Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла - Томас Лав Пикок

Обманут будешь непременно![151]

С. Батлер

Новый Лес упоминается на последующих страницах так, будто он по-прежнему не огражден. Иным автор его не мыслит, ибо с тех пор, как его огородили, не видывал его и видеть не предполагает.

Эпиграфы иногда соответствуют главам, каким предпосланы; чаще же — общему замыслу или, заимствуя музыкальный термин, «мотиву оперетки»[152].

ГЛАВА I

ПАРАДОКСЫ

Ego sic semper et ubique vixi, ut ultimam

quamque lucem, tamquam non redituram,

consumerem —

Petronius Arbiter[153]

(Всегда и везде я так провожаю день, будто он уже не вернется.)

— Палестинский суп! — заметил отец Опимиан[154], обедая с приятелем своим помещиком Гриллом[155]. — Забавнейшая ложная этимология. Есть превосходная старая овощь — артишок, от которой мы едим вершки; и есть позднейшее нововведение, от которого едим мы корешки и тоже именуем артишоком из-за сходства с первым по вкусу, хотя, на мой взгляд, какое уж тут сравненье. Последний — разновидность helianthus из рода подсолнухов из класса Syngenesia frustranea. Подсолнух поворачивается к солнцу, а стало быть, это girasol. Girasol превратился в Иерусалим[156], а от иерусалимского артишока произошел палестинский суп.

Мистер Грилл:

— Весьма добрая вещь, ваше преподобие.

Преподобный отец Опимиан:

— Весьма добрая вещь; но явственно ложная этимология, чистейший парадокс.

Мистер Грилл:

— Мы живем в мире парадоксов, и часто, боюсь, более нелепых. Мой скромный опыт научил меня, что шайка мошенников — это старая солидная фирма; что люди, продающие свои голоса тому, кто больше заплатит, и радеющие о «строгости выборов», дабы продать свои обещанья обеим партиям, — это свободные, независимые избиратели; что человек, непременно предающий всех, кто только ему доверился, и изменяющий решительно всем собственным принципам, — это крупный государственный деятель и консерватор, воистину a nil conservando[157][158]; что распространение заразы есть попечение о всеобщем здравии; что мерило способностей — не достижения, но замашки, что искусство передавать все познания, кроме полезных, есть народное образованье. Взгляните за океан. Слово «доброжелатель» предполагает, казалось бы, известную дозу добрых чувств. Ничуть не бывало. Оно означает лишь всегдашнюю готовность к сообщничеству в любой политической низости. «Ничегонезнайкой», казалось бы, признает себя тот, кто полон смиренья и руководствуется библейской истиной, что путь ко знанию лежит через понимание своего невежества[159]. Ничуть. Это свирепый догматик, вооруженный дубинкой и револьвером. Только вот «Локофоко»[160] — слово вполне понятное: это некто, намеревающийся сжечь мосты, корабли и вообще спалить все дотла. Флибустьер — пират под национальным флагом; но, полагаю, само слово означает нечто добродетельное — не друг ли человечества? Преподобный отец Опимиан:

— Скорее друг буянства — φιλοβωστρής, как понимали буянство старые наши драматурги; отсылаю вас к «Буйной девице» Мидлтона[161] и комментарию к ней[162].

Мистер Грилл:

— Когда уж речь у нас зашла о парадоксах, что скажете вы о парламентской мудрости?

Преподобный отец Опимиан:

— Ну нет, сэр, ее-то вы помянули некстати. «Мудрость» в данном словосочетании употреблена в чисто парламентском смысле. Парламентская мудрость — это мудрость sui generis[163]. Ни на какую иную мудрость она вовсе не похожа. Это не мудрость Сократа, не мудрость Соломона. Это парламентская мудрость. Ее нелегко объяснить, определить, но очень легко понять. Она много преуспела сама по себе, но еще более, когда на помощь к ней поспешила наука. Они сообща отравили Темзу и загубили рыбу в реке. Еще немного — и те же мудрость и наука отравят уже весь воздух и загубят прибрежных жителей. Приятно, правда, что бесценные миазмы воспарились у Мудрости под самым мудрым ее носом. Чем упомянутый нос, подобно носу Тринкуло, остался весьма недоволен[164]. Мудрость повелела Науке кое-что предпринять. Что именно — не знают ни Мудрость, ни Наука. Но Мудрость уполномочила Науку потратить миллион-другой; и уж это-то Наука, без сомненья, выполнит. Когда деньги разойдутся, обнаружится, что кое-что — хуже, чем ничего. Науке понадобятся еще средства, чтобы еще кое-что предпринять, и Мудрость их ей пожалует. Redit labor actus in orbem[165][166]. Но вы затронули нравственность и политику. Я же коснулся только искаженья смысла слов, чему мы видим множество примеров.

Мистер Грилл:

— Что бы мы ни затронули, ваше преподобие, почти во всем мы обнаружим общее: слово представляет понятие, если разобраться, ему чуждое. Палестинский суп от истинного Иерусалима не дальше, чем любой почти достопочтенный пэр от истинного достоинства и почтения. И все же, что вы скажете, ваше преподобие, насчет стаканчика мадеры, которая, я убежден, вполне соответствует своему названью?

Преподобный отец Опимиан:

— In vino veritas[167]. С превеликим удовольствием.

Мисс Грилл:

— Вы, ваше преподобие, как и мой дядюшка, готовы толковать о любом предмете, какой только подвернется; и развиваете тему в духе музыкальных вариаций. Чего только не помянули вы по поводу супа! А насчет рыбы что скажете?

Преподобный отец Опимиан:

— Исходя из той посылки, что передо мной лежит прелестнейший ломтик семги, о рыбе я многое могу сказать. Но тут уж ложных этимологии вы не найдете. Имена прямы и просты: скат, сиг, сом, сельдь, ерш, карп, язь, линь, ромб, лещ, рак, краб — односложные; щука, треска, угорь, окунь, стерлядь, палтус, форель, тунец, семга, осетр, омар, голец, судак, рыбец, налим, карась, пескарь — двусложные; из трехсложных лишь две рыбы достойны упоминания: анчоус и устрица; кое-кто станет отстаивать камбалу, но я до нее не охотник.

Мистер Грилл:

— Совершенно с вами согласен; но, по-моему, вы не назвали еще нескольких, которым место в ее компании.

Преподобный отец Опимиан:

— Зато едва ли я назвал хоть одну недостойную рыбу.

Мистер Грилл:

— Лещ, ваше преподобие: о леще не скажешь ничего лестного. Преподобный отец Опимиан:

— Напротив, сэр, много лестного. Во-первых, сошлюсь на монахов, всеми признаваемых знатоками рыбы и способов ее приготовленья; на видном месте в списках, изобличающих излишества монастырей и прилагаемых к указам об их роспуске, вы найдете пирог с лещом. С разрушительной работой поспешили и, боюсь, в суматохе утеряли рецепт. Но леща и сейчас еще подают в тушеном виде, и блюдо это изрядное, если только он взрослый и всю жизнь проплавал в ясной проточной воде. Я называю рыбой все, что поставляют для нашего стола реки, моря