Путч будет завтра (Старинный романс) - Наг Стернин

– Тогда его и из дворян, небось, поперли? – спросил Юра.

– Это называлось, кажется, лишением всех прав состояния, – сказал Нахапаров. – Так что же, Алеша, тогда он и погиб?

– Практически сразу.

– И остались на свете две молодые беременные женщины, – пробормотала Надежда.

– Да, – согласился Алексей Алексеевич, – вот только одна из них без средств к существованию, без состоятельной родни и без семьи. Алексей Алексеевич, видите ли, на сироте женился, на бесприданнице.

– Погоди, Алексей, а разве на дуэлях не по жребию стрелялись? – спросил Юра. – Я в кино видел…

– Бывало так, бывало и иначе, – поспешно перебил его Нахапаров, – Тогда был целый кодекс дуэльный разработан, даже не один, если не ошибаюсь. Вы скажите, Алеша, а позже пути ваших семейств не пересекались?

– Практически нет. В первую мировую упоминался мой дед в одном приказе о награждении с каким-то Елагиным в связи с Брусиловским прорывом, да в гражданскую под Омском при разгроме Колчака было что-то такое, я толком не знаю.

– Это мой прадед по отцу, – сказала Надежда. – Он потом получил свои десять лет без права переписки. А материнский комиссарил на Южном фронте. Так что до самой перестройки я думала, что являюсь живым свидетельством примирения былых врагов.

– А у Вас как, Алеша? – спросил Борис.

– Мой сам застрелился. Когда его брать пришли, так он пришедших на пол положил, не без крови, правда, но без смертоубийства. Руки-ноги, там, я точно не знаю. Потом написал личное письмо. Сталину. Что вины за собой не знает. А называть себя врагом народа не позволит никому.

– И что же семья? – спросил Борис.

– Семью не тронули. Письмо Сталину, видимо, понравилось. Жили без клейма народных врагов. Вот, собственно, и вся история. А теперь романс. Предупреждаю, что я не только певец, но и гитарист аховый. Так что романс я вам даже не напою, а скорее наговорю. И сразу со второй строфы. Или куплета. Или как там это называется. Передайте мне, пожалуйста, гитару, Ирочка.

Начал он, почему-то, с начала, споткнулся, махнул рукой. “Продолжайте, продолжайте” – зашумели окружающие. Алексей Алексеевич добрался до конца первого куплета, взглянул на Надю и продолжил:

Я внимательно слушаю сказки,

Их из уст Ваших жадно ловлю.

Ваши хитрые, лживые глазки,

И люблю говорить, что люблю.

Как люблю я головку пустую!

Так люблю, что сказать нет и слов.

Дай хоть раз я тебя расцелую,

И тогда умереть я готов.

– Кстати, Наденька, есть еще одно вполне объективное доказательство моей правоты, пусть и косвенное. В студенчестве я туризмом увлекался. Зимним, нырять-то зимой мы все равно не могли, вот и… Во время одного из походов занесли нас черти в тот самый Красноармейский район. И в местном историко – художественном музее увидел я портрет девушки на веранде кисти неизвестного художника. А директриса музея, бывшая у нас за экскурсовода, рассказала, что местные энтузиасты – краеведы заинтересовались этим портретом и раскопали имя девушки. Художник, как у нас в России ведется, так и остался неизвестным. Девушка же оказалась дочерью местного помещика Дарьей Иннокентьевной Новосельцевой, в замужестве Елагиной. Очень, между прочим, Вы на нее похожи, Надя, как я теперь вижу. К чему я все это рассказываю? К тому, что косы у нее никакой не было, можете проверить сами. Поинтересуйтесь при случае.

– Вы на меня не обижайтесь, Наденька, – сказала Ирина, – но нет в этих словах никакого поношения, а есть в них шутка, поддразнивание и еще есть любовь, честное слово. Большая любовь, это сразу чувствуется. И вообще они очень милые. Так что Алексей Алексеевич… Алеша, я их у Вас спишу, ага?

– После такой истории говорить как-то вот ни о чем больше не хочется, – сказал Борис. – Но и спать тоже не хочется. А не пойти ли нам, друзья, искупаться?

– А что, – поддержал его Нахапаров, – хорошая идея. Пошли, а? Забежим к себе, захватим плавки, купальники, полотенца и встретимся в вестибюле.

– Правильно, – сказала Надежда. – Вы идите. И ты, Юра, тоже иди. А мы с Алешей тут еще немножко посидим. Нам с ним надо кое-что выяснить. Поговорить кое о чем.

Все заторопились к выходу. На Юру старались не смотреть. Юра покраснел, как-то уж очень бестолково заметался по комнате, потом схватил махровую простыню и плавки и выскочил за дверь.

Алексей Алексеевич нервно ухватил пачку сигарет.

– Не надо, – тихо сказала Надя, – От тебя и так несет, как из дымогарной трубы.

– Но я смущен. И я не понимаю…

– Да что ж тут понимать? Тут, мне кажется, все ясно. Только вот что, Алеша, чтобы недомолвок между нами не было. Не знаю, что уж там тебе сказал Нахапаров, но в Москве есть один человек, перед которым я преклоняюсь. Я и на тебя, если честно, смотрю снизу вверх, а уж на него с неизмеримо низшей точки. Так что все, что между нами будет… в общем, в Москве продолжения не последует. Ну что ж ты стоишь, как столб? Обними меня. Разве ты не видишь, что меня всю трясет. Со страха.

11

Несколько дней Алексей Алексеевич жил как в угаре. А после, когда поймал себя на том, что ведет отпускным дням обратный счет, над обстоятельством этим долго смеялся. Хоть и не без горечи, нет, не без горечи. Надежда была притихшая, счастливая, молчаливая, и очень обрадовалась, когда быстро утешившийся Юра притащил в их компанию новую девушку. Девушка была молоденькая, симпатичная, и очень мило краснела. Жила Верочка через две комнаты от Бориса с Ольгой и, как выяснилось, каждый вечер проводила в лоджии, старательно прислушиваясь к долетавшим до нее обрывкам разговоров.

Алексей Алексеевич, против обыкновения, узнал о новой подружке соседа раньше остальных друзей. Просветила его вездесущая Алиса.

– Ну-с, Ал-Ал, – сказала она с милой улыбкой, – наш поэт будто бы не в накладе, а? Как Вам кажется? И лялька Вам как? Очень даже ничего лялечка, не правда ли? На любой вкус. Впрочем, Вы, как всегда, верно, еще не в курсе…

Надежда старалась следить за тем, чтобы Алексей Алексеевич работу свою ни в коем случае не забросил, сама усаживала его за стол и, навалившись ему на спину своей умопомрачительной грудью, смотрела через плечо, как из-под его пера на листе бумаги выстраиваются длинные ряды непонятных и загадочных значков, перемежаемых редкими вкраплениями читаемых нормальными людьми выражений. Некоторые из этих фраз приводили ее в веселое настроение, а над сентенциями вроде: “отсюда с очевидностью следует…”, “совершенно ясно, что…” или “как легко убедиться…” она хохотала