Кутузов - Олег Михайлов

– Вы, верно, дядюшка, понимаете, как обеспокоился князь Григорий Александрович, когда был отставлен фаворит Ермолов... – начал Рибопьер.

– Еще бы! Потемкину близ трона нужен человек, преданный не только государыне, но и ему лично, – сказал Михаил Илларионович.

– А граф Александр Матвеевич находится с князем в дальнем родстве...

– Вот как? Этого я и не знал! – вскинул Кутузов левую бровь.

– И вот светлейший князь посылает к государыне своего адъютанта, которому вручается некая картина для показа ее величеству. По предварительному уговору оценка картины и будет мнением о достоинствах самого Александра Матвеевича. Первое впечатление не было благоприятным. Оглядев поручика, императрица изволила молвить: «Рисунок недурен, да колорит плох...»

– Тут-то, очевидно, и заработали тихие друзья светлейшего – Марья Саввична Перекусихина и Захар Константинович Зотов, – догадливо вставил Кутузов.

– Так, дядюшка! Александр Матвеевич благополучно прошел обычные испытания и утвердился фаворитом...

– И скажу искренне, выбор на сей раз очень недурен. Мамонов умен, добр, скромен, отменен по воспитанию и манерам, – медленно проговорил Кутузов.

– А уж как ко мне привязан! – с беспечной живостью воскликнул Рибопьер. – Как-то признался, что жить без меня не может. «Ни с кем не могу говорить так открыто, как с тобой!..» Но что же мы все о графе? Расскажите лучше, дядюшка, о себе, о своих успехах...

– Что успехи, когда нет бранного дела! – отмахнулся Михаил Илларионович. – Ты лучше посмотри-ка, брат, что за лошадь мне удалось купить. Ты-то ведь знаешь в этом толк!

– Конечно, отбита у кочевников?

– Угадал! Но возила на себе какого-нибудь султана. У казака взял, и задешево. Почти что даром. Не лошадь – целое состояние. Пойдем, штабные конюшни моего корпуса в двух шагах...

Ах, какая лошадь ожидала их в длинном деревянном сарае, куда струйками проникал солнечный свет! Золотисто-гнедая, сухая, плотная; маленькая, изящная головка со слегка вогнутой переносицей; шея – лебединая и, как выражаются знатоки, «с зарезом»; уши острые, глаза навыкате. Лошадь перебирала тонкими, в чулках ногами и недовольно косила лиловым глазом на вошедших. Кожа ее нервно вздрагивала.

– Арабская! Настоящая кохлани! – объяснил Михаил Илларионович.

Он в восхищении приседал, требуя от Рибопьера поглядеть линию живота, сухожилия ног, причмокивал, даже всплеснул руками почти в детском восторге. Но едва прикоснулся, чтобы погладить, как она оскалила зубы и взбрыкнула, норовя повернуться задом.

– Гляди, гляди! – в восторге указал Кутузов. – Оскал такой, что в ноздрю хоть кулак суй!..

– Хороша, слов нет, – согласился Рибопьер. – Но ведь совсем дикарка. Какова она в выездке?

– По настроению, – сознался Михаил Илларионович. – Честно сказать, чрезвычайно капризна. Верно, секрет обращения с ней ведом только прежнему ее хозяину. Ну, да не будь я настоящий лошадник, если ее не приручу...

Они вышли в просторный двор. Конюхи скребницами чистили офицерских лошадей, мыли их, весело переругиваясь, и напоминали обыкновенных мужиков, собирающихся в поле. Кутузову внезапно показалось, что затянувшаяся мирная пора будет продолжаться вечно, что в этот погожий майский день, пахнущий нагретой землей, травой, лошадьми, нельзя даже и думать о штыковых атаках, залповых выстрелах, о бранном деле. Но мысль эта, словно майское облачко, промелькнула и истаяла в сознании.

Михаил Илларионович обернулся к Рибопьеру:

– Ну, а коли война? Будешь сидеть по-прежнему в Петербурге? Ты же офицер!..

– Не знаю, дядюшка... – Рибопьер потупился. – Александр Матвеевич меня ни на шаг от себя не отпускает. Да и для князя Григория Александровича, говорит он, будет лучше, если я останусь в Питере...

– А-а... Так князь, конечно, боится влияния на Мамонова врагов своих – Завадовского, Безбородко и Александра Романовича Воронцова?

– Вот именно! И пока я рядом с Александром Матвеевичем, князь может быть спокоен. Государыня почасту вызывает меня к себе и советуется со мной. А мой маленький Саша стал любимой игрушкой ее величества...

– Сколько ему лет?

– Шестой год. Резвый и веселый мальчонка. Он у нее совершенно как дома. В прошлом году государыня пожаловала Сашу офицером в конную гвардию... Я же истинно хожу у нее в советчиках. Недавно изволила говорить о воспитателе для любимого внука – великого князя Александра Павловича. Я присоветовал ей друга моей юности Лагарпа. Это подлинно наставник!..

– Да, ее величество обладает необыкновенным даром понимания людей. Это видно даже в выборе собеседников, – сказал Кутузов. – Только теперь и ей ох как нелегко! Предстоит решать задачи посложнее, чем укрощение моего скакуна...

4

За непрестанными празднествами, куртагами и карточными и бильярдными играми Екатерина II в мыслях была далеко: ей сообщили, что граф Фалькенштейн уже выехал навстречу.

Свидание состоялось 7 мая, у городка Кайдаки. Русская императрица и австрийский монарх вышли из своих карет на довольно далеком расстоянии, чтобы выразить взаимное уважение друг другу. В Кайдаках состоялась и первая беседа, без свидетелей. Важно было убедить Иосифа II в необходимости совместной борьбы против Оттоманской Порты, в то время как римского императора более заботила угроза со стороны Пруссии. Однако ум и обаяние русской государыни взяли верх над нерешительностью австрийского монарха. Когда позднее, к ужину, были приглашены старые царедворцы – Василий Иванович Левашов и князь Волконский, Екатерина сказала им вполголоса о графе Фалькенштейне:

– Он уже в моем рукаве!..

Участие Австрии в возможной войне с турками, польский вопрос – все было решено так, как она того хотела. А о близости войны говорило многое: около Киева была собрана армия под командованием Румянцева-Задунайского, у Херсона – корпус под началом князя Потемкина; кроме того, до шестидесяти тысяч войск расположились небольшими отрядами на пути следования императрицы. Многозначительными были и надписи на триумфальных арках. В Кременчуге: «Возродительница сих стран»; в Херсоне: «Путь в Константинополь».

В Крыму государыня со свитой любовалась новым черноморским флотом и поднялась на борт корабля «Слава Екатерины», в то время как Иосиф II с графом Кобенцлем и принцем де Линем на шлюпке ездил для обозрения нового 50-пушечного фрегата «Святой Андрей». Потом из специальных покоев Екатерина наблюдала, как бомбардирский корабль «Страшный» с пятого выстрела зажег специально выстроенный в трехстах саженях городок. В числе представленных ей Потемкиным морских командиров был уже прославившийся своим искусством капитан 1-го ранга Ушаков.

Принцу Нассау-Зигену и де Линю, в качестве знатоков, было разрешено осмотреть сильную турецкую крепость Очаков, поставленную на мысе между лиманом Днепра и Черным морем, как раз напротив Кинбурнской косы. Турки перегородили лиман десятью своими военными кораблями, словно бы для того, чтобы воспрепятствовать войти в Кинбурн, если бы русская императрица пожелала плыть туда водой. Для мирного времени это было уже неприличной демонстрацией силы.

Путешественники набросали на бумаге расположение кораблей, и по возвращении Нассау-Зиген предложил Екатерине свои услуги, чтобы избавить ее от этого флота. Императрица улыбнулась и щелчком сбросила бумажку на пол.

«Я смотрю на это как на предвестие скорой войны», – сказал себе де Линь. Его предсказание сбылось быстрее, чем он думал. Не прошло и трех месяцев, как этот самый турецкий флот в тех же водах Днепра напал на русский фрегат «Скорый»...

5

В полдень 7 июня 1787 года Екатерина II торжественно въехала в Полтаву.

Полтава! Священное для каждого русского место. Здесь 27 июня 1709 года Петр Великий сокрушил войско шведского короля Карла XII и тем решительно склонил в свою пользу долгую Северную войну. Эта славная виктория воспевалась и поэтами, и безвестными сказителями, и народными песнями.

Было дело под Полтавой,Дело славное, друзья!Мы дрались тогда со шведомПод знаменами Петра.Наш могучий император —Память вечная ему! —Сам, родимый, пред полками,Словно сокол, он летал,Сам ружьем солдатским правил,Сам и пушку заряжал...

Еще были видны остатки шести редутов, построенных перед Полтавской баталией по приказу Петра, а посреди равнины возвышался внушительный курган, прозванный в народе Шведской могилой. И русские и шведы погребены в нем были вместе. Курган, как рассказывали старики, был еще выше, но за прошедшие без малого шесть десятков лет уменьшился от нетления великого множества находившихся в нем тел. Четыре тропинки вели на вершину Шведской могилы, а маленький деревянный столб у основания кургана служил ему скромным памятником.