Хомотрофы - Александр Соловьёв

Я посмотрел в небо. Боже! Все что мне нужно – дожить до той минуты, когда эти места вернуться во власть людей. В их полноправную власть.

В голове по-прежнему пульсировала боль, сон принес лишь некоторое облегчение. Я порылся в карманах, вытащил из них мелочь. На аспирин хватит.

Единственный аптечный киоск был на станции. Я вполне успевал туда прогуляться. В Полиуретане круглосуточно работали производственные цехи завода, винно-водочный магазин и – о чудо! – аптечный киоск.

Железнодорожные вокзалы, запах просмоленных шпал, рельсы, убегающие вдаль и сливающиеся на горизонте, всегда вызывали у меня желание отправиться в путешествие. Сейчас, оказавшись на платформе, я ощутил почти физическую боль отчаяния. Так, наверное, смотрит узник через ячейки решетки.

Я подошел к зданию вокзала и постучал в металлический ставень окошка аптечного киоска. Заспанная фармацевт показалась через несколько минут, когда я начал колотить громко и нетерпеливо. Ни малейшего недовольства она не высказала, выдала аспирин, отсчитала сдачу и закрыла у меня перед носом ставень. Только после этого я сообразил, что надо было купить воды, чтобы запить таблетку. Стучать второй раз я постеснялся, в конце концов, могу напиться из-под крана в туалете.

В зале ожидания стояла гнетущая тишина. Пустые ряды скамей в некоторых местах еще поблескивали остатками лака. Здесь давно поселилось запустение. Несколько тусклых лампочек изливали болезненно-желтоватый свет. Они ютились рядом с десятком перегоревших в тяжелой массивной люстре.

Свет падал так, что на схеме движения поездов ярким пятном выделялся Полиуретан, железнодорожная ветка ныряла в него из тени, выныривала и вновь уходила во мрак, точно обрывалась. Я даже не знал, что за станции находятся с той и с другой стороны. Хотя, какой смысл этим интересоваться. В моей реальности нет ничего, кроме Полиуретана.

Я брел по мертвому залу ожидания, шаги гулким эхом разносились под высокими сводами. Вдруг над чередой спинок скамей показалась чья-то голова. Я знал, что шатунам не позволяют ночевать на вокзале, и если кто-то заметил нарушение, обязан сообщить о нем блюстителям. У меня не было ни малейшего желания кому-то о чем-то доносить. Я сделал вид, что ничего не заметил.

– Простите, – окликнули меня. – Может, вы мне подскажете, как добраться до Тисовой улицы. Меня должны были встретить…

Я оглянулся. Заспанная женщина поднялась со скамьи, поправила одежду. Выглядела она потерянной. Я не знал, где находится Тисовая улица. Внезапная догадка заставила мои внутренности похолодеть.

– Вас пригласили в Полиуретан? Кто-то из родственников или знакомых?

– Подруга.

– Уезжайте отсюда! Уходите пешком и немедленно!

Моя горячность ее напугала.

Объяснить что бы то ни было я не успел. Дверь в зал ожидания распахнулась, и вошел Гавинский в сопровождении тех самых мордоворотов, что выкручивали мне руки.

У меня внутри что-то оборвалось, вчерашние впечатления были очень свежи. Лицо Гавинского на мгновение странно перекосилось.

– Госпожа Петрова? – обратился он к женщине.

Та кивнула.

– Простите, что не встретили вас вчера. Мне поручено показать вам производство. Идемте.

– А что же Галочка?.. – спросила женщина о своей подруге.

– Галина Аркадьевна приболела.

Гавинский перевел взгляд на меня. Я часто дышал, понимая весь ужас происходящего и то, что я не в силах ничего предотвратить. Спаситель города, который не в состоянии выручить из беды одного единственного человека.

– Не ходите с ними! – крикнул я вслед женщине. Как я мог в двух словах объяснить ей все то, что происходит в Полиуреиане? Этого и тысячей слов не передашь. В такое просто не поверят.

Она оглянулась.

– Уезжайте отсюда, – попросил я.

– Городской сумасшедший, – объяснил ей Гавинский, бросив на меня испепеляющий взгляд. Он взял женщину под руку и увлек за собой. Мордовороты остались.

Поздравляю, Лемешев. Аспирин тебе очень пригодиться. Позже.

А все-таки я бегаю очень быстро. Даже несмотря на разбитое вчера колено, скорость я развил спринтерскую.

Этот запал сохранился на целый день. Я носился по отделам, сортировал бумаги как невротик со стажем и подспудно ждал появления Гавинского. Даже предстоящее свидание с Еленой не могло настроить меня на оптимистический лад.

15

Очень трудно было отыскать цветы. И все же, я их нашел.

Блошиный рынок работал только по субботам, да и то не позднее, чем до девяти утра. Привычных старушек-торговок на остановках и около магазинов в этом городе не было.

Я решил обратиться к частникам и стал прохаживаться мимо домов с земельными участками. Но, как ни странно, никто в городе не выращивал цветы. Яркие оранжевые розы я заметил случайно в одном из дворов, окруженном низким забором. Пришлось минут двадцать звать хозяйку. Наконец, из дома вышла пожилая пара.

Мужчина и женщина, одетые во все чистое так, словно собрались в дорогу, с обреченным видом подошли ко мне; хозяин протянул два паспорта.

– Зачем? – удивился я. – Я всего лишь хотел попросить вас об одной услуге.

– Вы не из блюстителей? – недоверчиво спросил старик.

– Разумеется, нет! – я дружелюбно улыбнулся. – Вы не могли бы продать мне несколько роз?

Просьба вызвала странную реакцию. Хозяева замерли на месте, глядя на меня как на призрак. Первой из оцепенения вышла женщина.

– Вы это серьезно?

Она открыла замок и распахнула калитку.

– Молодой человек, заходите, пожалуйста. Розы? Это просто удивительно! – она негромко засмеялась. – Как же, как же… Берите! Выбирайте! Крымские… Простите меня, старую. Сейчас никто их не покупает. Пришлось большинство кустов вырубить.

Она принесла секатор.

– Какую вам? Эту? Или эту? Может, ту? – не обращая внимания, что шипы царапаются руки, женщина бойко выхватывала из кустарника одну за другой оранжевые розы, пока не набрался букет. – Ах! Как же приятно, что хоть кому-то в этом городе дарят цветы!

Ее глаза заблестели от слез.

Ровно в девять часов вечера я стоял у входа в городской рынок.

Минут через пятнадцать подкатил желтый «мазератти-сирокко». Эту машину я уже видел во дворе административного корпуса. Так и думал, что это ее авто. Я открыл дверцу, сел.

– Привет, мой папарацци, – сказала Елена. В ее голосе не было желания обидеть.

– Привет, Елена, – ответил я с улыбкой и передал розы.

Она взяла цветы, присмотрелась к кровоподтеку у меня на скуле, но ничего не спросила. Наклонилась ко мне. Мы поцеловались. Первый раз быстро, второй – немного дольше.

Елена посмотрела на розы, понюхала, повернула голову назад, соображая, куда положить цветы, но, видно, не захотела с ними расставаться.

– Давай, поведу, – сказал я.

– Умница! – обрадовалась она.

Спустя три часа мы лежали в постели на мягкой зеленой простыне из микрофибры.

Спальня Елены так же, как и ее рабочий кабинет, являлась воплощением свободы стиля. Кровать с балдахинами, искусственный камин, дорогая стереосистема, маленький круглый столик возле зеркала – эти вещи как будто только что из магазина. Огромный ковер в виде шкуры фантастического зверя распростерся на красном паркете. Все гармонично, со вкусом.

Порядок нарушала только наша одежда, хаотично разбросанная на полу. Ее точно разметало взрывом – взрывом безрассудных эмоций. Картину довершали две пустые бутылки из-под французского шампанского.

Полночь. Полиуретан погружен во тьму. За окном поют цикады. Ее голова у меня на плече. Золотистые волосы рассыпаны по груди, касаются подбородка. Мне щекотно и тревожно.

Это изумительная ночь, но я чувствую, что угодил в омут. Ощущаю предательскую слабость. Похоже, с Еленой творится то же самое. Целую ее пухлые, отзывчивые губы и мне кажется, что, чего бы она ни желала от сегодняшней встречи, сейчас ей хочется обо всем на свете забыть. Отложить игру на время.

Как мне нравится скользить по ее совершенному телу, рисовать на нем языком и губами бесконечную линию. Это сон, в котором я вижу другую, незнакомую мне планету. Я путешественник. Диковинные леса, темные пещеры – все таит в себе бесконечные загадки. Кто знает, какие опасности подстерегают пришельцев, ступивших на эти благодатные земли?

На нас обоих находит помешательство. Мы немного отдыхаем и вновь набрасываемся друг на друга. Наслаждаемся мгновениями, неожиданным даром судьбы. Растворяемся в потоке страсти, перестаем наблюдать друг за другом.

Но почему я так упрямо думаю о возможности ей доверять? Что если только я утратил над собой контроль? В то время, когда она членит меня анатомическим скальпелем и рассматривает под микроскопом препараты из моих тканей, я заражаю собственный разум странными грезами.

Пытаюсь понять, может ли Елена в эту минуту быть собой? Интуитивно чувствую: в ее прекрасном теле живет душа, которая жаждет любви. Но ведь она жульничает! Рассудок настойчиво твердит, что все – ложь, и предупреждает об опасности.