Время олимпийских рекордов (СИ) - Распопов Дмитрий Викторович

Беглый осмотр самолёта не выявил каких-то потёртых трубочек, шлангов, чтобы я мог воздействовать на них, так что я со вздохом вернулся к первой версии. Сняв с воздухозаборника красный уплотнитель, я посветил фонариком, видя лишь черноту и какие-то железные трубки. Никакого двигателя или лопаток турбин не было видно и в помине, а ведь я рассчитывал воздействовать на них. Других познаний в самолётах у меня не было.

«И чего дальше? — запаниковал я, — время идёт, а что делать непонятно».

Постаравшись успокоиться, я вышел из-под накидки самолёта, и осмотрелся в ангаре, светя вокруг узким лучом фонаря. На глаза мне попался большой железный ящик рядом с каким-то устройством на двух колёсиках, подойдя к нему, я открыл его и увидел кучу разнообразного инструмента внутри.

— «Эх, была не была», — я подхватил пассатижи, лежавшие сверху и закрыв за собой инструментальный ящик, вернулся к самолёту.

Замахнувшись, я с силой запулил позаимствованный предмет в воздухозаборник. Пассатижи улетели внутрь, ударившись там в конце обо что-то.

— «Сильно надеюсь, что этого хватит, чтобы самолёт никуда не полетел, — вздохнул я, посветив внутрь, но не найдя предмет в доступной видимости».

Вернув заглушку на место, я поправил брезент и вернулся в вентиляцию, проползя по которой высунул голову на улицу. Караульные уже разошлись, а это значило у меня было около семи минут, чтобы спуститься вниз и дождаться их возвращения. Лёжа на начавшей сыреть от росы траве, я старался не шевелиться, дожидаясь, когда караульные снова вернутся к своему месту, чтобы покурить.

До смены караула было ещё около двух часов и мне нужно было успеть до появления новой смены, поскольку свежие глаза могли меня заметить, эти же, значительно уставшие от ночного бдения, часто тёрли себе глаза, чтобы не заснуть. Курили они тоже часто по той же причине.

Наконец, они закурили, отвернулись и дали мне возможность, ползком вернутся к ограде, а оттуда уже на полусогнутых до общежития. Прокравшись в свою комнату, я первым делом сел на кровать и посмотрел на трясущиеся от напряжения руки.

«Ну, теперь только ждать, а спать ложиться уже поздно, через час мне нужно идти на пробежку, поскольку меня на ней уже видели, — отправившись в общий туалет я застирал всю одежду и повесил её сушиться у себя в комнате, сам же переодевшись в сухое и чистое, бодрой трусцой отправился бегать, по пути поздоровавшись с теми самыми караульными, которых обошёл ещё полчаса назад».

Сердце дрожало и трепыхалось как у зайца всё это время, пока утром просыпался аэродром: авиатехники после завтрака лениво закуривая отправились по местам, а лётчики и вовсе появились только в обед. После предполётных инструктажей и прохождения обязательных медкомиссий. Идущие к ангару Гагарин и Серёгин, помахали мне шлемами, а я отвлёкшись от занятий, тоже им с улыбкой помахал вслед.

Затем я повернулся так, чтобы всё видеть своими глазами. Вот они забрались в кабину, поговорили с техниками и стали закрывать колпак. Затем от самолёта все отошли, и из двигателя появился первый язык пламени, превратившийся в гул и едва видимый факел реактивной струи. Самолёт постоял несколько минут, затем стал выкатываться на боковую полосу примыкающую к ВПП. Глухой хлопок и чёрный, густой дым повалил копотью от самолёта, и я испугавшись, бросился туда со всей своей возможной скоростью, наплевав на возможные травмы. Техники, ушедшие дальше на безопасное расстояние, бросились кто к диспетчерской, а кто за мной к мигом загоревшемуся МиГ-у. Подбегая вплотную я увидел дым, чадящим факелом идущий из-под фюзеляжа позади двух кабин и ветер дул так, что перекрывал весь обзор, накрывая всё в стороне носа чёрным, удушливым облаком.

Паника едва не накрыла меня целиком, поскольку я не видел из-за него даже лётчиков.

«Б…ть, б…ль, — в голове кружили панические мысли, — помог б…ть называется».

Несмотря на удушливый дым, я увидел, как колпак чуть сдвинулся и оттуда в четыре руки стараются его откинуть. Облегчение оттого, что ещё не всё потерянно бросило меня прямо в дым и огонь, и я словно встав на становую, стал помогать сидящим изнутри. Наконец что-то заскрежетало, и он наконец сдвинулся с места, открывая доступ к кабине. Лётчики уже были отстёгнуты от парашютов, поэтому я сначала вытащил Серегина сидевшего вторым, затем Гагарина, просто отбрасывая их подальше от начавшего гореть самолёта, только после этого оттолкнувшись от крыла, я прыгнул на траву сам, больно ударившись ногами о землю. Упав на спину, я тут же закашлялся оттого, что мои лёгкие едва не разрывались, а подняв руки к лицу, я увидел, как с них слазит пузырящаяся кожа.

Через пять минут надо мной появилось обеспокоенное лицо военного и мне приложили кислородную маску. Затем погрузили на носилки, на которых я исходился кашлем и погрузив в машину, куда-то повезли. Адреналин стал медленно отпускать меня и полностью прочувствовал всё, что со мной случилось. Горело лицо, руки, едва не выплёвывались лёгкие, так что укол врача, который встретил машину у больницы, ввёл меня в спасительное забытье.

«Помог бл…ть называется, — было последнее из того, что я помнил».

Глава 14

Сознание медленно возвращалось, словно толчками. Открыв глаза, я увидел, как вокруг меня много аппаратуры, всё двигалось пищало и моргало.

«Похоже на реанимацию, я примерно в такой уже однажды был, — понял я, лучше осматриваясь куда попал».

Двигаться было затруднительно, голова была зафиксирована, из горла торчали какие-то шланги, а целых две капельницы были воткнуты мне в руки, делая из меня Франкенштейна.

Я так лежал полчаса, пытаясь осознать, что у меня целого, как в палату зашла молоденькая медсестричка от силы лет двадцати, которая отправилась проверять приборы, записывая результаты в тетрадь. Наклоняясь проверить капельницу, она увидела мои открытые глаза, а я увидел перед собой нечто, что заставило меня сально ухмыльнуться и подмигнуть ей.

Открыв рот, она пулей вылетела из палаты, а уже через пять минут ко мне прибежал взволнованный доктор и за ним ещё пять медсестёр.

— Иван! Иван! Вы меня слышите? — он остановился рядом.

Говорить я не мог, так что просто кивнул.

— Просто чудо какое-то, — он всплеснул руками, — мы уже вас почти похоронили.

«Вот облом, видимо баяны и кисель теперь отменяются, — хмыкнул я про себя».

— Лежите, не двигайтесь, через час мы осмотрим вас, заодно сделаем перевязку. Хорошо?

Я снова кивнул.

Вскоре и правда началась суета, закончившаяся только вечером. А утром в палату затянутые в не по размеру маленькие белые халаты вошли Гагарин и Серёгин, оба живые, довольные, хоть и с порезами на лицах.

— О, наш герой, — улыбнулся Юрий Алексеевич своей козырной улыбкой, увидев, что я кивнул головой.

Они оба подошли ближе.

— Прости, что без всего, — обратился ко мне уже Серёгин, — но врачи сказали тебя ещё месяц будут на питательных растворах держать.

Тут они оба переглянулись.

— Знаешь Иван, что самое удивительное во всём этом? — Юрий Алексеевич покачал головой, обращаясь ко мне, — что беглый осмотр самолёта экспертами позволил установить, что если бы не ты, то мы бы угорели там от дыма.

Тут Серёгин тоже покачал головой и хмыкнул.

— Говорят, мог успеть только спринтер, пробегающий двести метров за 25 секунд.

Я фыркнул, что было слышно даже им.

Оба тут же рассмеялись.

— Да, мы уже после всего посмотрели твоё лучшее время, 20.2.

Тут я уже довольно кивнул, подтверждая это.

— В общем, жизни нам обоим спасли как раз эти четыре секунды, — не веря, покачал головой Серёгин.

«А я-то в каком б…ть шоке сейчас, вы бы знали, — подумал я, хотя и был рад, что не случилось ни первой трагедии, ни второй с моим непосредственным участием».

— Ладно, нас пустили ненадолго, и то только потому что Юра попросил, — полковник встал и легонько пожал мою руку, — поправляйся Иван, а мы заходить будем, полёты всё равно все приостановили до выяснения.