Мужчина и Женщина - Юрий Андреев

Я молчала.

— Мне ведь без тебя теперь никак, — вздохнул он. — А иначе ты думать не умеешь? — жестко спросила я. Он поднял брови в немом вопросе. — У нас, на моей планете прежде всего говорят не о себе, а о другом. — То есть? — А не помешаю ли я тебе в твоей жизни? Не принесу ли тебе несчастье, — вот как спрашивают у нас, на нашей звезде.

Он сидел, глубоко задумавшись. В его мире, под его звездой, такие вопросы не существовали: «Я хочу!» — и весь сказ, а дальше — кто сколько урвет. Но эта модель тут явно не проходила. Олечка продолжала щебетать.

— Дальше что скажешь? — угрюмо спросил он. — Я была всю жизнь несчастна, была два раза замужем, двое детей от двух богатых мужей, с которыми мне было до тошноты скучно. И вот сейчас судьба свела меня с таким человеком, от которого тусклая душа моя изнутри зажглась. Ты думаешь, это я тогда свет в вашу темную машину принесла? Нет, это был его свет, а я только отразила его, как Луна!

Саша криво улыбнулся: — Познакомишь? — Возможно, — жестко ответила я. Если хорошо вести себя будешь. Ему помощь нужна будет — от добрых людей. Поехали!

Он неопределенно покачал головой и нажал на газ. Мы отоварились в магазине и поехали домой. Без. всякой опаски вела его по лестнице вверх Олечка, в одной руке у него был благоухающий букет, в другой — рюкзак с бутылками молока, хлебом и другими тяжестями. Я позвонила в дверь, открыла гостившая у нас мама и не скрыла своего удивления.

— Бабуля, бабуля, это дядя Саша, он маме цветы подарил! — обрадовала ее внучка. — Очень приятно, проходите, пожалуйста, у меня обед поспел. Спасибо, в другой раз, — галантно поклонился мой провожатый и, положив цветы, на столик у зеркала, стал пятиться назад, помахав рукой девочке.

— Так телефончик твой, Саша, — напомнила я. На каменно улыбающемся лице его разыгралась сложная гамма чувств: вряд ли ему хотелось открывать свои координаты. Но, с другой стороны он не мог не оценить моей полной с ним открытости и утаивать после этого свое местоположение было неприкрытым жлобством: ему рассказали всю подноготную, его ввели в семью, а он насчет адресочка жмется!..

— Нет у меня сейчас телефончика, — наконец, выдавил он из себя. Корпоративная дисциплина возобладала — так оценила я его ответ, и он понял, что я это поняла. Достаточно жалко улыбнулся: — Гуд найт, май леди! Пламенный привет твоему красному солнышку. До лучших времен… — Повернулся и исчез. Думаю, что навсегда. К сожалению, ибо душа его была еще жива для поступков по совести.

Когда я все рассказала Егору, он только вздохнул и грустно покачал головой:

— Господи, и сколько еще мотыльков будет лететь на мою лампочку!

Он как в воду глядел, но если бы летели мотыльки… Следующий «сигнал» из мира был намного громче! Я сказала бы, это был колокол громкого боя, если осмелиться подтрунивать над настоящей трагедией. Раздался он в виде серии резких — один за другим — звонков в. прихожую довольно поздно, когда детей я уже уложила и мыла в кухне посуду после ужина. У Егора был свой ключ, в гости я никого не ожидала, что-то чужое и тревожное слышалось в этих требовательных громких звуках.

— Кто? — Открой, Анастасия, это я. — Кто «я»? — Я, Николай. — Какой Николай? — Ну, и память у тебя! Николай, тот самый. Или у тебя за это время много Николаев перебывало?

Бог ты мой, «тот самый»! Отсидел и вернулся!.. Сколько же можно уголовников на мою бедную голову посылать подряд?.. Я невольно перекрестилась и открыла дверь. Да, это был далеко-далеко не супермен Саша: передо мной в черном ватнике стоял худой, просто-таки тощий мужчина с редкими волосенками неопределенного цвета на непокрытой голове. За плечами висел полупустой повидавший виды «сидор» столетнего, наверно, возраста, кирзовые сапоги были в несмываемой известке. Ничто в его подержанном облике не напоминало образ того цветущего самонадеянного припарадненного юнца! Но глаза! Его горящие фары я узнала сразу. Если они и изменились, то только в сторону еще большей напряженности взгляда, едва ли не сумасшедшего.

— Ну, здравствуй, Анастасия. Давно я тебя не видал. Дозволь войти?

Я посторонилась:

— Давно и я тебя не видела. Лет пять, почитай? (Ох, нехорошо у меня было на душе! Но я вспомнила, как бодро вела себя в той люкс-машине с четырьмя «модерновыми» юношами, и решила настроиться на ту же волну.) Входи, раздевайся, гостем будешь.

— Одну тысячу девятьсот двадцать шесть дней я тебя не видел. — Он вошел, сбросил на пол рюкзачок, на него скинул ватник, рядом поставил сапоги и остался в дырявых носках; не стиранных судя по запаху, наверно, последние девятьсот двадцать шесть дней. Это его полное невнимание к тому, как я, женщина, должна отреагировать на закисшую вонь, надо сказать, сразу породило холодное, внутренне жесткое отношение к нему.

Я жестом пригласила его в гостиную, распахнула дверь и вошла первая. Он проследовал за мной, оглядел обстановку, согласно покачал головой сам себе: все дескать как было, так и осталось. Сел и продолжал молчать. Я стояла у притолоки, скрестив руки на груди:

— Принести поесть? Чаю? — Садись.

Я села напротив него. Он вперил в меня свой сумасшедший взгляд:

— Ну так я не первый день у твоего дома ошиваюсь. Видел уже тебя. — Что же не подошел?

Он помолчал, потом сообщил:

— Интересно мне было посмотреть, как тебя на супертачке подкатили. Козел, оглобля саженная, цветов кубометр, где уж нам уж!.. Вот я и ждал, как дальше все поворотится.

— Ну и что? — Ждал, ждал, не дождался. Решил узнать на месте. — Других дел нет у тебя? — А нет! — он наклонился ко мне, сверля очами. — Нет у меня кроме тебя других дел. Никаких. Пойдешь за меня? — О Боже, — вздохнула я. Да мне-то зачем? — Да хоть краешком глаза увидать тебе, как жил я на нарах, — с неподдельной тоской промолвил он, — как от воровского закона отбивался, как срок себе добавил, как в тайге вкалывал. И не было минуты, чтобы ты у меня перед глазами не стояла. А ты — от борова ушла и к деду подалась. Эх, ты!..

— К какому деду?!. — Да видел я старикана, который утром от тебя выходил и в окно тебе крикнул, что сегодня снова будет попозже. Веселая у тебя жизнь, как двор проходной: то один, то другой, то третий в гостях.

Не знаю, каких усилий мне стоило удержаться, да ведь явно болен он, и я не сразу ответила: — Я замужем. За очень хорошим человеком. И тут началось на моих глазах твориться нечто невероятное, будто пошел какой-то абсурдный спектакль! Но самая большая странность его была в том, что я оказалась его действующим лицом. Сознание мое как-то отстранение присутствовало при сем, но было отключено от чувств, будто я здесь и не присутствую, будто я на все это смотрю откуда-то со стороны, от потолка что ли: он выхватил из-за резинки носка блистающую острую заточку и вонзил ее в стол:

— Убью! Убью гада! Один раз я за тебя отсидел, теперь могу и лечь! Тише, — как отсутствующая, как автомат произнесла я, — детей разбудишь. Страшный блеск лезвия в руках этого безумца парализовал мысль и волю.

— Что же ты со мной, лярва, делаешь! Я ведь только тобой и жил, тебя каждую минуту вспоминал! Все преодолел, чтобы вернуться, а ты!..

— Я тебе ничего не обещала, — так же мертвенно произнесла я. — А как ты смотрела на меня, когда меня уводили, не помнишь? Этот взгляд для меня как икона был, как солнце всегда с неба светил! Понятно? Молчишь, сука, нечего возразить!.. — Приди в себя, Николай… — Сама приди! Черт с тобой. Живи по своей продажной совести. Не хочешь за меня идти, так проведи со мной одну только ночь. Только одну! А я всю жизнь ее помнить буду. Одну за всю мою переломанную жизнь. Неужто одна твоя ночь дороже всей моей человеческой судьбы? «В себя приди!» — перекривил он меня гнусаво и захохотал. — А, впрочем, я в тебя приду! Всем, кому угодно, можно, а я чем хуже?.. — он направил нож на меня. — С ума сошел, опомнись! — Хватит мне, как бычку на веревочке, ходить за тобой. Концы! Ну, снимай исподнее, раскидывай ноги, лучше добровольно. Ну!

В его горящих глазах, в искаженном лице не было ничего человеческого я понимала только то, что он был уже за гранью разума. Видела, но сознание мое отсутствовало, оно было парализовано ножом, который придвинулся вплотную к моей шее: все это происходило не здесь и не со мной! Но это было здесь, и я сидела тут же! Дети спали за стеной, Егор, наверняка, уже ехал домой, а я здесь… Этого не может быть!

Грубая рука хватает меня за волосы, отгибает голову, заточка слегка продавливает кожу на шее, зловонный рот впивается в мои губы. Мы повалились на ковер. Судорожно, жестко, как клещ, он вцепился в меня и заерзал левой рукой внизу, не убирая в тоже время от горла заточку. И это испытываю я, гордая Афина-Артемида?!..

— Ты не человек, — прохрипела я. Дальше все было в тумане, память моя не сохранила ясных подробностей, как вдруг в этой омерзительной вонючей возне я услыхала его пронзительный стон: