Парни в гетрах. Яйца, бобы и лепешки. Немного чьих-то чувств. Сливовый пирог (сборник) - Пелам Вудхаус

– Но послушайте…

– Ешь этот жир!

– Нет, только послушайте, мой милый…

– Ешь этот ЖИР!

Положение было не из легких, и Арчибальд не замедлил это понять. Когда два индивида придерживаются столь противоположных взглядов, как этот всклокоченный человек и мой племянник, абсолютно неясно, каким образом они могут найти компромисс. Он любит воротнички и не любит жира, а его собеседник обладает неуемным антиворотничковым комплексом и явно столь же неуемной тягой к жиру. И он обрадовался, когда, привлеченный голосом его собеседника, последние полторы минуты во всю силу своих легких вопиявшего: «Жир! Жир! Жир!», кто-то пробежал по коридору за стеной и влетел в комнату.

Я сказал, что Арчибальд обрадовался, но должен добавить, что радость эта оказалась скоротечной, ибо вошел не кто иной, как его давний знакомец, человек без пиджака.

Да, джентльмены, подобно всем путешественникам, заблудившимся в незнакомых краях, Арчибальд, покинув «Гуся и пикулей», бродил по кругу. И в конце концов ноги вновь доставили его к «Гусю и пикулям». И вот он опять оказался лицом к лицу с человеком, который, как он уповал, навсегда исчез из его жизни.

– Почему шум? – сурово спросил беспиджачный.

Встрепанный клиент внезапно сменил одно настроение на другое. Теперь он не грозил, а горько плакал в пепельницу.

– Он не хочет есть свой жир, – рыдал он. – Свой жир, вот чего он не хочет есть и тем разбивает сердце своего бедного папуленьки, – он всхлипнул. – Носит чертов воротничок, струится потоками по Парк-Лейн и не хочет есть свой жир. Заставьте его есть жир, – молил он, утирая льющиеся по лицу слезы половинкой вареной картофелины.

– Не обращайте на него внимания, – начал успокаивать Арчибальда беспиджачный и обернулся к нему. Тотчас из его голоса исчезла вкрадчивая нота улещивания клиента. Он осекся, выпучил глаза, издал хриплый звук и снова выпучил глаза. – Провалиться мне, – прошептал он почти благоговейно. – Опять ты!

Он поднял ладонь, слегка смочил ее, поднял другую и тоже слегка смочил.

– Да послушайте же! – умоляюще начал Арчибальд.

– Я слушаю, – сказал всклокоченный. Он теперь вернулся к своей исходной позе, положив голову на скрещенные руки. – Я слушаю… Так его, – добавил он, когда раздался ужасающий треск. – Пускай съест свой жир!

Стрелки часов, указывающие точное время по Гринвичу, как раз нацелились на пять минут четвертого следующего утра, когда под окном спальни Аврелии Кэммерли в доме 36А на Парк-стрит прозвучало сначала тихо, но затем набирая и набирая силу, первое «кудах-тах-тах». Измученный, с натертыми ступнями, раскаивающийся Арчибальд Муллинер, сполна растеряв любовь к Массам и вновь исполненный любви к девушке, которую обожал, теперь с пылом исполнял ее желание и имитировал ради нее курицу, снесшую яйцо. Она велела ему явиться к ее дому и вложить в кудахтанье всю душу – и вот он явился и вкладывал.

Первые минуты физическая усталость заметно снижала блеск исполнения. Но по мере того как он, истинный артист, все больше входил в роль, его голос обретал новую звучность и выразительность вкупе со всем прочим, что превращает имитацию куриного кудахтанья в непреходящую красоту. Вскоре во всех домах по обе стороны улицы начали открываться окна. Из них высовывались головы, брюзгливые голоса призывали полицию. Как утверждал философ Эмерсон, все человечество любит влюбленного – но не когда он кудахтает под их окнами в три часа ночи.

Возник неизбежный блюститель закона в лице полицейского П-44.

– Что, – осведомился он, – все это значит?

– Кудах! – вскричал Арчибальд.

– Не понял?

– Кудах, – нежной флейтой выводил Арчибальд, – тах-тах.

Теперь настал момент, когда искусство требовало, чтобы он начал бегать по кругу, хлопая полами своего пиджака. Однако этому препятствовала ладонь полицейского на его плече, а потому он ловко ударил такового под дых и высвободился. Именно в этот миг окно Аврелии распахнулось. Прелестная девушка имела обыкновение спать крепко, и вначале, даже когда нежное «куд-куд-куда» достигло ее слуха, она сочла, что это лишь сон.

Но теперь она проснулась, и сердце ее преисполнилось экстаза любви и прощения.

– Арчибальд! – вскричала она. – Это правда ты, старый урод?

– Самолично, – ответил Арчибальд, прервав имитацию.

– Заходи, выпей чего-нибудь.

– Спасибо. С радостью. Впрочем, извини, – добавил он, так как на его плечо вновь опустилась длань блюстителя закона и порядка. – Боюсь, я не смогу.

– Но почему?

– Меня только что сгреб чертов полицейский.

– Сгреб и не отпущу, – сообщил полицейский П-44 не слишком ласковым тоном. Диафрагма у него все еще неприятно ныла.

– Он говорит, что не отпустит, – добавил Арчибальд. – И вообще похоже, что я сейчас отбуду в кутузку на… вы не скажете, на сколько именно?

– Дней на четырнадцать без права замены штрафом, – ответил блюститель, свободной рукой потирая область над поясом. – За сопротивление при аресте и нападение на полицию при исполнении. Вот так.

– Четырнадцать дней, или две недели, вот примерно так, – закричал уже уводимый Арчибальд. – Считай, на полмесяца!

– Я буду ждать тебя! – крикнула Аврелия.

– Ты будешь что? – спросил Арчибальд уже еле слышным голосом, потому что полицейский прибавил шагу.

– Ждать тебя! – возопила Аврелия.

– Значит, ты меня еще любишь?

– Да.

– Что?

– Да!!

– Извини, не расслышал.

– ДА!!! – взревела Аврелия.

И когда она умолкла, давая отдых натруженному горлу, из-за угла до ее ушей донеслось еле слышное, замирающее «куд-кудах». И она поняла, что он ее услышал.

Парк-стрит закрыла свои окна и снова погрузилась в сон.

© Перевод. И.Г. Гурова, наследники, 2011.

Кодекс Муллинеров

Наша маленькая компания серьезных мыслителей в зале «Отдыха удильщика» обсуждала иск о нарушении брачного обязательства, про который в те дни трубили газеты, и Виски С Лимоном поднял вопрос, как у этих ребят хватает духа на такое.

– То есть выложить девушке, что свадьба отменяется, вот я о чем, – объяснил Виски С Лимоном. – Тут ведь требуется львиная храбрость. В свое время я был смельчаком из смельчаков, но скажи вы мне тогда подойти к моей милой женушке – она тогда была мисс Бутл из ист-болхемских Бутлей – и отшвырнуть ее, как замасленную перчатку, я бы ни за что не решился. А выходит, это чуть не каждый день случается. Странно.

Вдумчивый Гоголь-Моголь сказал, что слышал, будто в таких случаях телефон – очень хорошее подспорье. Джин С Имбирем высказался в пользу метода доброй старой накладной бороды, как он его назвал.

– Раз, два, и готово, – сказал Джин С Имбирем. – Покупаете бороду, затем пишете девушке письмо, затем приклеиваете бороду и укатываете в Новую Шотландию.

Полпинты Портера сказал, что это не по-британски. Джин С Имбирем сказал, что очень даже по-британски. Полпинты воззвал к мистеру Муллинеру:

– Вы бы так поступили, мистер Муллинер? Будь вы помолвлены с девушкой и пожелай разорвать помолвку, вы бы купили накладную бороду?

Мистер Муллинер снисходительно улыбнулся.

– В моем случае, как и в случае всех, кто носит нашу фамилию, – сказал он, прихлебывая свое горячее виски с лимонным соком, – вопрос о том, как разорвать помолвку, вообще не встал бы. Возможно, мы заблуждаемся, возможно, мы до глупости ревниво оберегаем noblesse oblige [6] древнего имени, но кодекс Муллинеров исключает самую идею разрыва помолвки по инициативе мужской стороны. Когда Муллинер обручается, он остается обрученным. Именно скрупулезная рыцарственность, доставшаяся ему от длинной вереницы предков, столь осложнила положение моего племянника Арчибальда, когда он замыслил взять назад слово чести, данное Аврелии Кэммерли.

Мы остолбенели.

– Арчибальд? – вскричали мы. – Ваш племянник Арчибальд? Тот, который кудахтал? Но мы думали, что он боготворил эту девушку всем пылом своего сердца?

– Так и было.

– Тогда почему же ему приспичило расторгнуть помолвку?

– Мне едва ли нужно упоминать, что его побуждения, как, естественно, и любого моего племянника, были самыми похвальными и высокопорядочными. Он внушил себе, что действует во имя блага Аврелии. Но быть может, вам будет интересно выслушать всю историю?

Вы только что указали (продолжал мистер Муллинер), что мой племянник Арчибальд боготворил Аврелию Кэммерли всем пылом своего сердца. Именно так он ее и боготворил. Для него было законом самое беззаботное ее слово. Одна ее улыбка озаряла счастьем весь его день. Когда я скажу вам, что не единожды, но в трех разных случаях он посылал Медоуза, своего камердинера, в Гайд-парк с поручением вырезать его, Арчибальда, инициалы и инициалы мисс Кэммерли на коре ближайшего подходящего дерева, а вокруг них вырезать сердце, вы получите хотя бы некоторое представление о глубине его чувства. А также поймете, почему на исходе шестой недели их помолвки, когда Арчибальд заметил в ее обращении с ним явное охлаждение, он был потрясен до кончиков ногтей.

Разумеется, временные быстро проходящие моменты оледенения со стороны обожаемого предмета не так уж редки. Девушки оледеняются просто ради изысканного удовольствия вновь оттаять. Но тут было иное. Тут налицо были все признаки подлинности. Он называл ее путеводной звездой своей жизни, а она говорила «ха!». Он осведомлялся, любит ли она еще своего маленького Арчибальдика, а она говорила «хо!». Он говорил о приближающемся дне их свадьбы, а она спрашивала, читал ли он последнее время какие-нибудь хорошие книги. Пустячки, скажете вы… Согласен, ничего уловимого… Тем не менее, связав то с этим и взвесив все данные, Арчибальд Муллинер пришел к выводу, что по какой-то таинственной причине его Аврелия сорвалась с катушек. И в конце концов, как рекомендуется каждому молодому человеку, когда сердце у него надрывается, он решил поехать и попросить совета у своей матушки.