Лисянский - Иван Фирсов

Вскоре после окончания войны он покинул «Подражислав» и получил назначение на транспорт «Эммануил», отбитый в свое время у шведов.

На «Эммануиле» плавал в Ревель, Ригу. По службе командиром аттестовался исправно — «в должности знающ».

Кампанию 1792 года они плавали с братом врозь. Анания два года назад перевели в Морской корпус, и теперь летом он ходил в практические плавания с гардемаринами.

Незаметно подкралась осень, кампания на море заканчивалась, корабли становились на прикол. Экипажи переселялись на берег.

Лисянские первую зиму встречали вдвоем на берегу.

«Эммануил» разоружился на зиму, и Юрий забежал по привычке в портовую канцелярию справиться о почте. Там второй месяц лежало письмо из Нежина, и, не распечатывая его, Лисянский поспешил к брату.

Летом они сняли небольшую комнату на Галкиной улице и теперь каждый свободный день проводили вместе.

Юрий подвинул свечу. Отец писал о нежинских новостях, жаловался на здоровье, звал сыновей погостить.

— Пора батюшку навестить, — проговорил Юрий, прочитав письмо. (В кадетском корпусе было не по средствам, потом война все перемешала.) — Кампанию на тот год отплаваем и айда вдвоем в Нежин. Старик скучает, заждался.

— Пожалуй, ты прав, — согласился брат.

Юрий взял с комода небольшую книжку. С недавних пор он стал дорожить этими редкими зимними часами на берегу, когда не шатало и не бросало, не свистел ветер в снастях, не слышались рядом под ухом всплески волн за бортом, тянулись томительно в полусонном сознании минуты ожидания вестового, который осторожно, но настойчиво разбудит и пригласит на очередную вахту.

Открыв книгу на закладке, он углубился в чтение записок Шелихова.

«1783 года с Лисьих островов, снаряда три судна пустились к Американским берегам, составляя людство в 300 человек. Они прибыли к Америке августа в последних числа в залив Чугацкой, названной Куком Зандвичь-Саун. Они жителями тамошними к промыслам допущены не были. Я им представлял, что я пришел к ним жить в дружбе, а не вести войну. Многих я велел кормить изготовленною работными моими для себя пищею. Такое мое с ними поведение час от часу более их ко мне привязывало».

Приходили произвольно на ум прочитанные осенью записки о последнем путешествии капитана Кука.

Изданные на английском языке, они читались не совсем свободно. Но многое в сути их было ясно. Кук, безусловно, отменный капитан и знаток своего дела. Не всегда можно понять его действия. За уведенную у его моряков козу сжег селение на островах Общества, а украденный туземцем секстан стоил тому отрезанных ушей. Григорий Шелихов подобного не допускал, покорял алеутов доброжелательностью и взаимной выгодой…

Лисянский в который раз перечитывал заголовок книги: «Российского купца Григорья Шелехова странствие с 1783 по 1787 год из Охотска по Великому Океану к Американским берегам и возвращение его в Россию, с обстоятельным уведомлением об открытии новообретенных им островов Кыктака и Афагнака, до коих не достигал и славный Англинский мореходец капитан Кук, и с приобщением описания образа жизни, нравов, обрядов, жилищ и одежд обитающих там народов, покорившихся под Российскую державу; также климат, годовыя перемены, звери, домашние животные, рыбы, птицы, земные произрастания и многие другие, любопытные предметы там находящиеся, что все верно и точно описано им самим. С Географическим чертежем, со изображением самого морехода и найденных им диких людей.

В Санкт-Петербурге 1791 года».

Закончив чтение, Юрий еще раз перевернул первую страничку обложки, слева на фронтисписе была нарисована любопытная картинка. Причалив кормой к высоким скалам, стоял русский корабль. С него, видимо, только что, сошел путешественник в европейском платье. Стройный алеут, у ног которого смиренно лежали два громадных котика с торчащими клыками и глупыми мордами, дружелюбно протягивал ему звериную шкуру. Под рисунком затейливой вязью выведены стихи М. В. Ломоносова:

Колумбы росские, презрев угрюмый рок,Меж льдами новый путь отворят на Восток.И наша досягнет в Америку держава,И во все концы достигнет Россов слава.

— Шелихов-то купец, а Михайлу Ломоносова читывал, — удивленно сказал Юрий задремавшему брату. — Где-то он нынче шастает?

За окном темень ночи, вдоль Галкиной улицы крутит поземка, от Лисьего носа воет сквозняк и с размаху, дробью бросает в оконце пригоршни снега. И вновь уносятся мысли вдаль, к берегам Восточного океана, туда, в эти неизведанные края вдохновенно стремятся люди, движимые страстью к открытиям. Примкнуть к ним — мечта многих, но не всякому это под силу.

Рождественские праздники 1793 года для Юрия Лисянского совпали с радостным событием в жизни. 1 января ему присвоили очередное воинское звание — лейтенанта.

По традиции производство в очередное звание офицеры отмечали в буфете Морского офицерского собрания. Шесть лет назад, незадолго до войны со шведами, открылось это собрание. Многие офицеры проводили здесь свой досуг вместо шатания по трактирам. Зимними вечерами устраивали музыкальные и танцевальные вечера, обменивались книгами. Буфет, особенно зимой, всегда был переполнен. В углу размещался специальный стол для праздничных застолий офицеров… На вечеринках по случаю «обмывания» пили шампанское, для желающих стояла водка и мадера.

За столом расположились, кроме Лисянских, Баскаков, Карташев, Тулубьев, офицеры с «Эммануила» Качалов и Сеченов и другие. Самым старшим оказался капитан 2-го ранга Гревенс, он верховодил. Рядом с ним сидел его однокашник в том же звании — Александр Круз, сын адмирала. С ним коротко сошелся Ананий в прошлую кампанию на «Двенадцати апостолах». На этом корабле под его командой проходили практику гардемарины.

После «штатных» поздравлений и добрых пожеланий, по установившимся порядкам подняли тосты за всех царствующих особ — наследника, генерал-адмирала, не забыли и действующих адмиралов. Завязалась непринужденная беседа.

— А что, господин лейтенант, — ухмыляясь, спросил Гревенс виновника торжества Лисянского-младшего, — вы все витаете в грезах о дальних вояжах или все быльем поросло?

Все заулыбались, Ананий опередил брата:

— Какое там. Мы едва с ним на жилье устроились, так мне покою нет. Редкий вечер не заводит об этом россказни. Книжицу про Кука у английского шкипера приобрел, а намедни, перед Рождеством, привез из Петербурга записки незнаемого Григория Шелихова…

Все с любопытством смотрели на зардевшегося Юрия, а Гревенс произнес:

— Право сие похвально и достойно истинного моряка. Шелихов Григорий Иванович известен успешными делами на Восточном океане. О нем в Адмиралтейств-коллегии ведают. Сама государыня-императрица пожаловала его серебряной шпагой. В те края и мы думали с покойным Григорием Ивановичем Муловским, — Гревенс перекрестился, — вояж совершить, он также мечтами бредил, ан не состоялось.