Пианистка - Эльфрида Елинек

Отец не понимает, почему его привезли сюда, ведь это место никогда еще не было для него домом. Ему многое запрещают, да и на то, что позволено, смотрят с неудовольствием. К тому, что он все делает неправильно, он уже привык, так всегда говорит его супруга, ему нельзя ни к чему прикасаться, ему нельзя волноваться, он должен справиться со своим беспокойством, ему лучше лежать себе потихоньку, этому любителю бесконечных прогулок. Он должен следить за тем, чтобы не вносить в дом грязь и не выносить из дома ничего, что принадлежит владельцам. Внешнее и внутреннее нельзя смешивать друг с другом, все имеет свое место, и для прогулок снаружи следует даже менять одежду или дополнительно одеваться, но одежду эту украл сосед по комнате, чтобы отравить старику прогулку снаружи. Отец сразу устремляется прочь, едва только его помещают в эту камеру хранения, но его тут же арестовывают и принуждают в ней остаться. Иначе как бы его семья отделалась от этого нарушителя спокойствия, а владельцы пансиона приобрели бы свои богатства? Одни хотят, чтобы он оставался подальше от них, а другие, чтобы он у них подольше оставался. Одни живут за счет того, что он находится у них, а другие — за счет того, что он их оставил и находится теперь вне поля зрения. До свидания, все было чудесно! Однако когда-нибудь всему приходит конец. Отец, которого поддерживает недобровольный помощник в белом халате, должен сделать ручкой двум своим женщинам, — они собираются отбыть прочь. Однако папочка вместо того, чтобы помахать рукой, неразумно держит ее перед глазами и умоляет, чтобы его не били. Это бросает невыгодный свет на отъезжающую неполную семью, ведь папулю никогда и пальцем не трогали, это уж точно. И откуда это у папы, — спрашивает отъезжающий остаток семьи, обращая свой вопрос в пространство, насыщенное тихим и свежим воздухом. Ответа не слышно. Мясник на обратном пути едет быстрее, избавившись от опасного пассажира; он хочет поспеть домой и поиграть с детьми на футбольной площадке, ведь сегодня воскресенье, его выходной. Он произносит несколько старательно придуманных заранее слов утешения. Тщательно подобранными фразами он выказывает дамам К. свое сочувствие; деловые люди наилучшим образом владеют языком поиска и выбора. Мясник говорит так, словно речь идет о выборе между филе и ромштексом. Он прибегает к своему обычному профессиональному языку, хотя сегодня выходной день, день языка воскресного. Лавка его закрыта. Но настоящий мясник всегда на службе. Обе дамы К. вываливают наружу целый поток внутренностей, от которых еще идет пар, однако, по оценке специалистов, эти внутренности сгодятся в лучшем случае на кошачий корм. Из них так и прут уверения, что хотя они и очень сожалеют о сделанном шаге, однако он был необходим, более того, давно назрел! И решились они на это с большим трудом. Они стараются одна перед другой. Поставщики товара для мясной лавки меньше стараются друг перед другом, сбивая цену. У этого мясника постоянные цены, и он знает, что может предложить своему покупателю. Бычий хвост идет по одной цене, мясо на ребрышках — по другой, а за лодыжку он просит третью. Пусть дамы поберегут свое многословие. А вот покупая колбаcy и копчености, они должны быть пощедрее, ведь они теперь обязаны своему мяснику, который не за бесплатно свозил их в воскресенье на прогулку. Бесплатной бывает только смерть, да и за нее расплачиваешься ценой жизни. И у всякой вещи есть свой конец. «Вот только у колбасы целых два конца», — говорит услужливый деловой человек и оглушительно смеется. Обе дамы К. печально соглашаются с ним, они только что утратили члена своей семьи, однако им известно, как подобает себя вести многолетним постоянным покупательницам. Мясника, который причисляет их к своим главным постоянным клиентам, это поощряет на новые откровения: «Ты не сможешь подарить животному жизнь, но вот дать ему скорую смерть ты в состоянии». Человек, занимающийся кровавым ремеслом, вновь напустил на себя серьезность. Обе дамы К. и тут с ним снова согласны. Впрочем, ему стоит повнимательнее следить за дорогой, иначе его поговорка воплотится в жизнь самым жутким образом, не успеют они и оглянуться. На шоссе плотный поток воскресного транспорта. Мясник отвечает, что езда на автомобиле давно вошла в его плоть и кровь. На это обе представительницы семьи К. не могут ему ничем возразить, кроме как подумав о собственной плоти и крови, которую они не намерены проливать. И в конце концов, они только что вынуждены были оставить столь дорогую им плоть и кровь в битком набитой общей палате, заплатив дорогую цену. Пусть мясник не думает, что это им легко далось. Они привезли и оставили там, в пансионате в Нойленкбахе, часть их самих, буквально оторвав ее от себя. «И какую же часть?» — спрашивает специалист по разделке туш.

Некоторое время спустя они входят в свою несколько опустевшую квартиру. В этой пещере, вход в которую смыкается, давая обитателям защиту и уверенность, у них теперь больше места, чем прежде, для разных хобби; квартира не впустит в себя кого попало, а лишь того, кому здесь место! Поднялся новый порыв ветра и, словно сверхъестественно большая и мягкая ладонь великана, прижал Кохут-младшую к витрине магазина оптики, сверкающей стеклами очков. Над входом в магазин вывеска в виде оправы чудовищного размера с фиолетовыми стеклами. Она выдается далеко над тротуаром и с опасностью для прохожих дрожит под резкими порывами южного ветра. А потом вдруг стало совсем тихо, словно ветер захотел перевести дух, но его при этом кто-то очень напугал. Мать сейчас наверняка заняла в своей кухне уютную круговую оборону и жарит что-то на жире для их совместного ужина, чтобы подать это блюдо как холодную закуску, а еще ее уже дожидается рукоделье, она вяжет белую кружевную скатерку.

По небу плывут резко очерченные облака, багровые по краям. Облака, похоже, не знают своей цели, их бездумно носит то туда, то сюда. Эрике всегда известно заранее, что ждет ее через несколько дней, — ее ждет служение искусству в консерватории. Или она будет заниматься чем-нибудь другим, связанным с музыкой, пьющей из нее кровь, с музыкой, которую Эрика потребляет сама или скармливает другим в самых различных агрегатных состояниях: то в консервированном виде, то в жареном, то в виде каши, то как твердую пищу.

Уже за несколько улиц до музыкального заведения Эрика, как обычно, пристально всматривается вокруг и крутит носом, словно опытная охотничья собака, которая берет след. Удастся ли ей и сегодня застукать ученика или ученицу, не слишком обремененных музыкальными заданиями, располагающих слишком большим свободным временем и занятых собственной личной жизнью? Эрика намерена насильно проникнуть, ворваться в эти далекие владения, которые, будучи ей неподконтрольными, простираются все же вокруг, поделенные на гектары и акры. Налитые кровью возвышенности, поля чужой жизни, в которую предстоит вцепиться мертвой хваткой. У учителя есть на это полное право, потому что он представительствует за родителей. Она непременно желает знать, что происходит в жизнях других людей. Едва ее ученик попытается укрыться от нее, едва он выплеснется в свое раскладное пластмассовое пространство свободы и посчитает, что за ним здесь никто не наблюдает, как госпожа К. с дрожью в теле тут как тут и готова тайно и без приглашения последовать за ним. Она выскакивает из-за угла, внезапно появляется из глубины коридора, материализуется в кабине лифта, словно заряженный энергией джинн из бутылки. Иногда она ходит на концерты, чтобы развивать свой музыкальный вкус и навязывать его ученикам. Она сравнивает одного виртуоза с другим и уничтожает своих учеников, прикладывая к ним мерку, соответствовать которой способны только самые великие люди искусства. Она крадется за учениками вне поля их зрения, всегда оставаясь в собственном поле зрения. Она наблюдает за своим отражением в стеклах витрин, когда идет по чужому следу. Народная молва приписала бы ей славу цепкого наблюдателя, но к народу Эрика отношения не имеет. Она относится к тем, кто управляет и руководит народом. Она заключена в вакуум абсолютной инертности собственного тела, и когда бутылка с громким щелчком открывается, ее выбрасывает наружу и обрушивает на чью-то чужую голову, выбранную заранее или неожиданно попавшуюся на пути. Никогда нельзя доказать, что она шпионит намеренно. И все же то у одних, то у других уже зарождаются подозрения на этот счет. Она неожиданно появляется в тот момент, когда никакие свидетели не нужны. Любая новая прическа на голове ученицы дает Эрике пищу для получасовой оживленной беседы с собственной матерью, беседы, пересыпаемой обвинениями, что она-де преднамеренно все время удерживает взрослую дочь дома, чтобы та никуда не могла пойти и чтобы с ней ничего не происходило. В конце концов, и ей, дочери, срочно необходима новая прическа. Однако мать, которая более не отваживается задать дочери взбучку, виснет на ней, на Эрике, как репей или как заразная пиявка; мать высасывает у нее мозг из костей. То, о чем Эрика знает, она узнала, тайно подглядывая, а о том, чем Эрика является в действительности, а именно, музыкальным гением, об этом никто не знает лучше ее мамы, которой ребенок известен и изнутри, и снаружи. Кто ищет, тот всегда найдет, — отыщет нечто запретное, чего тайно вожделеет.