Литературная рабыня: будни и праздники - Наталия Соколовская

Проучилась Айдан всего три начальных класса. Потом отец решил, что дома пользы от нее будет больше. Зачем ей, такой, время тратить попусту, ходить каждый день за несколько километров по узкой горной тропинке в соседнее селенье, обувь снашивать…

На все лето Демир уходил с отарой на альпийские луга, туда, где трава не была выжжена зноем. Айдан помогала матери по хозяйству, смотрела за младшими сестрами, пока та возилась в огороде. Если, конечно, можно было назвать огородом клочок натасканной с предгорий земли, любовно уложенной на каменистую бесплодную почву.

И весь тот огород размером был чуть больше Саваланова ковра, единственной дорогой вещи, сохранившейся в их доме.

Но больше всего Айдан любила, когда мать посылала ее в лес, собирать дикие груши, айву и алычу на зиму. Там, в лесу, она могла, не стесняясь, петь так, как ей хотелось, в полный голос и от души, потому что у деревьев всегда хватало терпенья выслушать ее.

Летними ночами, когда отец не мог помешать ей окриком, Айдан забиралась на плоскую крышу айвана и часами смотрела на Луну. Айдан так изучила все ее горы и равнины, хорошо различимые с высоты ее собственных гор, что уже готова была поверить: она действительно «упала с Луны». И откуда же еще, как не с одиноко скитающейся по небу Луны, могла явиться такая одинокая девочка.

Так было до тех пор, пока Айдан не исполнилось пятнадцать.

В то лето Демир встретил на выгоне своего давнего знакомого из нижнего селенья, такого же чабана. Юсифу недавно исполнилось сорок. В начале зимы у него умерла жена, и он остался один со своей старой больной матерью и двумя детьми: пятилетней дочкой и десятилетним сыном.

Там, на пастбищах, в одну из длинных черных ночей у костра, и сговорились Демир с Юсифом: Демир отдает Юсифу Айдан и старый ковер в придачу, а Юсиф отдает Демиру двух лучших баранов из своей отары и новую папаху.

День с самого начала пошел по какой-то своей колее. Только я отправила Ваньку в школу, как ни свет ни заря позвонил Томилин, сообщил, что заедет вечером. По голосу поняла: будет учить меня жить. Уже год Томилин разъезжает на серебристой, с умненькой мордочкой «Мазде», сменившей его допотопного, рассыпавшегося во время езды «жигуленка». Каждый раз он привозит вино и вкусности, но это не избавляет меня от необходимости варить ритуальную кастрюльку супа, потому что от фастфудовской пищи у Томилина стал побаливать желудок.

Готовить для себя Томилину по-прежнему некогда и лень, а дам, которые эпизодически скрашивают его мужской досуг, он на кухню не допускает, справедливо полагая, что это будет первой попыткой покушения на его свободу. Он так же привык к одиночеству, как и я.

Переварив сообщение Томилина о визите и прикинув, все ли ингредиенты наличествуют у меня для рассольника, я решила сделать себе настоящий, молотый кофе, в джезве, как полагается. Но отвлеклась на какую-то ерунду, кофе сбежал, и вся квартира наполнилась душераздирающим запахом пережженных кофейных зерен. Тем самым запахом, который доносится из открытых дверей кофеен на Проспекте. Я моментально впала в меланхолию. Но долго предаваться ей не смогла, потому что в начале десятого пришла Айдан, Ая.

Накануне, едва дочитав первую школьную тетрадку, я бросилась к начальству, уговаривать издать книжку. «Да, знаете ли, конечно риск, и, вероятно, на этом много не заработаешь, но „этно“ сейчас в моде, и там такая дивная интонация, и еще исламская тема, тоже в струю, да еще проблема миграции, так актуально…»

Я знаю, что нужно говорить в таких случаях, и говорю именно это. Мне важен результат. Кажется, соблазнила.

Я здорово надеялась, что все перечисленные аргументы «выстрелят», книжка пройдет успешно, и начальство не пожалеет, что поддалось на уговоры.

А если не «выстрелят»… И что? Пусть останется в мире эта красивая и печальная история. Потому что нет на свете ничего более красивого и печального, чем история человеческой жизни.

Ая вошла, оглядела мое жилище, всплеснула руками и простодушно пропела:

– Вы не лучше меня живете, да-а. А в таком хорошем месте работаете, не то что я – сестричкой в больнице…

– Аечка, а вы никак решили разжиться на вашей книжке?

Айдан, склонив головку в тяжелых косах, мысленно прокручивает мой вопрос, губами повторяет слово «разжиться», потом всплескивает руками:

– Деньги очень нужны, да-а.

– Аечка, даже максимально возможный в вашем случае гонорар – это все равно не те деньги…

И я в краткой форме излагаю Айдан положение вещей в данной сфере издательской деятельности. Чтобы не было иллюзий и разочарований.

Но выясняется, что деньги для нее не самое важное. Важным было то, что она нашла наконец-то доступную для себя и приемлемую для окружающих форму общения с миром – через текст: раз не можете меня слушать – читайте. А то, что скопилось у нее внутри, так или иначе должно было прорваться наружу.

Мы долго сидели, обсуждая структуру будущей книги: что дописать, что убрать, как выстроить… Айдан, высунув кончик языка, старательно строчила карандашом в школьную тетрадку. Она оказалась прилежной ученицей. Работа с ней была много плодотворней, чем с иными, обремененными собственной фанаберией «настоящими писателями».

Уже далеко за полдень Айдан беспокойно глянула на часы и всплеснула руками:

– Ай-ай! Мне пора, пока еще доберусь…

Она легко подхватилась и, как я ни уговаривала ее остаться обедать вместе с вернувшимся из школы Ваней, ни за что не осталась.

Убегая, еще раз оглядела стены:

– У меня хоть ковер остался…

– Ковер? Неужели тот, Савалана?

Айдан радостно пропела уже с лестницы:

– То-о-от! Для невестки будущей берегу…

И вот сижу, жду Томилина. Если еще и он удивится, что я живу не так, как, по его мнению, заслуживаю, – вылью рассольник на его седеющие кудри. Сразу всю кастрюлю.

Наконец снизу раздается бибиканье. Смотрю в окно. Томилин вываливается из машины с цветами и пакетами. Поднимает свое широкое доброе лицо, видит меня и машет цветами. Все-таки он ужасно милый.

В перерыве между второй и третьей тарелкой супа Томилин заводит свою старую песню о главном.

– Дашенька, душа моя, как-то ты живешь неправильно. Вот сейчас ушла с головой в эту свою «освобожденную женщину Востока», а что ты с этого будешь иметь? Бессонные ночи, растраченные эмоции? И это все за одну зарплату и чувство морального удовлетворения? Ну, хорошо, не смотри так. Еще за премию, которую тебе с барского плеча кинут?

– Томилин, отстань. Зачем только я тебе про Айдан рассказала… Вот плата за откровенность. И вообще, нашел на ком зарабатывать…

– Даша, надо искать работу, за которую дают человеческие деньги…

– Ой-ой! Кто бы говорил. Это сейчас по тебе сериалы снимают, а вспомни, как было несколько лет назад! Распустил перья… Знаешь, кого ты мне иногда напоминаешь? Мартышку.

– А не крупноват я для мартышки, Дашенька?

– Ничего. В самый раз. А мартышек знаешь как ловят? Не знаешь? Тогда слушай. Берут тыкву, делают в ней маленькое отверстие, вычищают через него сердцевину, насыпают в тыкву рис и оставляют в местах скопления этих самых мартышек. И вот подбегает мартышка, просовывает лапку в узенькое отверстие и хватает рис… Понимаешь, что дальше? Зажатый кулачок у нее в отверстие не проходит, а разжать его она или не догадывается, или хватательный рефлекс ей не позволяет. Вот тут-то мартышку и ловят.

– И при чем здесь я?

Томилин работает под дурачка из чистого упрямства.

– При том, что тебе грозит участь мартышки, Томилин. Пора кулачок-то разжимать, если еще не поздно, конечно… И вообще. Где я, а где деньги, Томилин? Да они мне просто руки жгут. Конечно, когда в них попадают. Я успокоиться не могу, пока их все не потрачу.

– Это синдром нищего. Все дело в том, что деньги маленькие, – гнет свое Томилин.

Ну, надо же! И супа не осталось. Нечего лить на голову. Все же Томилин времен треников со штрипками здорово отличается от Томилина времен «Мазды».

– Ладно, Дашенька, не сердись. Я сам знаю, как деньги сквозь пальцы уходят. Ты хоть записывай, куда тратишь.

– Ну, все. Слушай, Томилин. История вопроса такова. У меня было две бабки. С отцовской стороны и, соответственно, с материнской. Они были очень разные. Одна вспыльчивая, другая – упрямая. Меня часто к ним, то к одной, то к другой, подкидывали. В конце дня и та и другая бабка освобождали на столе место, усаживались и раскрывали конторскую тетрадь. Каждая свою. В эти тетради они вносили все расходы за день. А я пристраивалась напротив и смотрела, как быстро вверх ногами появляются цифры и буквы. Потом аналогичный талмуд был у моей матери… Вникаешь? Так вот: ничто не заставит меня завести такую тетрадку. Еще вопросы будут?

Томилин, почувствовав угрожающие нотки в моем голосе, притих. А что делать, если от бабок мне достались, соответственно, вспыльчивость и упрямство, а не рачительность и благоразумие.