Если полететь высоко-высоко… - Мария Романушко

– А как – можно?

Он не нашёлся, что ответить…

Действительно – а как можно? И что значит «чересчур»? И могут ли все любить одинаково? И можно ли дозировать любовь?…

А Христос любил нас не слишком ли сильно, что умер за нас на кресте?…

Но куда нам до Его любви!

Значит, любая наша любовь, даже самая сильная, – на самом деле лишь слабое приближение к Той Любви…

Заезжал Гавр с Анюткой.

Она такая маленькая и худенькая, и мне удивительно, что она уже школьница, уже второклассница. Они заскочили буквально на минутку. Антон спал на балконе в коляске.

– Посмотри на моего сына, – сказала я Гавру. – Ты ведь его ещё не видел.

Мы вышли на балкон, Гавр заглянул в коляску, сказал: «Отличный малыш!»

– Жалко, что он сейчас спит. С ним так интересно общаться!

– Верю, – сказал Гавр.

Я дала ему книгу Андрея Белого, он обещал передать её отцу Александру. А то я взяла уже давно, ещё прошлой осенью и столько времени не возвращала. Гавр сказал, что быстро прочтёт и передаст. За этим и приезжал – за книжкой. И они тут же уехали. Даже чаю не захотели попить.

А мне после их отъезда было долго грустно. И несколько дней я прислушивалась к гудению лифта… Всё казалось: Гавр вот-вот приедет… Войдёт и скажет:

– Что это я так быстро ушёл в тот раз? Ну, где тут Антон, с которым интересно общаться?

Но… лифт останавливался на других этажах. А если и на нашем, то шаги звучали мимо нашей двери. Мимо и мимо…

Стоп! Никаких переживаний! Никаких прислушиваний к тому, чего не может быть! Не может быть потому, что этого не может быть НИКОГДА.

Нас навестил Миша Файнерман. Пришёл по первому зову.

Починил часы с кукушкой, которые повредил Антошка, дёргая часы за гири. Он хотел, чтобы кукушка в часах куковала ежесекундно. Но она взбунтовалась и замолчала вообще.

Ну, Миша вернул ей голос. Миша – удивительный человек. Он – поэт, один из моих любимых. Но у этого, не от мира сего человека, есть поразительное, не свойственное поэтам, свойство: он умеет всё починить. Он говорит:

– Всё-таки я – человек, у меня интеллект, а это – механизм. Так неужели я не могу разобраться в его шестерёнках? Зачем же мне тогда дан интеллект?

Миша всё починяет не потому, что этому учился, а просто из самолюбия! Из-за того, что не хочет чувствовать себя глупее механизма.

Опять ночь, и опять я сижу за столом у окна и перемигиваюсь с бессонным окном у канала…

Пишу Антошин дневничок. Сегодня моему мальчику десять месяцев! Какая огромная жизнь прожита… Уже не могу вспомнить: как я жила, когда его со мной ещё не было? Разве было такое время?…

Кстати: Антоша уже умеет двигать каретку моей пишущей машинки! И с упоением и восторгом лупит по клавишам! А порой задумывается, глядя на клавиши, хмурит лоб… – как будто обдумывает свою будущую книгу… Я его успела сфотографировать в один из таких моментов!

Жаворонок! Мой сынок – жаворонок. Просыпается ни свет, ни заря.

Зима, темень, а он уже агукает…

Предпочитает сын свободу

Сиденью на руках у мамы.

А сыну – года нет от роду,

А сына мир бездонный манит…

Мы просыпаемся так рано!

Как жаворонки в тёплых гнёздах.

И сын – к окну ручонки тянет,

А там – ещё не гаснут звёзды…

Там ночь глухая цвета сажи,

Там ветер рыкает, как рысь.

Поспи ещё, мой сын отважный,

Успеется, не торопись!…

Отвезла рукопись книги в издательство.

Книга называется «Лунные цирки». Я думала, Исаев скажет: «Непонятное название. Придумайте другое». Но он сказал:

– Конечно, не совсем понятное название, но мне нравится. Даже хорошо, что в названии кроется какая-то загадка. Человек берёт в руки книгу, думает: она – про космос, что-то научное. Ан нет – стихи! Ну, вы не исчезайте, появляйтесь! Теперь рукопись отдадим на рецензию – это месяц пройдёт, потом – на вторую рецензию, ещё месяц. Рецензий, как вы знаете, должно быть две – для объективности. Потом рукопись уйдёт на редакционное заключение. Потом включим её в план редподготовки и дадим вам редактора. Начнёте работать с редактором над текстом… Так что не исчезайте надолго! Мелькайте! Привет сыну!

Это было 28 декабря 1976 года. Таким образом, Антошины одиннадцать месяцев мы отпраздновали сдачей моей книги в издательство. Господи, неужели она когда-нибудь выйдет, моя книга?…

Мама говорит: «Тебе везёт на хороших людей».

Да, мне везёт на хороших людей.

Слава Богу за всё!

Глава 5. КАКОЕ ЛЕТО НЫНЧЕ ВЫДАЛОСЬ!…

.  Уже не прежнею девчонкой.  Сегодня вышла в утра синь….  За шею обхватил ручонками.  Меня мой годовалый сын.

.  Всё в мире чистое, всё новое!.  Нас день приветствует, звеня,.  Листвой дождливою, зелёною.  И чашей синего огня.

.  Я припадаю к тихим радостям,.  Как хлеб, простого бытия..  Мой сын, не знающий усталости,.  В песке работает пыхтя…

.  Я лёгкая, как именинница,.  Я прошлым горестям чужда..  Лишь ласточки с родными лицами.  Над нашей тишиной кружат…

.  Мой сын,.      ты в дом вошёл не идолом,.  Вошёл хранителем от бед..  Какое лето нынче выдалось!….  На сколько дней?.         на сколько лет?…

Нет, на тринадцатом этаже мы и не думали сидеть! Хотя на нашей лоджии очень славно, и ты частенько играешь тут.

Мы устроили здесь наш маленький сад. Конечно, до Каптеревского сада нашему садику ещё далеко, но космеи, настурции и ноготки уже осеняют тебя своими светлыми лепестками…

И всё – благодаря отцу Сергию Хохлову. Это он привёз нам доски для цветочных ящиков. Много-много, аккуратно напиленных досочек… Свеженьких. Это было так неожиданно: вдруг раздаётся звонок в дверь. Открываю. Заходит, точнее – вваливается отец Сергий с двумя вязанками досок. Прошагал с ними на балкон. На обратном пути благословил нас с Антошей. И даже чаю не попил, тут же уехал. Откуда он догадался, что нам нужны ящики для цветов? Ах да, я как-то обмолвилась, ещё зимой… Уходя, уже в дверях, спросил озабоченно:

– Найдёшь, кто бы сколотил их тебе?

– Конечно, найду! Спасибо вам огромное.

Они так хорошо пахли… Эти свежие доски. Но были очень занозистые…

Я их потом сколачивала. Сама. А ты вертелся тут же, подавал мне то гвозди, то молоток. А потом споткнулся и упал на них, и твоя рука была – как ёж – сотни заноз!

Я целый час из тебя их вытаскивала, а ты сидел тихонько, внимательно следя за тем, как я работала пинцетом… Ты удивительно стойко переносил боль.

Вообще, ты был очень терпеливый. Помнишь, как ты разбил голову о батарею? И как я бежала с тобой в поликлинику… Была осень, а ты (лёжа у меня на руках и запрокинув голову) любовался жёлтыми кленовыми листьями на деревьях и поминутно просил меня: «Сорви вон тот листочек! и тот тоже!»

Так я и внесла тебя в кабинет к хирургу: с окровавленной головой и букетом кленовых листьев в руках… Не помнишь? Ну, и хорошо, что не помнишь. А как тебя накрыло креслом-качалкой, и два нижних зуба продырявили нижнюю губу? Это, наверное, помнишь…

– Мой самый частый пациент! – говорил врач-хирург в детской поликлинике. – Антон, что ж ты такой непоседа?

Господи, сколько всего было!… Одно слово – мальчик. (Хотя я-то была девочкой, но со мной тоже всего в детстве наслучалось, не дай Бог!)

Кстати, Антон, а ты помнишь землетрясение?

Оно случилось в твою вторую зиму, однажды глубокой ночью…

Ты уже спал. А я стирала в ванной твои вещички. Большой эмалированный таз (кстати, подарок бабушки Доры, и, кстати, во время крещения этот таз служил тебе купелью), так вот: этот таз стоял на табуретке, и был полон до краёв воды, твоих рубашечек и колготок. Обожаю стирать твои вещички!

Шумела вода, вздымалась над тазом пена, и вдруг… ни с того, ни с сего таз слетает с табуретки! Было впечатление, как будто табуретку выдернули из-под таза!

И – в этот же миг – в комнате раздался шум падающих вещей и – твой плач…

Вбегаю в комнату. Зажигаю ночник. Ты стоишь в кроватке, в распахнутых глазах -испуг, плачешь… А на полу валяются твои игрушки, которые, обычно, мирно стоят на книжном шкафу и никогда оттуда сами не прыгают. Чудеса! Какой-то полтергейст!

Поставила всё на место. Успокоила тебя. Ты уснул. Собрала в ванной лужу с пола.