Сапожок Принцессы - Эммуска Орчи

– Клянусь, сударь! – возразила она. – Вы не должны называть этих кровожадных убийц правительством, разве не так?

– По-моему, сейчас неуместно для Англии порвать дипломатические отношения с Францией, – осторожно ответил министр. – А в таком случае мы не имеем возможности отказать в вежливом приеме представителю, которого им было угодно послать к нам.

– Будь проклята всякая дипломатия, милорд! Эта хитрая лисица – самый настоящий шпион. Дай Бог, чтобы я ошиблась, но уверяю вас, да вы и сами это увидите, что он к дипломатии имеет меньше всего отношения и хочет, прикрывшись ею, навредить роялистам-изгнанникам, нашему доблестному Сапожку Принцессы и всем членам его храброй лиги.

– Я уверена, – сказала графиня, поджав тонкие губы, – что если этот ваш Шовелен действительно собирается причинить нам вред, то он найдет себе преданного помощника в лице леди Блейкни.

– Помилуйте! – выпалила леди Порталес. – Видел ли кто когда-нибудь подобный разврат? Милорд Гренвиль, вы так красноречивы, попытайтесь-ка, пожалуйста, объяснить госпоже графине, что она поступает глупо. В вашем положении в Англии, мадам, – добавила она, обратив к графине гневное и решительное лицо, – вы должны держать при себе все штучки, столь любимые вашей французской аристократией. Леди Блейкни может симпатизировать или не симпатизировать французским убийцам; она могла делать или не делать что бы там ни было, связанное с арестом и осуждением этого самого Сен-Сира, но она – законодательница мод в этой стране, а у сэра Перси Блейкни больше денег, чем у полудюжины других, вместе взятых, он здоровается и носит перчатки с королевским достоинством, и ваши попытки как-либо очернить леди Блейкни не заденут ее, вы же будете выглядеть дурой. Не так ли, милорд?

Но что подумал по этому поводу лорд Гренвиль и как отнеслась к грубоватой тираде графиня де Турней, осталось неизвестным, поскольку занавес вдруг поднялся, возвещая начало третьего акта «Орфея», и со всех концов зала послышались призывы к тишине.

Лорд Гренвиль поспешно распрощался с дамами и отправился обратно в свою ложу, где в течение всего антракта с неизменной табакеркой в руках сидел месье Шовелен, напряженно всматриваясь проницательными водянистыми глазками в ложу напротив, куда с пышным шуршанием шелковых юбок и громким смехом, привлекая всеобщее любопытство публики, только что вошла Маргарита Блейкни в сопровождении мужа Она была божественно прекрасна в ореоле своих золотых с красноватым отливом кудрей, слегка напудренных и завязанных сзади на изящной шее гигантским черным бантом…

Всегда одевавшаяся по последней моде, Маргарита единственная среди дам в тот вечер пренебрегла глубоко декольтированным платьем с туго перетянутой талией, бывшим в моде последние два-три года. Она появилась в классическом платье с высокой талией, которое вскоре стало самым модным во всей Европе. Это платье, сшитое из мерцающей материи, сверкало, как настоящий золотой слиток, и придавало ее царственной грациозной фигуре совершенную законченность.

Войдя в ложу, она подошла на какое-то время к барьеру, чтобы поприветствовать всех, кого знала. Многие кланялись ей, а из королевской ложи ей был послан грациозный салют.

Шовелен с напряжением разглядывал Маргариту в течение всего третьего акта, в то время как она сидела, захваченная музыкой, и ее изящная ручка играла маленьким, усыпанным драгоценными камнями веером. Ее царственная голова, шея, руки были украшены роскошными бриллиантами и редкими геммами – даром обожавшего ее мужа, лениво растянувшегося рядом.

«Орфей» очаровал ее. На нежном молодом лице отражалась радость жизни, она вспыхивала в ее веселых голубых глазах и светилась в улыбке, играющей на губах. Ей было немногим более двадцати пяти лет – в самом расцвете молодости, усыпанная драгоценностями, обожаемая, лелеемая, любимая. Два дня назад из Кале вернулся «Полуденный сон», доставив известие, что ее обожаемый брат добрался благополучно, что он помнит о ней и будет благоразумен ради нее. И теперь, слушая страстные мелодии Глюка, она совсем забыла обо всех разочарованиях, рассеявшихся любовных снах, забыла даже и об этом ленивом добродушном ничтожестве, так успешно компенсирующем отсутствие своих талантов швырянием мировых сокровищ к ее ногам.

Он оставался рядом с ней в ложе почти до самого начала последнего акта, поглядывая то на его королевское высочество, то на бесконечную вереницу обожателей, постоянно подходивших засвидетельствовать свое почтение королеве моды. Иногда он выходил, возможно, для того, чтобы поболтать с наиболее близкими приятелями. Маргариту это не удивляло, поскольку беспокоиться ей было не о чем, у нее был свой небольшой кружок, состоящий из лондонской золотой молодежи, который она только что разогнала, дабы в этот короткий перерыв побыть наедине с Глюком.

Легкий стук в дверь оторвал ее от этого наслаждения.

– Войдите, – сказала она, не поворачивая головы, с некоторым раздражением.

Шовелен, давно ожидавший того момента, когда Маргарита останется одна, после нетерпеливого «войдите» быстро и тихо проскользнул в ложу и в следующий миг уже стоял за ее стулом.

– Одно слово, гражданка, – спокойно сказал он. Маргарита быстро и с непритворной тревогой обернулась.

– Боже, сударь, как вы меня напугали! – сказала она с насильственным смешком. – Ваше присутствие здесь немыслимо Я хочу слушать Глюка и не желаю ни о чем говорить.

– Но у меня не будет другой возможности, – возразил он все так же тихо и, не дожидаясь разрешения, придвинул стул настолько близко, что мог шептать ей прямо в ухо, не мешая публике и оставаясь невидимым в темной глубине ложи.

– У меня не будет другой возможности, – повторил он, вновь не удостоившись ответа – Леди Блейкни всегда столь окружена вниманием, столь лелеема своим двором, что у доброго старого друга так мало шансов.

– Но, сударь, вы, может быть, все-таки найдете другую возможность. После оперы я собираюсь на бал к лорду Гренвилю, уж, верно, и вы там будете. Там я, пожалуй, смогла бы вам уделить минут пять…

– Три минуты с глазу на глаз в этой ложе меня больше устраивают, – мягко прервал он. – И я надеюсь, что у вас все-таки хватит мудрости выслушать меня, гражданка Сен-Жюст.

Маргарита инстинктивно вздрогнула. Шовелен взял щепотку табака. Он говорил шепотом, в его водянистых лисьих глазах, в его движениях был какой-то намек, тень еще не разгаданной опасности, что-то, от чего кровь стыла в жилах.

– Это угроза, гражданин? – спросила она наконец.

– Нет, прекрасная леди, нет. Это стрела, но она пущена в воздух. Ваш брат Сен-Жюст в опасности.