверь. Го по описанию величины животного, белесой окраски брюха, направления полета сразу же понял, что речь идет о той подозрительной тени, которую он, Го, несколько раз замечал возле рва, в компании стрекозы и двух бурых жаб. На следующий день, как только стемнело, он послал шестерых храбрых воинов из своего отряда, снабдив их щитами, луками и стрелами, к воротам Уди, сам же с обнаженным мечом спрятался в засаде у входа в павильон.

В конце первой ночной стражи шестеро солдат заметили, как что-то выпорхнуло прямо из воды; они натянули луки и выстрелили вдогонку; всполошившиеся из-за шума женщины принялись выпускать одну шутиху за другой, чтобы отпугнуть привидение; белые и зеленые хвосты фейерверков вспарывали темноту ночного сада. Демон, ослепленный вспышками, метался между стволами кипарисов; при свете очередной ракеты Го увидал, что он ведет себя, будто оглушенный. Го размахнулся и ударил мечом; гадкая тварь пронзительно заверещала. Потом развернулась и полетела в обратном направлении. Го с воплями преследовал ее, размахивая оружием; в конце концов оба оказались перед домом распорядителя музыкальных церемоний, евнуха; и тут в мгновение ока тварь, перелетев через ограду, исчезла. Пока отовсюду сбегались женщины с подрагивающими фонариками в руках и света все прибавлялось, проснулся хозяин дома: удивленный, в ночной сорочке, он вышел на крыльцо и спросил, что, собственно, происходит. Го крикнул: «Демон в образе серой летучей мыши залетел на твой двор!» Перепуганный хозяин неуклюже заковылял вслед за Го и другими обратно и дом; когда они уже обыскали все закоулки — безрезультатно, — распорядитель музыкальных церемоний вдруг хлопнул себя по лбу и шепотом посоветовал им заглянуть за печь в жилой комнате.

И действительно — там притаилась маленькая старушонка, зеленоглазая, с обезьяньим сморщенным личиком, у которой из раны на груди сочилась кровь. Она была вся седая, но якобы не помнила, сколько ей лет. Ее стали расспрашивать, схватили за руки. Ду Шэ, прославленный заклинатель духов из Пурпурного города, в ту ночь дежуривший около больного мальчика и вместе со всеми вбежавший в дом евнуха, издали делал предупредительные знаки людям, которые держали седоволосую ведьму, но они не успели отреагировать. Ведьма вдруг превратилась в черную кошку[103] и вырвалась на свободу, расцарапав им руки. Ду Шэ тотчас бросился на нее; и в то мгновение, когда подминал ее под себя, обернулся — бросив взгляд в свое восьмиугольное зеркальце — белым тигром[104], который и вступил в поединок с кошкой. Оба в крови, они бились, кусая друг друга, на полу, под оглушительные вопли женщин, — пока Го, улучив удобный момент, не отсек негодяйке голову

Он еще постоял, смеясь и кровожадно радуясь узкой красной лужице, пока другие бежали по темным переходам, чтобы поскорее умыться и стряхнуть с себя жуткое воспоминание о мертвом демоне.

Ребенок побочной жены императора был спасен. Го получил в подарок от Цяньлуна мешочек с мятными леденцами.

После того, как его включили в штат придворных внутренней службы, Го быстро распрощался с прежними привычками, обусловленными суровой солдатской жизнью; здесь ему пришлось привыкать к интригам, сплетням, особой атмосфере, которая определялась главенствующей ролью евнухов. Ему и раньше не были чужды азарт игрока и порывы любовной страсти, теперь же он предался им безоглядно. Он влюбился в четырнадцатилетнего сына бедной вдовы садовника — мальчика, которого звали Гэн Цзун, — полностью содержал его, поселил у себя, посвящал ему много изящных стихотворений. В покоях когда-то непритязательного воина теперь повсюду валялись баночки с косметическим гримом, флакончики духов, расшитые накидки; тщеславный мальчишка, женственный и не лишенный грации, нежился на коленях мужественного усмирителя демонов и, улыбаясь, позволял, чтобы тот робко целовал его, угощал сластями.

Они любили друг друга — пока Гэн Цзун, щеголявший в шелках как какой-нибудь царевич, не решил, что Го дарит другому мальчику больше подарков, чем ему, и не убежал. Много дней Го рыдал, не переставая, запершись в своей комнате; потом вдова садовника привела сына обратно, так как не одобряла его выходку опасаясь за свои дополнительные доходы. Го простил его — хотя мальчишка признался, что к нему пристает один евнух и что он, Гэн Цзун, уже принимал от него подарки. Со временем Го разузнал кое-какие подробности об этой новой дружбе, выяснил, о ком именно идет речь, и услышанное было настолько отвратительно, что он начал просить, чтобы ему позволили вернуться к сторожевой службе. На самого мальчика он не сердился; но тот все равно заметил, что внутри его друга что-то надломилось.

И вот — возможно, потому, что благодаря длительному общению с Го сын садовника и сам сделался более чувствительным, — он вдруг сник, затосковал, неделями едва притрагивался к пище, надолго выпадал из реальности. Банъгэ сидел у постели возлюбленного, от горя не находил себе места, за долгие недели болезни ни разу не покинул дома. В конце концов мальчик поправился. Их дружба расцвела, они были преданы друг другу; как никогда раньше. И хотя в придворных кругах обычно не обращали внимания на характерные особенности людей, над влюбленностью доблестного и честного Го смеялись все. Гэн Цзун был уже взрослым, хотя и изнеженным юношей; банъгэ же оберегал его от любого порыва ветра, вскакивал в страхе, стоило мальчишке нахмуриться.

Банъгэ погруженный в мир собственных ощущений, не замечал, что окружающие относятся к нему без должного уважения. Мальчик же, и до болезни отличавшийся раздражительностью, сердился на Го, из-за которого стал предметом всеобщих насмешек, в конце концов решил с ним расстаться и уступил домогательствам другого банъгэ, вместе с которым теперь смеялся над своим прежним любовником. Го с тех пор, как узнал об этом, целыми днями бродил в полубессознательном состоянии по стенам Маньчжурского города, во дворце же надолго впадал в беспамятство, бушевал; друзья еле удержали его от смертоубийства. И, пусть с трудом, как-то утихомирили страдальца, у которого еще не открылись глаза на нелепую сентиментальность его поведения.