Дело - Чарльз Сноу

— Уж мы-то знаем, — сказал Кроуфорд.

— Так что эти последние тетради я, собственно, смог только перелистать. И вот на них-то как раз и обратил мое внимание вчера вечером Скэффингтон.

— А когда вы узнали об этом? — спросил внезапно Кларк Мартина негромким голосом.

Но Найтингэйл не дал себя перебить.

— Рад сказать, что ничего такого, что могло бы хоть в какой-то степени повлиять на мое первоначальное мнение, я в них не нашел. Если бы мне пришлось снова делать доклад суду старейшин, я написал бы то же самое.

— По-моему, иначе и быть не могло бы. — Кроуфорд произнес это веско, с достоинством.

— Не думаю, что нужно скрывать от вас, то есть я просто уверен, что делать этого не следует, — сказал Найтингэйл, — что под влиянием момента Скэффингтон отнесся к этому несколько иначе. Он приписывает одному факту непомерно важное значение — с чем я совершенно не согласен, — и, мне кажется, я не ошибусь, высказав предположение, что, если бы ему пришлось переделывать доклад, он счел бы своим долгом упомянуть этот факт. Ну что ж, тут уж ничего не поделаешь. Но если даже допустить такую возможность, я твердо уверен, что в конечном счете ни малейшего влияния на решение суда старейшин это оказать не может.

— И это означает, — сказал Кроуфорд, — что нам неизбежно пришлось бы принять те же самые меры.

— Безусловно! — сказал Найтингэйл.

— Само собой разумеется! — сказал Кларк.

Кроуфорд сел поудобнее, сложил на животе руки и устремил взгляд на панель.

— Так, — сказал он. — Вот уж действительно ненужное осложнение. Я начинаю склоняться к мысли, что казначей прав и что Мартин весьма кстати начал этот разговор. Как ректор колледжа, скажу — я очень хотел бы, чтобы все вы хорошенько уяснили себе одну вещь. Хотел бы я также, чтобы это хорошо уяснили себе и Скэффингтон и другие наши коллеги. На мой взгляд, колледжу невероятно повезло, что нам удалось избежать серьезного скандала из-за этой истории. Лично я никогда не испытывал к Говарду столь бурной неприязни, как некоторые из вас, но сам по себе научный подлог, конечно, непростителен. И почти столь же непростительна всякая ненужная гласность на этот счет — даже сейчас. Насколько я могу судить, внутри колледжа мы обошлись без каких бы то ни было трений. Что же касается мира внешнего, то и тут мы отделались значительно легче, чем можно было ожидать. И я очень прошу вас уяснить себе, что нам нужно благословлять за это судьбу, а никак не осложнять положение. По моему мнению, всякий, кто попытается вновь всколыхнуть эту неприятную историю, примет на себя очень серьезную ответственность. Мы сделали все от нас зависящее, чтобы вынести правильное решение, и, как верно заметил казначей, имеем право сказать, что наш приговор, поскольку это в человеческих возможностях, был справедлив. Всякий, кто будет добиваться пересмотра дела, ничего не выиграет — разве только нанесет вред колледжу, последствия которого трудно даже предугадать.

— Я хочу снова задать вопрос, который не раз задавал каждому из вас наедине, — сказал Найтингэйл. — Если этот человек считал, что с ним обошлись несправедливо, почему — скажите на милость — он не возбудил против нас дело за незаконное увольнение?

— Я совершенно согласен с вами обоими, — вступил в разговор Кларк. Он сидел согнувшись в три погибели, облокотившись о стол, чтобы не утомлять больную ногу. На лице у него была милая улыбка — немного беспомощная, немного капризная. Внезапно я понял, что Мартин был прав, что это человек огромной внутренней силы. — Согласен с той лишь разницей, что сам я гораздо худшего мнения о человеке, виновном в этой истории. Я всегда считал избрание его в члены совета ошибкой и очень сожалею, что наши коллеги настояли в данном случае на своем. Я понимаю, что никто из нас не хотел касаться его политических убеждений. Политика становится у нас запретным словом. Я же собираюсь говорить совершенно открыто. Я далеко не уверен, что в создавшейся обстановке человека с политическими взглядами Говарда можно рассматривать как человека порядочного, в моем понимании этого слова. И я не намерен открывать свои объятия таким людям во имя терпимости — той терпимости, над которой сами они глумятся.

— Мне очень жаль, что я не нашел в себе смелости сказать все это раньше, — прервал его Найтингэйл.

Мартин не вступал в разговор уже довольно давно. Сейчас, тем же тоном, что и вначале, — тоном, который никак не выдавал ни его раздражения, ни чрезмерной озабоченности, он сказал:

— Но ведь суть совсем не в этом. Суть в том, что представляют собой эти новые данные, о которых сказал нам казначей.

— По-моему, то, что сказал по этому поводу казначей, — возразил Кларк, — исчерпывает дело. Не так ли?

Забавнее всего, думал я, что Найтингэйл, Кларк и Мартин симпатизируют друг другу. Когда мы перешли в гостиную, на их лицах нельзя было обнаружить и тени недовольства. Да, собственно, открытого расхождения между ними и не было.

Башенные часы пробили половину, — по всей вероятности, двенадцатого, когда Мартин с Айрин и мы с Маргарет шли по Петти Кюри домой. Очутившись на пустынной улице, Мартин негромко сказал:

— Немногого же я добился — даже меньшего, чем рассчитывал.

Он говорил сдержанно, но когда Маргарет спросила: «Найтингэйлы, оказывается, уже обо всем знают?» — он вдруг набросился на нее:

— Кто тебе сказал?

— Мне хотелось узнать, как они с Ханной смотрят…

— Ты, значит, разговаривала с ними насчет Говарда?

— Конечно…

— Ты сказала им, что Скэффингтон встревожен?

— Ну да!

— Неужели никому из вас нельзя доверять? — вспылил Мартин.

— Я не позволю…

— Неужели никому из вас нельзя доверять? — Он окончательно вышел из себя, это случалось с ним так редко, что мы с Айрин переглянулись с беспокойством, — беспокойством, гораздо более сильным, чем должна бы вызвать у нас стычка между, ее мужем и моей женой. Он бледнел по мере того, как голос его становился резче; Маргарет же, которая была так же вспыльчива, как он сдержан, разрумянилась, глаза ее метали молнии, она похорошела и уже не казалась такой хрупкой.

— Неужели нужно начинать болтать, лишь только до ушей дойдет очередная сплетня? Неужели этому дураку Скэффингтону было так уж необходимо выбалтывать всю историю, прежде чем мы сами успели разобраться в ней? Неужели никто из вас не соображает, что иногда полезно придержать язык?

— Как ты не понимаешь, что Конни Найтингэйл — хороший человек. Они с Ханной могут как-то воздействовать…

— Они это и так сделали бы, так что незачем тебе было начинать уговаривать их в совершенно неподходящий момент.

— Почему ты так уверен, что, кроме тебя, никто не способен определить — какой момент подходящий и какой нет?

— Потому что вижу, как все вы из кожи лезете вон, чтобы влипнуть в скверную историю.

— Знаешь что! — с яростью сказала Маргарет. — Ты, по-видимому, считаешь, что эту игру ты разыграешь сам, как хочешь. Черта с два! Не выйдет! И будет лучше, если ты сразу же поймешь, что ты ее разыгрывать сам не будешь…

Более спокойно, чем она, но и гораздо злее, Мартин сказал:

— Это бы меня вполне устроило.

Глава IX. Удовольствие для человека, искушенного жизнью

На следующее утро, двадцать восьмого, Мартин был, как всегда, невозмутимо спокоен. Без лишних и пространных слов он тем не менее извинился перед Маргарет, спросив, хватит ли у нее терпения присутствовать на его «конференции» с Джулианом Скэффингтоном.

— Насколько я помню, ты проявила к этому делу некоторый интерес, — позволил он себе заметить, без улыбки, но с искоркой в глазах.

Скэффингтона ждали в десять, а к вечеру мы с Маргарет должны были вернуться в Лондон. Утро было яркое — солнечный антракт в веренице пасмурных, ветреных дней, — и дети играли в саду. Было так тепло, что мы оставили балконные двери открытыми настежь, и голоса детей доносились к нам с противоположного конца длинной лужайки, где они играли среди кустов в пятнашки. Роса лежала на траве тончайшей сияющей пеленой, и черные, резко выступающие на ней следы напоминали диаграмму из детективного романа.

Скэффингтон явился пунктуально, с первым ударом часов; при виде неряшливой обстановки, в которой он нас застал, во взгляде его промелькнуло не то отвращение, не то жалость: Айрин еще не успела убрать после завтрака стол, стоявший возле выходившего в сад окна гостиной; на мне был свитер, а не пиджак… Сам же Скэффингтон стоял перед нами великолепно одетый и подтянутый, причесанный волосок к волоску; в синем галстуке красовалась булавка, здоровый румянец играл на щеках. Не успели мы отойти от стола, как он уже приступил к делу.

— Должен признаться, — сказал он Мартину, — что я просто не могу найти общий язык кое с кем из этих господ.