Серебряный камень - Джоэл Розенберг

Харбард медленно кивнул.

— Я это учел. Посмотри на стол, — велел он юноше, повернувшись к нему.

Рядом с пустой тарелкой Йена лежала пара перчаток. Еще секунду назад их там не было. Простые, без украшений перчатки, вязаные, из белой шелковой нити… Нет, не из шелка, а…

Волос.

Ее волос.

— Она сплела из волос нити, из них — пряжу, а после связала из нее перчатки, — пояснил Харбард. — Попробуй надеть.

Йен быстро натянул перчатку сначала на одну руку, потом и на другую. Поразительно: они сидели как влитые, хотя безымянный палец Йена был чуть длиннее обычного. Руки охватило приятное тепло; словно вторая кожа, мягкие, шелковистые… Юноша даже стал опасаться, что ему не захочется их снимать.

Йен потянулся за копьем. Пальцы в перчатках двигались странно непривычно — рука стала будто и не его. Йен сосредоточился, и вот медленно, очень медленно пальцы сомкнулись вокруг древка копья. Монотонный гул в голове сменился тихим криком, отдававшимся эхом в глубинах сознания. Когда вторая рука юноши обхватила копье, замер и крик.

Йен попытался упереть копье в пол. Поначалу оно подчинялось ему словно нехотя, потом вдруг стало легким, как соломинка, и будто по своей воле осторожно опустилось на Деревянную половицу. Пальцы Йена судорожно сжались, Потом отпустили древко. Да, с ним следовало быть осмотрительнее: удар толстым концом Гунгнира разбил бы скалу.

— Верно, проявляй деликатность, — промолвил Харбард. — Гунгнир сильный и мудрый, он не позволит обращаться с собой как попало.

— Итак, ты хочешь, чтобы я передал твои слова вандестам, а взамен берешься вылечить Осию? — спросил Йен.

Харбард кивнул в ответ.

— А если меня пошлют к черту?

— Вряд ли тебе не поверят. — Харбард покачал головой. — Если понадобится, можешь пригрозить им моим проклятием.

Йен фыркнул.

— Мое проклятие… кое-что значит. — Харбард достал яблоко из бочки, положил его на стол перед юношей. Прикрыв свой единственный глаз, он простер вперед руки и быстро пробормотал что-то на непонятном гортанном наречии…

Яблоко, чуть шевельнувшись, сморщилось, раскололось надвое, после чего побурело и задымилось. Вскоре глазам предстала лишь жалкая кучка отвратительно пахнувшего серовато-черного праха.

— Ступай, — велел Харбард. Взяв со стола тяжелое кольцо, он вложил его Йену в ладонь.

Хотя волосатые пальцы Харбарда были раза в два толще пальцев Йена, это кольцо, только что державшееся лишь на большом пальце юноши, плотно обхватило его средний палец. Когда Йен попытался надеть его на большой палец, оно пришлось впору и там. На вид оно оставалось таким же, однако…

— Передай им мои слова.

— Передам, — пообещал Йен. — И пусть, когда я вернусь, Осия будет здоров.

— Вернешься, молодой Сильверстоун, и он будет здоров. — В глазах Харбарда блеснул озорной огонек. — Если вернешься.

Глава 7

Маркграф Эрик Тюрсон

Маркграф Восточных Земель безмятежно дожидался, пока прислуга, проведя церемонию полуденного обтирания губкой, закончит его одевать. Если быть откровенным, он предпочел бы облачаться в одежды сам; было что-то недостойное мужчины в том, когда тебя обмывают и одевают, пусть даже женщины, молоденькие и миловидные. Но сие решал не он, и так длилось уже много лет. С тех пор как Эрик стал маркграфом, за него очень многое делали другие. Мириться с неизбежным было не в характере Тюрсона; оставалось лишь притворяться…

Он и притворялся. К примеру, сегодня все утро пришлось охотиться. Радости это ему не доставляло; Эрик Тюрсон был из крестьян, а те, чтобы как-то выжить, должны от зари до зари вкалывать в поле, а не тратить драгоценный световой день на забавы.

Тоска и монотонность существования сопутствовала крестьянам всю жизнь; праздность была им незнакома.

У него были все основания претендовать на маркграфство, во всяком случае, ничуть не меньше, чем у какого-нибудь отпрыска аристократического рода, — он был женат на маркграфине, вполне официально, с соблюдением всех необходимых церемониалов, под защитой и при Условии свидетельства Братства Сыновей Тюра — все двенадцать Тюрсонов, подняв свои металлические кулаки, выкрикнули одобрение, когда окровавленные простыни после брачной ночи выставили на обозрение толпы, собравшейся под окнами спальни новобрачных. Однако все вокруг знали, что он из простолюдинов, и поскольку манерам и манерничанью аристократов по происхождению так и не суждено было войти в плоть и кровь Эрика, оставалось лишь истово соблюдать правила, из кожи вон лезть, копируя воспитанность высокородных.

Правила предусматривали, чтобы высокородные писали вирши, и Эрик часами вынужден был торчать в большой гостиной с пером в руке, марая бумагу своими поэтическими пробами, без особых, впрочем, успехов — вышедшее из-под его пера было настолько деревянным, тяжеловесным и бездарным, что даже он сам ни за что бы не рискнул сделать его всеобщим достоянием. Правила предписывали и глубокие познания в кулинарии, и умение подобрать вино за столом, посему Эрик торчал в обществе главного повара на кухне, измышляя новые и новые блюда, которые воплотили бы его личную гурманскую концепцию, хотя сам он относился к еде совершенно утилитарно — лишь бы брюхо набить на день.

Охотиться для деревенского мальчишки — значит браконьерствовать, ставить запрещенные капканы, но так как истинному дворянину надлежит гнать зверя верхом, Эрику приходилось скрепя сердце трястись в седле многие мили, разыгрывая охотничий пыл и задор.

И вот теперь он восседал на стуле, терпеливо дожидаясь, пока самая пышнозадая и молодая из его служанок покончит с зашнуровыванием обуви. Служанка завязала хитроумный узел, капнув на узелок чуть воска от свечи, запечатала свое творение и, вставая, наградила господина приветливой улыбкой — не замечая, что левая рука того намертво вцепилась в рукоять меча. Меч был самым настоящим, однако и он, и покрытая эмалью металлическая рука в первую очередь представляли собой знаки доблести. Можно быть дворянином в десятом колене, можно завоевать дворянский титул, выгодно женившись, но никто не удостаивался звания Сына Тюра, с честью не пройдя Испытания Болью.

— Ваша светлость, — обратилась к нему служанка, — посланник ожидает встречи с вами в Большой Гостиной.

Кивнув на ходу, Эрик распахнул дверь. Двое ожидавших его сыновей встали перед ним навытяжку и тут же выстроились по обе стороны от маркграфа для сопровождения.

Агловайн Тюрсон, как и отец, сжимал меч искусственной металлической рукой — Сын Тюра всегда обязан держать оружие наготове; меч Бирса Эриксона был вложен в ножны на поясе.