Над Припятью - Станислав Мыслиньский

— Напшуд!

— Вперед, на врага!

— Бей фашистов!

Эхо разнесло команды польских и советских командиров. С пистолетами в руках они указывали направление атаки.

Казавшееся до этого мертвым пространство вдруг ожило.

— Ура! Ур-ра-а-а! — загремело вокруг.

Раздался треск автоматов. Пули рассекали пелену тумана. Эхо выстрелов, пробежав по предполью гитлеровской обороны, покатилось дальше на другой берег над огневыми позициями частей советской 47-й армии, занимающей оборону в этом районе.

— Ура! Ур-ра-а!..

Спустя минуту наступавшие отчетливо увидели реку. Их отделял от нее только луг — около пятисот метров земли, начиненной бункерами, укрытиями, инженерными сооружениями… Всюду вились зигзаги окопов и соединительных ходов. Там укрывались гитлеровцы, которых необходимо было уничтожить, забросать гранатами, встретить ударами прикладов, ножей…

— Ребята! Перед нами смертельный враг. Нет ему пощады. Если ты его не убьешь, то он тебя убьет, помните об этом! — напоминал Гарда на краю леса перед самым наступлением. Партизан ждала решающая битва, борьба не на жизнь, а на смерть. Атакующие подразделения были к ней подготовлены, враг же ни о чем не подозревал. Гитлеровцы грелись в блиндажах, завернувшись в шерстяные одеяла и перины, награбленные в деревнях, спокойно спали, отгороженные от советских войск широкой полосой реки. Посты охранения, очевидно, тоже одолел утренний сон — их не было видно.

Именно в такой момент и решил командир сводного отряда ударить по врагу.

— Проедемся, ребята, по фашистам — и сразу на тот берег реки. Другого выбора у нас нет. Перед нами один выход: вперед! — приказал капитан Гарда. Майор Иванов поддержал его.

Ударили.

Бежали к Припяти. Как же близка и вместе с тем далека была эта река!

— Быстрее, хлопцы! Быстрее!..

— Скорее, ребята!

Они забыли о днях и ночах, проведенных среди болот, об изнурительном походе, который привел их к этому рубежу. Самым важным для них сейчас было время: если они максимально сократят его при броске к реке, то, возможно, останутся живы. Но стоит только замешкаться — и вражеские пули продырявят им спины.

Бегут. Каждый стремится как можно скорее проскочить окопы растерявшегося врага. Только бы скорее к реке! Только бы к тому берегу! Там ждут свои…

— Вперед!

— Ур-ра! Ур-ра-а! — раздаются прерывистые голоса, которым вторит грохот гранат, свист осколков и снарядов.

Партизаны бежали воодушевленные боевым духом сражения. Стреляли, перепрыгивали через рвы, через убитых и раненых. Они помнили только о реке, которая искрилась радугой в первых лучах восходящего солнца. «Разбушевался настоящий ад смерти», — напишет об этом бое один из самых молодых его участников партизан Завиша, которому тогда не было и двадцати лет. Каждый выскочивший из окопа гитлеровец получал смертельный удар. Раздавались пронзительные крики и стоны. Временами наступали перерывы, после которых шум нарастал с еще большей силой. Лавина обрушилась на блиндажи, окопы, ходы сообщения. Гитлеровцы выскочили из своих логовищ, прижались к стенам окопов, амбразурам блиндажей и начали вести заградительный огонь. От разрывов снарядов заметно редели партизанские ряды.

Стрелковая цепь на правом фланге попала под сильный огонь пулемета, укрывшегося где-то сбоку. Часть партизан залегла. Это заметил командир группы Гарда.

— Поручник! — крикнул он адъютанту. — Вышлите кого-нибудь к Чеславу, пусть поднимет роту. Перебьют же их…

— Волк {18}, ко мне! — кричит подпоручник Спокойный.

Подбежал молодой паренек, весь в грязи, запыхавшийся и вспотевший. Офицер что-то объяснил ему и показал рукой.

— Только, дорогой, мигом! — добавил он.

Партизан, поглубже натянув на голову фуражку, побежал вправо, где четко обозначился надлом в наступлении роты поручника Чеслава.

— Ну и возятся!.. Швабы могут их отрезать, — нервничает капитан. Он стоит, всматриваясь в то место, где залегла рота, не обращая внимания на пули, которые буквально свищут вокруг его головы.

— Может, прикрыть их из «Дегтяревых»? — спрашивает майор Иванов, указав на бойцов с пулеметами на спине.

— Давай! — отвечает Гарда.

Советский офицер делает рукой какие-то знаки, указывает направление огня. Из длинных стволов понеслись очереди. Со стороны гитлеровцев огонь ослаб, рота Чеслава поднялась и двинулась вперед.

— Не отставать! — кричит подпоручник Белый {19}. — Чего там копаешься, ты, растяпа? — отчитывает он какого-то партизана, но в тот же самый миг, хватаясь за грудь, оседает на землю.

— Пан подпоручник! Подпоручник! — раздаются возгласы. Несколько партизан возвращаются, поднимают офицера, но тот безжизненно повис у них на руках.

Погибли многие… Лежат с поджатыми ногами, на животе и навзничь. Посиневшие лица, остекленевшие глаза… Рядом разбитые приклады винтовок, вдавленные в землю стволы советских автоматов. Слышатся крики о помощи.

Полковой врач поручник Гриф (Гжегож Федоровский) разрывается на части, но что он может сделать? Раненых трудно даже подсчитать. Некоторые, выбиваясь из последних сил, ковыляют, другие лежат, с отчаянием глядя в ясное небо. Как им помочь? Одна из санитарок осталась лежать среди блиндажей, скошенная пулеметной очередью, другой осколок попал в левое плечо… Гриф сделал ей перевязку, взял под руку. По пути они встретили Крыся, четырнадцатилетнего бойца батальона. Паренек стонал, держась за живот окровавленными руками. Два партизана подняли его с земли. Поручник Гриф забрал у одного из них пулемет, чтобы было легче тащить паренька. Они догнали поручника Чвика. Тот тоже, стиснув зубы, шатался от боли. Пуля застряла у него в руке. Другая рука тоже кровоточила. Гриф стал перевязывать его. Раненый слабо простонал:

— Ну, видишь, Гжесь? Теперь у обеих рук осталось всего лишь четыре целых пальца…

А немецкие автоматы все еще заливаются пронзительным треском. Кровь пропитывает землю. Лужи, оставшиеся после вчерашнего дождя, порозовели.

Карликовые кусты вдруг оживают. Там замаскированы блиндажи с круговым обстрелом. Партизаны врываются внутрь, очередями строчат по стенам. Продолжается лихорадочная борьба, раздаются крики тех, кого убивают, и возгласы партизан.

— Сволочи проклятые! Паразиты…

— Получай, стерва! Вот… получай…

— Герр гот… майн…

Выстрелы, скрежет штыков, сдавленный хрип…

Из окопов выскочили более десятка гитлеровцев в нижнем белье. Трясущимися руками они сжимали автоматы.

— В штыки! — Подпоручник Малый Петрусь в лихорадке боя забыл, что у него автомат. Он схватился за ствол и прикладом стал бить по шлемам.

Партизаны последовали примеру командира роты. Глухие удары. Раскалываются головы и приклады, гнутся стволы… Кто-то из немцев схватил офицера за ноги и втащил его в окоп. Партизаны бросились за своим командиром, колотят прикладами, колют штыками…

— Вперед! — опять приказывает поручник. Гитлеровцы выбежали вперед, закрывая им дорогу. Несколько очередей — и те упали как скошенные. Из-за угла окопа показалась рука, и черная лимонка описала дугу… Высокий партизан на лету схватил и отбросил ее. Они прижались к стенам окопа. Дрогнула земля, разлетелись осколки, раздались стоны…

— Браво, Лешек! — кричал кто-то охрипшим голосом.

Проклятия, призывы о помощи, крики разносились между окопами и блиндажами, а партизаны постепенно приближались к полноводной реке. Еще немного усилий, а за рекой спасение…

Вдруг перед бегущими показались заграждения из колючей проволоки. Такие уже не раз встречались партизанам, но сейчас они уже выбивались из последних сил. Вдобавок слабые остались сзади, было много раненых, лежавших неподвижно или корчившихся от боли… А тут эти заграждения! Проволока лежит у самой земли, мотки ее забаррикадировали переходы и по высоте доходят до лица человека. Ею обмотаны деревянные и железные столбы, а на этих металлических струнах — тысячи острых шипов, подстерегающих человеческие тела…

— Боже! Только этого не хватало!

— Эх, гады проклятые…

— Черт бы их побрал…

— Сукины сыны!

Проклинают, в отчаянии бросают на проволоку у кого что есть под рукой: одеяла, шинели, пиджаки. Замешательство — и вдруг глухие взрывы. Это взрываются мины-ловушки. Новые жертвы… Но живые не смотрят на тех, кто упал. Как им помочь?! Сзади напирают другие. Никто не обращает внимания, что грязь забрызгивает глаза, что рядом кого-то тяжело ранило, а кто-то хрипит, лежа на колючей проволоке.

Нашлись несколько саперов. Они прорезают проволоку стальными ножницами, проделывают проходы толом.

Солнце режет глаза, а сзади напирают другие с силой, умноженной обычным людским страхом за жизнь, с таким трудом сохраненную до сих пор. Возможно, именно здесь будет конец их партизанской судьбе. Подбегают следующие, уже непохожие на людей: черные от грязи, со стиснутыми зубами, с лицами, залитыми кровью…