В пасти новой войны - Виктор Поляков

Очень быстро распространившийся дым из пролома стал густым и черным, словно горела резина. Гарь проникала в лёгкие и мешала дышать, а едкий дым выедал глаза, заставляя их слезиться. Несмотря на все эти препятствия, хранительницам очень быстро удалось вывести тиэри на площадку и, не медля ни секунды, взлететь. Как впоследствии оказалось, это было сделано вовремя. Две удара, последовавших через минуту после того как тиэри оказались в небе, и две глыбы врезались прямо в загоны, сминая их словно карточный домик.

Сверху хранительницам было видно, как тут и там сновали люди, пытаясь справиться с бушующим пламенем и стараясь вывести из-под, возможно, следующего удара бесновавшихся траэти. Напуганные животные, привыкшие к тихой и размеренной жизни, исключая редкие периоды различных столкновений, бились о стены своими многотонными тушами, стараясь проломить их, и кидались друг на друга. Неуправляемая ярость, вызванная страхом, делала бесполезными попытки спасти их, пока они не увидели группу солдат, спешивших к ним. Признав в них своих наездников, они немного успокоились и начали торопливо покидать своё, ставшее опасным, пристанище.

Дагон, заметивший очередные выстрелы киттар, пришпорил своего траэти и тот, взревев от неожиданной боли и привстав на задние лапы, неожиданно резво побежал вперёд. Скорость животного позволила наместнику оказаться в поле зрения хранительниц раньше, чем последовал третий залп и своды загонов, не выдержавшие колоссальной силы ударов, рухнули, погребая под собой людей и животных. Пламя, пожиравшее до этого лишь треть этой колоссальной постройки, теперь раскрыло свои смертельные объятия для всех, кто находился внутри, не щадя ни живых, ни уже мёртвых. Дикая феерия ужаса, разыгравшаяся для не успевших покинуть горящее здание, отозвалась болью для оставшихся снаружи. Понимая тщетность любых попыток спасти гибнущих среди горящих обломков людей, остальные, молча, стояли и смотрели на разворачивающуюся перед ними трагедию. Осветившие всё вокруг языки бликами отражались в их полных боли и сострадания глазах, в уголках которых застыли скупые слезинки. Почувствовавшие настроение, стоявших рядом людей, траэти низко опустили головы и прятали глаза, словно стыдясь того, что они и их сородичи стали причиной гибели солдат. Крики боли и неистовый рёв обожжённых животных вскоре затихли, и воцарившуюся тишину нарушал лишь треск дерева, пожираемого пламенем, да шум продолжавших рушиться балок перекрытия.

Тиэри одной из хранительниц вдруг резко сложила крылья и камнем рухнула вниз. Около самой земли она расправила их и плавно приземлилась около наместника. Майрина, придержав свой изумрудный плащ, грациозно, насколько это позволяли её доспехи, спрыгнула вниз и хлопнула ладонью по раздувавшемуся, словно кузнечные мехи боку своей тиэри, после чего та оттолкнулась от мостовой и, захлопав крыльями, унеслась вверх.

Дагон подошёл к Майрине и сдержанно поприветствовал её. Его высокий статус в империи позволял бы вообще не делать этого. Виделись последний раз несколько дней назад, когда он покидал Резиденцию, но его благоговение перед орденом не позволило ему не выказывать уважение к его представителям каждый раз, когда появлялась такая возможность.

Майрина нравилась наместнику, и как бы тщательно он это ни скрывал, она это знала. С виду совсем ещё молодая девушка, она была кладезем мудрости для многих из живущих людей, как, впрочем, и большинство других хранительниц. Сотни лет она оставила за плечами и теперь не могла не узнавать скрытое в обычном человеке. Жесты, интонации, взгляды, бросаемые в её сторону Дагоном, говорили ей о его чувствах лучше, чем сказали бы его слова. Она уже, в отличие от своих сестёр по оружию, отучилась смущаться и переносила такие вещи как, например, боль утраты или горечь неудач гораздо спокойнее. Не секрет, что мужчинам, практикующим магию, было гораздо легче скрыть свои чувства от окружающих, чем любой из женщин её мира, неважно кем они были – простыми домохозяйками или представительницами ордена хранительниц. Но даже такие известные всей империи люди, как, например, Эсткарх, завидовали её выдержке и пожертвовали бы многим, чтобы научиться так же хорошо понимать окружающих. Постоянная маска невозмутимости скрывала её сущность от окружающих лучше, чем, что бы то ни было. И ни одна живая душа в империи не могла догадаться, что за этой маской скрывается чувственная и нежная натура молодой девушки, которая не огрубела даже спустя две с лишним сотни лет.

Но, невзирая на прожитые годы, Майрина не могла вспомнить ни единого момента, когда она по-настоящему готова была пожертвовать всем ради одного человека. Долг и честь, как столпы её натуры, воспитанные орденом, отступали на второй план, когда она видела его, и несчастья других людей уже были ничем по сравнению с тем, что она испытывала, когда была рядом с ним.

– Наместник Дагон, приветствую вас, – сдержанно, но в тоже время почтительно, ответила она на его приветствие.

– Я был на площади перед храмом. Тиагар ввёл меня в курс дела. Как оказалось, храм очень хорошо защищён, и он не рискует атаковать.

– Да, наместник, как только мы получили сообщение о том, что служители подняли бунт, нам сразу стало ясно, для чего они последние годы усиленно закупали лучшее вооружение и амуницию. Орден, естественно, знал об этом, хотя они и пытались скрывать это на первых порах. Но заявление Эсткарха, в котором он объяснил эти действия тем, что открытие новых храмов требует большего числа охраны, а его оружейные пусты, успокоило нас, – как и всегда, ни один мускул не дрогнул на её лице, и Дагон перестал пытаться прочитать на нём что-либо. – Что же предлагает командующий?

– Он просит, чтобы те немногочисленные серые стражи, которые ещё остались в городе, сломали ворота храма и дали возможность ему и его гвардейцам войти внутрь, – отведя глаза в сторону, словно смущаясь, он продолжил. – Мы знаем, что стражи блокированы в казармах, но, возможно, им удастся пробиться к площади.

– Поймите, достопочтенный, даже если им это и удастся, то у них уже не останется людей, чтобы идти на штурм. Сверху очень хорошо видно, сколько вооружённых людей стоит на четырёх мостах. Десятки тысяч. Если учесть, что стражей в городе и до этого было мало, то теперь их почти не осталось, и живыми до площади доберутся лишь единицы.

– Поймите и вы меня, достопочтенная. Если они не помогут нам, то киттары на чашах весов, через шесть-семь часов не оставят и камня на камне от дворца Таргол! – наместник старался держаться корректно, но это ему очень плохо удавалось.

Как будто подтверждая его слова, в воздухе послышался свист, и раздалось ещё два удара. Осколки, градом посыпавшиеся на хранительницу и Дагона и заставившие их пригнуться, пронеслись в воздухе, впиваясь в незащищённые части тела и причиняя при этом сильную боль. Несколько из них оставили на лице Майрины глубокие царапины, которые почти сразу исчезли, не оставив и следа. Она стёрла кровь, и немного повернув голову, тихо свистнула. Раздалось частое хлопанье крыльев, и Дагон едва удержался на ногах. Траэти наместника искоса покосился на тиэри хранительницы, но, в отличие от остальных представителей своего рода, привыкший к тому, что они часто находятся рядом, не стал слишком уж выражать своё недовольство, но демонстративно повернувшись к ним спиной сел на задние лапы и принял оскорблённый вид. Майрина встала на услужливо протянутую ей лапу тиэри и вскочила в седло.

– Наместник Дагон! Стражи будут на площади через два часа. Если этого не случится, значит рассчитывайте только на себя, – она немного натянула поводья, от чего её тиэри привстала на задние лапы и расставила в стороны крылья, готовая взлететь. – Мы сделаем всё, что сможем.

– Благодарю вас, достпочтенная. Мы будем ждать, – Дагон отвернулся в сторону, защищаясь от порывов ветра.

Десятки людей покидали объятую пламенем, с огромными проломами в стене, но по-прежнему величественную и неприступную с виду твердыню. Зияющие провалами выбитые стёкла и покосившиеся стены навевали на тех, кто смотрел на этот символ мощи империи, смешанные чувства. Страх перед будущим, ненависть к поднявшим руку на то, что тысячелетиями оберегало людей, разочарование, это лишь то немногое, что они переживали.

Сумерки незаметно переходили в ночь, но для находившихся рядом с дворцом это уже казалось неважным – ночь вокруг превратилась в день.

Два часа спустя

Тиагар поднял руку, и тысяча гвардейцев, плотно сомкнув ряды и подняв щиты над головой так, что их строй превратился в некое подобие панциря, быстрым шагом двинулись к месту, где раньше стояли закрытые ворота храма. Теперь их массивные створки, сорванные с петель и казавшиеся с такого расстояния игрушечными, валялись на земле, словно брошенные туда каким-то разъярённым гигантом. Рядом в неестественных позах, словно сломанные куклы, лежало множество тел в багрово-красных плащах со знаком равновесия на грудных пластинах. Командующий с горьким сожалением отметил, что оборонявшиеся, стараясь забрать с собой как можно больше серых стражей, штурмовавших створки исполинских ворот храма, уничтожили почти всех их. Всего двум сотням удалось пробиться к площади, и Тиагар сомневался, что им удастся даже подойти к храму. Но стражи сделали невозможное, и теперь командующему казалось, что дело осталось за малым.