Унесенные ураганом - Роксана Сент-Клер

– Как ты оказался в торговле недвижимостью?

Лучше спроси, как я мог там не оказаться.

– Ну, я говорил уже, папа всех нас загнал, так сказать, силой в самую конторскую из конторских работ. Престижные колледжи, ученые степени, все такое. – Она промолчала, и Квин почувствовал, что должен сказать больше. Объясниться. Кинуться в пропасть безоглядного доверия. – Пойми меня, – продолжил он. – Отец оказался прав. С деньгами и с уважением людей жить легче. А для него это было вообще все на свете.

– Почему?

Вопрос серьезен, это читается в ее глазах. С любой другой женщиной Квин отделался бы шуткой. Но не с Николь.

– Мои родители развелись, Колин тогда был еще маленький. Мама... ей хотелось большего. Прочла, понимаешь, книжку о женской эмансипации, решила, что мужчин ненавидит и заботиться о трех пацанах не для нее, ну, и уехала в Вайоминг. – Он ощутил волну сочувствия и благодарно сжал Николь в ответ. – Растила нас бабушка – самый лучший человек на свете.

– Как же вы все пережили это?

– Обошлись, каждый на свой манер. Кам стал крутым, Колин – необузданным.

– А Квин?

– Шутником.

Николь только улыбнулась в ответ, и опять осталось ощущение, что она ждет большего. Почему бы нет? Если она – та самая, единственная, ей надо знать о нем все.

– Даже под чутким руководством бабушки отцу тяжело было удерживать нас вместе как семью. И хотя он и купил себе со временем собственную фирму и на грузовиках появилось его имя, он оставался человеком физического труда. Всю жизнь прожил ремесленником-строителем. И думал, что вот он добьется того, чтобы мы все носили деловые костюмы и сидели в кабинетах, и тогда станет ясно, что мама была, ну, не права, что ли. Докажет ей, что хорошие родители способны сделать для детей.

Некоторое время она не отвечала, прикусив прелестную губку.

– И ты слушался, как хороший мальчик. Но хотел бы чего-то другого.

О черт! Постоять на краю пропасти? Да она сейчас втянет его в самую глубину. Пожав плечами, Квин сохранил равнодушный тон:

– Я сам сделал выбор, Николь. Стать хорошим мальчиком. А потом – большим человеком. Может быть, я был бы не менее счастлив, если бы пошел по стопам отца и строил дома. – Он сверкнул улыбкой. – Нынешний отпуск мне понравился.

Выражение лица Николь смягчилось, и она плотнее угнездилась в изгибе его тела.

– Прямо не знаю, как благодарить тебя, Квин.

– Мак, – шепнул он. – Мне это больше нравится.

Она поцеловала плечо Квина и вздохнула, ее пальцы вновь отправились в путешествие по его животу.

– Мак. Что мне теперь делать? Я не хочу уезжать отсюда. Не хочу расставаться со своим жилищем, с работой, со всем своим маленьким миром. Я знаю, что это все в ужасном беспорядке, но...

– Шш. – Он заставил ее умолкнуть, положив палец ей на губы. – Я займусь этим, прямо завтра. Нужно кое в чем разобраться, и я намереваюсь поговорить с боссом обо всех открывающихся здесь возможностях и как сделать, чтобы не сносить тут всего. Давай на сегодня оставим этот разговор.

– Хорошо, только мне надо кое-что сказать тебе. Очень важное. Это имущество... продажа... в общем, я не из-за этого всего была с тобой сейчас.

– Я и так это знаю. – Квин поцеловал ее волосы, притянул к себе это невероятно прекрасное тело. – Все дело в том, как хорошо я чиню твою крышу.

– Именно так, – согласилась Николь, поблескивая глазами в лунном свете. – Ты закончишь там, перед тем как уехать?

– Один – нет. Мне надо еще раз посмотреть на те бумаги. Все продумать...

Николь подскочила.

– Мы же оставили бумаги там, на столе, вместе с пикником!

Квин бережно уложил ее обратно.

– Позже возьму. Заодно уберу со стола, после того как те расхитители наконец лягут спать.

– Спасибо.

– Сначала кровельщик. Потом уборщик. Какие еще занятия ты для меня приготовила?

– О, у меня много вакансий.

Он потянул ее ногу и положил к себе на бедро.

– Например?

– Любовник. – Она соблазнительно изогнулась.

– Введи меня в игру, тренер.

Что и было сделано.

Первым сознательным ощущением Николь поутру явилась сильная рука, лежащая поперек ее живота. Ровное спокойное дыхание овевало ей ухо. Не двигаясь, Николь стрельнула глазами на утренние тени, чтобы оценить время. Шесть, решила она, судя по розовому цвету кусочка неба, который могла видеть. Полседьмого, может быть.

Ей хотелось мурлыкать наподобие котенка. Хорошо спалось в кровати Мака! Перед этим они не разжимали объятий, кроме как на те несколько минут, какие Мак любезно потратил на вызволение бумаг. Николь приготовила целую тарелку сэндвичей из сыра и крекеров, нашедшихся в корзине, и они съели их прямо в постели, потом опять любили друг друга – на ложе из крошек. И повторили это снова.

Николь сдержала улыбку при этом воспоминании. Да, ночью случилось многое, что стоило помнить. Но наверх, к свету сознания, все же постоянно всплывали его слова, те слова, которые он сказал в самый первый их раз:

Ты моя единственная.

Что это могло значить? Не на самом же деле он так думал. Они знакомы меньше недели! Или все-таки?

Мужчина пошевелился и обнял ее крепче. Как будто знал, о чем она сейчас думает. Но его дыхание опять стало по-прежнему ровным, и Николь, закрыв глаза, позволила себе пофантазировать о том, что Мак, возможно, ее не оставит. Вовсе не поедет обратно в Нью-Йорк или хотя бы будет приезжать сюда. Как это он выразился? «То, о чем я знаю, может ведь и продлиться»?

Но он же только о сексе говорил. Или нет?

Ею овладело тепло, рождающееся где-то в груди. Прямо там, где билось ее сердце – одинокое, независимое, старательно оберегаемое от неизбежных страданий, приходящих с любовью. От ноющей, мучительной боли, впервые узнанной тем зимним утром в Чикаго, от страха и шока открытой под ногами могилы.

Двух могил.

Любить – значит потерять. Ведь так?

Закрывшись ресницами от нежного утреннего света, она вызывала в памяти обрывки прошлого, которые обыкновенно старательно прятала подальше. Блинчики на круглом столе в залитой солнцем кухне. Сладкий аромат, исходящий от взрослой женщины: она читает Николь, сидя, обнявшись с ней, на голубых бархатных подушках дивана. Вот рослый черноволосый мужчина весело смеется, подхватывает девочку, вертит ее в воздухе по всей комнате и поет: «Николь-фасоль!»

Николь проглотила непрошеный комок в горле, смигнула с глаз влагу. Ну зачем возвращаться к запретному?

Все из-за этого Квина. Не хочу, чтобы он творил со мной такое. Разве не жила тетя Фредди прекрасно, ну просто прекрасно, безо всякого там мужа?

Мужа?

Николь тихо ахнула, пораженная собственной мыслью. Это еще что за новости? Мак пошевелился, рука с живота перекочевала на грудь. Проснулся.