Птицы меня не обгонят - Станислав Рудольф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это продолжалось довольно долго. Наконец Воржишек ополоснул у колонки руки и снова вернулся к нам.
— Надо подождать, пока высохнет гипс, — сказал он и самоуверенно взглянул на Итку, та улыбнулась и вдруг вытаращила глаза.
— Смотрите! — закричала она.
Мы взглянули на пальцы лежащего Венды. Они подавали какие-то бешеные знаки.
— С ним что-то случилось!..
— Ничего… — успокаивал ее Воржишек. — Это гипс затвердевает, и Венде становится жарко. Не бойся…
Но гипс затвердевал все больше, от него уже стал подниматься тонкий парок, Вотыпка все быстрее вертел пальцами, потом вдруг, как ненормальный, замахал руками, вскочил с гладильной доски и, пыхтя, как страшное чудовище, стал метаться по двору. Понять, что он говорит, было невозможно.
Воржишек помчался вслед за Вендой и настиг его возле самого колодца.
— Подожди, Венда, не разбивай! Ты так здорово затвердел! Я сам сниму…
Обессиленный Вотыпка свалился у порога, продолжая пыхтеть. Создатель посмертной маски утратил спокойствие.
— Что делать? — он в отчаянии повернулся к нам.
— Ты его мало намазал! — засомневался малыш Златник.
— Оставь, пожалуйста! — огрызнулся ваятель и, открыв баночку с кремом для загара, показал: — Видишь, сколько я на него извел?
— Но и гипса не пожалел. Ты ему волосы заштукатурил, теперь его из этой маски не вытащишь!
Воржишек бессильно развел руками.
— Как быть? Я не знаю…
— Послушайте, ребята, может, лучше отправить его домой? — тихо сказала Итка, печально глядя на то, что недавно было Вендой.
— Навряд ли, — заметил я. — На первом же перекрестке Венда потеряет равновесие и может свалиться в пруд.
— Или перепугает кого-нибудь насмерть, — вмешался малыш Златник. — А медпункт закрыт!
Мы лихорадочно решали, как освободить Венду. На ум кому-то пришел даже пан Комарек, у которого дома есть пневматический отбойный молоток. Я видел, как в каменоломне он крушит любой камень. Да только пан Комарек по субботам подрабатывает, и навряд ли мы застанем его дома.
И тут меня осенило:
— Ярда! Беги домой за ножницами!
Воржишек без звука помчался к себе на кухню и через минуту вернулся с ножницами.
— Вендочка, — сказал я нежным-пренежным голосом, — красавцем тебе не быть, но это единственная возможность выбраться на свободу.
Я начал осторожно, чтоб ему не было больно, обстригать замурованные волосы. Остальные молча следили за моими действиями.
Эта операция мне удалась. Гипсовая маска свалилась под гладильную доску, и никто не обратил на нее внимания. Мы все смотрели на беднягу Венду. Веки у него были красные, а спереди на волосах висели белые сосульки. Он умывался у колонки и страшно ругал Воржишека. А тот схватил стулья и гладильную доску и на всех парах умчался домой.
— Ярда! — крикнула ему Итка, когда он подлетал к двери.
Воржишек обернулся.
— Знаешь, я лучше пойду к фотографу, — сказала она.
Он пожал плечами и исчез в коридоре.
По дороге домой мы утешали Венду, убеждая, что он не выглядит отталкивающе, наоборот, все оглядываются, потому что любуются им. Он чуть в драку не полез.
— В понедельник пойду и сфотографируюсь. Больше не буду ждать! — сказала Итка решительно, когда мы прощались у ратуши.
— Я уж было собрался к Новачеку… — оправдываясь, вспомнил я.
Она надула губы.
— Не надо. Кто знает, как я еще у него получусь…
— Правильно! — согласился я. — Слушай, закажи на одну фотку больше!
— Это еще зачем?
— Одну подаришь мне, ладно? — сказал я вдруг дерзко и сам испугался.
— Если захочу, — ответила она высокомерно. — Понял, Гонза?
Она погладила Вотыпку по голове, желая успокоить, и сказала, чтоб он не переживал, потому что волосы быстро вырастут. И побежала домой. Светлые пряди ее волос подхватил ветер, он бросал их ей в лицо, а мы с Вотыпкой и малышом Златником молча следили за ней, пока она не скрылась за углом кондитерской.
Первым опомнился малыш Златник:
— Венда, ведь она в тебя втрескалась!
— Пфф… вот еще! — фыркнул я, прежде чем Венда успел открыть рот.
Малыш Златник смотрел на меня непонимающе. Не имело смысла ему что-либо объяснять. Я кисло пробормотал «Привет!» и поспешно двинулся к дому. Мне не хотелось опаздывать к обеду.
23
Сегединский гуляш я люблю, пожалуй, еще больше, чем макароны по-милански. Я съел и попросил добавки. Во рту приятный кисловатый вкус, зубы перемалывают кусочки свинины, и потому я не прислушиваюсь к разговору. Но, услыхав, настораживаюсь:
— У него на следующей неделе день рождения.
— Сколько ему?
— Сорок три…
— Я думала, меньше.
— Он хочет, чтоб мы к нему приехали. Все…
— И я тоже?
— В субботу он дежурит, окончит в десять вечера. В воскресенье утром приедет за нами на машине. И ты, мама, конечно, тоже поедешь.
— К чему? Вам небось одним побыть хочется…
— Мама!..
— Но если ты настаиваешь, ладно… Что ты ему подаришь? Знаешь, Милена, я недавно читала в газете, что продаются очень хорошие лампочки на ночной столик, недорогие… Может быть, лампочку? Ну-ну, не пугайся, откуда мне знать, что теперь дарят мужчинам на день рождения?
— Вполне достаточно двух-трех гвоздик. Владя не терпит никакого пижонства.
— Еще чего! Цветы! Мужчине! Да он тебя с ними выставит. Ну уж, нет. Купим что-нибудь дельное. Что, если рубашку?
— Я сама! Ты, мама, главное, имей в виду, что мы едем…
— Гонзе нужны новые ботинки. Не повезешь же ты его в этих опорках!
Тут вмешался я:
— Ты, ба, не беспокойся: я никуда не собираюсь ехать!
Я оказался в точке пересечения: их взгляды скрестились на мне. Но я продолжаю есть и с набитым ртом говорю:
— В воскресенье открывается ярмарка. Я останусь дома, а вы можете преспокойно ехать.
Они пытаются договориться взглядами, что и как мне ответить. Мама берет кастрюлю, подходит к самому столу и добавляет мне еще гуляша. Я знаю, что она пересиливает себя, чтоб не закричать.
— Ты не можешь целый день оставаться один!
— Почему?
— Без обеда?
— Что-нибудь оставите.
Мы обедаем в гробовой тишине. Потом мама говорит, почти умоляюще:
— Ты можешь сделать это ради меня, Гонза?..
— Я к нему не поеду!
— Что он тебе сделал?
Вместо ответа я только дергаю плечом. Мама ставит пустую кастрюлю в мойку, берет полотенце и медленно вытирает испачканные пальцы.
— Он говорит, что ты — отличный парень!
— Мне это до лампочки…
Вдруг вмешивается бабушка:
— Что ты с ним разговоры разговариваешь? Сказала — и точка… Только где тебе! Балуешь, как пятилетнего ребеночка. Поедет, и все тут!
Я отнес тарелку и ложку, облизал пальцы на левой руке и ледяным тоном заявил:
— Не поеду! Убегу, но к нему вам меня не затащить!
Больше они меня уговаривать не пытаются.
Не успела бабушка протереть мокрой тряпкой стол, как я разложил тетради и стал делать задание по чешскому языку. Это была единственная возможность оградить себя от их уговоров.
Я писал:
«1) Из окна веяло свежестью ночи. 2) Всадник рванул повод, я, взяв с места в карьер, помчался к сосновой опушке. 3) В городе объявляется военное положение…»
И вдруг мне приходит в голову: что бы я подарил Итке ко дню рождения? Книжку? Золотой брелок? Граненый агат, который я сам вмонтировал в расплавленный асфальт, в коробочке из плексигласа?
Я вообще-то не знаю, когда Итка родилась. В понедельник посмотрю в классном журнале, когда день ее рождения. Хорошо бы на будущей неделе. Я бы исполнил ей «Tesoro mio» и подарил коробочку с агатом. Мне ужасно интересно, какое у нее будет лицо. Но у нее рождение наверняка в каникулы. А до этого еще далеко. Могу для нее в тире выиграть розочку. Если попаду в нужную фигурку…
«…Сграть партию в шахматы, отскать нужную книгу, разяснить задачу, изчить иностранный язык…» Я дописал, захлопнул тетрадь, но поленился перечитать упражнения. Наверняка полно ошибок. Ну и пусть!
24
На большой перемене ко мне подошел Воржишек.
— У меня для тебя два сообщения, Гонза!
— Давай выкладывай! — предложил я и разделил ломоть хлеба на две части. Большую я протянул ему. Воржишек без колебаний вцепился в нее зубами.
— Вкусное сало! — похвалил он. — Вы его покупаете?
— Нет, бабушка сама шкварки вытапливает.
— Сразу видно… — Он даже забыл, зачем ко мне подошел, и удовлетворенно помаргивал маленькими глазками.
— Ага! — вспомнил он вдруг, проглатывая еще один кусок. — Значит, во-первых, я достану тебе Иткину фотку, чтобы…
Я его перебил:
— Не ори так громко… не обязательно всем знать!
