Повести, рассказы - Самуил Вульфович Гордон

В соседней, меньшей комнате стоял застекленный шкаф с книгами, на длинном голом столе лежали вразброс газеты и журналы.

— Ну, братец? — спросил Липа, усаживаясь верхом на скамейку.

Цаля, отвернувшись от шкафа, в котором стал было разглядывать книги, вдруг сбросил пиджак и закатал рукава туго накрахмаленной рубашки.

— Что «ну, братец», хочешь знать, как мне нравится твоя игра на пианино? Слушай, курят у тебя тут, что ли? Открой, пожалуйста, окно. Щетка или веник есть у тебя?

— Сейчас придет Шейндл, она уберет. А ты, я вижу, из горячих. Это хорошо. Нам теперь такие нужны.

Во двор вошла женщина, неся на коромысле два полных ведра. Большие, облепленные грязью сапоги сваливались у нее с ног.

— Шейндл, смотри, сегодня постарайся! Чтоб во всех уголках блестело! — крикнул ей Липа в открытое окно. — Гость, которого я ждал, уже здесь.

— Знаю. Даже видела его. Он все на нашей улице крутился. Симпатичный, только очень молодой. Он что, тоже будет говорить про религию?

— А вот мы сейчас у него спросим. Цаля!

Увидев в окне гостя, женщина смущенно отвернулась. Коромысло качнулось, из ведер плеснула вода.

Липа вынул из шкафа лист бумаги, тушь, кисточки и разложил все это на столе.

— Так когда, говоришь, тебе нужен народ? Если хочешь, чтобы в клубе было битком, лучше всего знаешь когда? В пятницу. У нас пока еще для многих пятница не просто пятница, а канун субботы. Но можно и в субботу.

— Сегодня еще только среда.

— Ну и что? Не беспокойся, без дела, братец, ты у меня сидеть не будешь. — Липа окунул кисточку в пузырек с тушью. — Все, я пишу: «В пятницу, в восемь часов вечера ленинградский студент Ц. Шлифер прочтет доклад о международном положении». Так?

— Так.

Парни, с которыми он познакомился под вечер в поссовете, повели его гулять к деревянному мостику. От мостика начиналось шоссе с двумя рядами полосатых, белых с черными, столбиков по сторонам.

И тут на него нахлынуло. Лес, пронизанный закатным солнцем, склонившиеся к зеленой речушке вербы, облачка пыли под колесами деревенских возов, парочки на шоссе вновь всколыхнули в нем недавнюю тоску, ту самую тоску, которая привела его сюда из большого города и от которой он, казалось, уже освобождался, когда утром бродил по узким кривым улочкам. Если б ребята, дойдя до леса, не повернули назад, Цаля шел бы так и шел по шоссе, сам не зная куда. Он почти не слышал, о чем вокруг говорят, и, когда девушки, парами шедшие им навстречу, замедлили шаг, не обратил на это внимания.

— Ты, кажется, спрашивал про местечковых красавиц? — Паренек в очках, с шапкой курчавых волос на голове, тронул его за рукав: — Погляди. Вон идет наша Суламифь. Это мы ее между собой так называем.

Когда он, направляясь сюда, представлял себе образцы женской красоты, которые надеялся найти в этих заповедных местах, перед ним все время стояла «Незнакомка» Крамского; репродукция этого портрета висела у них в студенческом общежитии. Но в девушке, к которой они подошли, он не заметил никакого сходства с Незнакомкой.

Девушка, видно, сразу догадалась, что не такую он здесь рассчитывал увидеть. Не успел он еще и слова сказать, как она, потянув за собой подругу, которую держала под руку, пошла дальше. Единственное, что тогда запомнилось, был ее голос: низкий, грудной, чуть хрипловатый.

— Ну как? Есть у вас в Ленинграде такие красавицы? — кудрявый паренек снова тронул его за локоть.

— У нас в Ленинграде они ведут себя точно так же. Если девушка хочет, чтоб ее заметили, она себе подбирает невзрачную подругу. По сравнению со своей подругой ваша Суламифь, конечно, красавица.

— Как ты сказал?

Ребята на него смотрели такими глазами, как будто он осквернил их самые священные чувства. Но что еще мог он сказать об этой их Суламифи, если ничего особенного в ней не увидел?

2

Примерно неделю спустя, готовясь в клубной читальне к лекции, он услышал позади себя голос, показавшийся му знакомым. Обернулся к двери — и замер, ослепленный. В дверях стояла Незнакомка. Статная, высокая, с большими темно-серыми глазами, с длинной точеной шеей.

Когда он через минуту снова оглянулся, девушка стояла к нему спиной, так что он мог видеть лишь розовые мочки ушей и длинную черную косу с шелковым бантом на затылке. Белая бретелька, выскользнувшая из-под легкой кофточки без рукавов, и матерчатые тапочки на босу ногу с длинными шнурками, завязанными наперекрест, придавали вошедшей что-то детское.

— Уже прочла? Все три книжки? Так быстро? — спросил Сегал и пригласил девушку сесть около его столика.

Ее здесь, по-видимому, не было эти дни, наверняка не было, иначе бы ребята их познакомили. А может, они нарочно прятали ее от него? Странно, откуда ему знаком этот грудной хрипловатый голос? Как он ни пытался сосредоточиться, в его тетради не прибавлялось ни одной строчки. Между ним и лежавшей на столе книгой стояла Незнакомка. Что с ним происходит? Он хочет оглянуться и не может, словно его удерживает чья-то рука.

Та же рука спустя несколько минут толкнула его к книжному шкафу. Он вынул оттуда книгу и начал листать. Ни Липа Сегал, ни девушка не могли заметить, что он видит их отражения в стекле.

— Хочешь посмотреть сегодняшние газеты, а, Дина? Вот они, на столе, — сказал Липа.

Дина? А ту, с которой его знакомили на шоссе, ее как звали? Тоже, кажется, Диной. Неужели его так подвела вечерняя темнота и он просто ее не разглядел?

Неожиданно для самого себя он подошел к столу, за которым сидела девушка, порылся в газетах, делая вид, будто ищет там что-то, сопротивляясь желанию заговорить с ней. В конце концов не выдержал, спросил:

— Мы, кажется, с вами знакомы, товарищ?

Девушка подняла на него большие темно-серые глаза и тотчас снова опустила их. Ее полные, как-то по-детски сложенные губы шевельнулись в безуспешной попытке освободиться от наивно-смущенной улыбки.

— Вы ошибаетесь, товарищ.

— Извините...