На диком бреге - Борис Полевой

Поэтому заботы уже не так тяготили, а новые трудности, возникавшие вдруг и требовавшие необычных решений, не раздражали. Даже возбуждали энергию. Но письмо, ох, это письмо. Пе-тину все просто, человек недавно приехал, никого здесь не знает. Для него, инженера, все ясно. Он видит два проекта и спокойно решает: второй лучше, перспективней. Литвинов же видит людей, писавших бумагу, знает их как умных, честных. Больше того, он понимает и их заботу, понимает, что они защищают не только насиженные гнезда, даже не свои села, а тоже общенародные интересы, рассмотренные с другой точки зрения. Три депутата, члена обкома, два Героя Социалистического Труда — как это можно их «приструнивать»! Хозяева края! Москва может и их послушать.

Нет, убедить, во что бы то ни стало убедить хотя бы этого Иннокентия. Седых, который, конечно же, у них закоперщик. А легко ли доказать человеку, что нужно бросать с таким трудом отвоеванное, обжитое, начинать в тайге все заново? Литвинов видел перед собой сухопарую фигуру человека с профилем хищной птицы. Кремень-мужик. Докажи-ка ему…

Письмо нарушало привычный строй работы. К концу дня у Литвинова разболелась голова. Он сообщил Петровичу, что пойдет домой пешком, и, озабоченный, нахмуренный, вышел из кабинета. Деревянные ступеньки тяжело поскрипывали под ногами. Он взялся было уже за ручку двери, как две фигуры, вынырнув из полутьмы раздевалки, заступили ему дорогу.

— Ну, чего надо? — неприветливо буркнул Литвинов, узнав худого парня и девушку в очках с одним стеклом.

— У нас к вам, товарищ начальник, важное дело, — сообщил, по-военному вытягиваясь и даже прихлопывая каблуками ботинок, юноша с пестрым лицом.

— Личное, страшно важное. И только, пожалуйста, не вздумайте отправлять нас в отдел кадров. Мы там трижды были. И к товарищу Петину. — тоже, мы и у него были и больше не пойдем, — торопливо произнесла девушка, пристраиваясь к шагу Литвинова и сбоку заглядывая ему в лицо. — И учтите, речь идет о всей нашей жизни, и вы просто обязаны нас выслушать. Вы последняя инстанция.

Правый глаз девушки, защищенный стеклом, смотрел просительно, даже умоляюще, зато левый, широко раскрытый, глядел требовательно, гневно. И такой он был обиженный, сердитый, этот близорукий, незащищенный глаз, что появившееся было чувство острой досады как-то сразу улеглось.

— Ну, последняя инстанция слушает. Только, братцы, коротко и на ходу. Во-первых, последняя инстанция устала и, во-вторых, хочет есть. — И, глубоко засунув руки в карманы, Литвинов, продолжая идти, спросил: — Вы кто такие?

— Я Валя, а он Игорь.

— Товарищ начальник, докладываю: нас не приняли на работу, — четко сказал юноша. — Почти всех, кто с нами приехал, взяли, а нас не приняли: не по набору, самотек, — это раз.

— А два?

— А два… Вот, видите ли, у меня близорукость, — заявила Валя, — а он, Игорь, был исключен, то есть отчислен, то есть просто не принят в офицерскую школу после суворовского училища: слабые легкие, видите ли. — Энергичная Валя крепко держала Литвинова под руку, и тот невольно был принужден подстраиваться теперь к ее шажкам. — А мы хотим работать в Дивноярье. Мы приехали сюда не по вербовке, а по велению сердца, как пишут в газетах. — И вдруг выпалила: — Мы никуда отсюда не уедем, слышите!.. Мы жаловаться на вас будем. Мы в ЦК напишем.

Что-то давнее, очень знакомое послышалось Литвинову в задорном, напористом голоске. Сразу развеселившись, он спросил:

— Вы что ж — супруги, что ли, муж и жена? Молодые люди даже остановились. При свете совсем ещё юного, тощенького месяца было видно, как они покраснели.

— Мы?.. С чего это вы взяли? Мы товарищи по несчастью, — смущенно произнес Игорь.

— Этот ваш Петин, он нам так сказал, — круглое, мальчишеское лицо девушки изобразило выражение снисходительной уверенности, — удивляюсь, как вы, молодые люди, этого не понимаете? Комсомол посылает на стройку свою элиту, а вы…

Все это она произнесла так похоже на Вячеслава Ананьевича, что Литвинов расхохотался. Валя и Игорь недоуменно переглядывались, а он, утихнув, вдруг снова восклицал: «Элиту! Ведь скажет тоже, — снова смеялся. — Элиту! Ох, уморили вы меня». Потом вдруг стал серьезным.

Неровная грейдерная дорога, за обочинами которой двумя рядами лежали пни-выворотни, была покрыта выбоинами. Иней густо посолил все вокруг. Свет тощего месяца, пробиваясь сквозь кроны реденьких лиственниц, как бы клал под ноги ковер, расшитый шевелящимися световыми пятнами. Схваченная морозом грязь была тверда, как камень. Молодые люди то и дело спотыкались, а приземистый человек шагал своей спорой, вразвальцу походкой, будто бы обладал кошачьим зрением.

Наконец у двух обширных груд вывороченных корневищ дорога распалась на несколько троп, и перед спутниками засияли неяркие огни палаточного городка. По видимой лишь ему тропке Литвинов привел их к палатке, возле которой вырисовывался костлявый силуэт вездехода.

— Вот и моя изба, — сказал начальник строительства, останавливаясь возле двери деревянного тамбура.

— А как же наше дело? — спросил Игорь упавшим голосом.

— Нет, мы вас так не отпустим. Это нечестно. — Валя решительно загородила дверь. — Вы так от нас не уйдете, — решительно говорила девушка, похожая на мальчишку. — Вы последняя инстанция. Мы, конечно, не элита, нас кто-то там не отбирал, но я окончила школу с золотой медалью, Игорь свое училище — тоже с отличием. Как советские граждане, мы имеем право…

— Прежде всего право выпить с холоду чашку горячего чаю, — перебил Литвинов, все еще роясь в своем прошлом и стараясь припомнить, кого же это напоминает ему упрямая парочка. — Ну, проходите, — тоном приказа сказал он, открывая дверь. — За чаем последняя инстанция все обсудит.

В палатке было жарко. Единственное стекло в Валиных очках сразу запотело. Протерев его, девушка увидела, что половина помещения отгорожена дощатой переборкой. Там, где они находились, стояла чугунная печь. С гудением горели в ней смолистые лиственничные коренья. Койка застлана по-солдатски. Стол, и на нем тарелки, прикрытые салфеткой. И, наконец, она рассмотрела коренастого человека в свитере и ватных штанах, заправленных в валенки. Лицо, нос, губы, щеки — все это у него было округлой формы, и сам этот коротконогий и короткорукий человек показался Вале круглым. «Один квадратный, а другой круглый», — подумала она. Круглый укоризненно посматривал на нежданных гостей. Он так ничего и не сказал, пока из-за переборки не вышел Литвинов, успевший переодеться в старый синий лыжный костюм и сунуть ноги в разношенные валенки.

— Ну, что стоите? Садитесь, — сказал он и приказал круглому: — Давай, Петрович, разворачивайся. Что-нибудь у нас там для гостей найдется?

— Чашка чаю есть, а так что же?

— Ну, ну, не скупись, пошарь как следует… Есть, наверное, хотите? — Гости промолчали, — Ну, вот видишь, Петрович, хотят, Давай, а то я сам в твои тайники залезу.

— Будет сделано, — неохотно сказал Петрович и так же неохотно ушёл, всем своим видом показывая, что это позднее гостеванье считает лишним. Когда же шкворчащая в свином сале яичница, поданная прямо на большой сковороде, исчезла, Петрович поставил перед каждым по стакану крепкого чаю, а посреди стола корзиночку с печеньем.

Литвинов ел, посматривая то на парня, то на девушку. Кого они ему напоминали, он так и не вспомнил, но нравились они ему все больше.

— Ну так, высшая инстанция слушает. Вам хочется на работу. Ну, а как насчет квалификации?

— Пока никак, — ответила Валя.

— Но ведь вы тоже, наверное, не родились гидростроителем, — парировал Игорь.

Петрович испуганно посмотрел на начальника, но Литвинову этот ответ, как кажется, даже понравился.

— Резонно, — сказал он. — Я начал гонщиком. Знаете, что такое гонщик? Мы с отцом, с братьями в Селижарове — есть такое село, где Волга начинается, — зимой валили лес, возили его к реке, делали плоты, по-тверскому — гонки… Но у меня, молодые люди, между прочим, инженерный диплом.

— А ведь мы и не просимся в начальники стройки, — уже осмелев, перебила Валя. — На любую работу.

— Здесь столько курсов при учебном комбинате: курсы бетонщиков, курсы шоферов, курсы экскаваторщиков, курсы десятников. Неужели нигде не найдется для нас местечка? Вот мой аттестат с отличием. — Игорь, вытянувшись по-военному, протянул черную с красной звездой и золотым тиснением книжечку.

Литвинов поднял вверх руки.

— Сдаюсь. Убедили. Только помните, ребята: на любую работу, куда пошлют, где нужны… А ты, курносая, что ходишь в очках об одном стекле?

— Ой, не говорите! — Валя едва скрыла ликование. — Я было и вовсе ослепла. Пожар был на пароходе — такой ужас. Я очки потеряла. Потом их нашли, но одно стекло разбилось… А где тут вставишь?.. Мне ведь и скрипку раздавили.