Избранные произведения в трех томах. Том 1 - Всеволод Кочетов

А что противник подводит к Ленинграду новые войска — в этом сомнения не было. На некоторых участках фронта у него появились горно–егерские бригады, какие–то ударные части из Крыма; пришла «Голубая дивизия» испанцев; под Урицком разведчики захватили «языков» из квислинговского легиона; пленные рассказывали, что в Красное Село среди лета приезжал сам Квислинг и держал перед соотечественниками речь. Повод для речи был тот, что легионеры, дескать, выражают недовольство немцами — плохо кормят и мало платят.

Преснякова, который рассказывал об этом, перебил Терентьев:

— Полное скопление языцей. Передерутся. Не будет у них ладу.

— Такой надеждой льстить себя не следует, — заметил Лукомцев. — Скопление языцей, как вы говорите, это верно. Но нельзя же забывать, что под Ленинградом в основном–то собраны лучшие немецкие войска.

— Что ж, товарищ полковник, — Терентьев нахохлился, — не хотите ли вы сказать, что они могут затеять что–нибудь решительное?

— Как понимать это — «решительное», — несколько подумав, ответил Лукомцев. — Они очень решительно наступали на Ленинград и минувшей осенью. Но в решении вопроса о Ленинграде не только они, а и мы с вами, к великому их огорчению, принимали, принимаем и будем принимать участие. Однако быть готовым надо ко всему.

— Эх, пропадут наши с тобой огороды, Яков Филиппович! — сказал Терентьев. — Зря мы тут старались: сажали, сеяли.

— Ну, до огородов–то постараемся немца не допустить, — ответил ему Лукомцев с улыбкой. — А сами мы, солдаты–ленинградцы, народ аккуратный, цену морковке знаем, побережем ее. Начальник штаба у нас в дивизии утверждает, что в данной обстановке овощи приравниваются к боеприпасам. Мы ведь тоже огородик развели. Кстати, как мои орлы — помогли вам с ремонтом?

— Хорошо работали, — сказал Долинин. — Ремонт тракторов провели вполне прилично. Только вот недавно немец снова несколько машин повредил. Почему–то усиленно стал бить по колхозу.

— Потому что и он расценивает овощи как боеприпасы! — Лукомцев многозначительно поднял указательный палец: Вы там, в колхозе, замаскируйте все, что возможно. Не поля, конечно, а тракторы. Не держите их на открытом месте. Вышки все снесите. Немец видит их.

Терентьев принялся ругать равнину, которая просматривалась немцами из края в край.

— В лесу бы воевать, — сказал он мечтательно. — Хорошо там, тихо.

— А главное — тетерева!.. — Долинин подмигнул.

— Какие летом тетерева? — Терентьев только руками развел. — И не напоминай мне о них, не сбивай меня с пути, Яков Филиппович. Дал слово, и точка!

Лукомцев рассматривал карту, разостланную на столе, поглаживал ладонью бритую голову.

— Да, — сказал он, — будем еще драться и в лесу. Однако ехать мне пора, засиделся. — Он дружески попрощался со всеми и, уже выходя, добавил: — А знаешь, Яков Филиппович, Черпаченко планчик–то твой все–таки поддерживает. Кое–что из него он присвоил и разрабатывает. Не обижаешься в смысле лавров?

— Обижаться не обижаюсь, — ответил Долинин, — но если веночек получите, пришлите пару листиков!

— Каких листиков? — полюбопытствовал Терентьев.

— Обыкновенных, лавровых, с помощью которых когда–то чествовали героев, — объяснил ему Долинин.

— А на кой нам чужие? У меня их своих двести граммов, Яков Филиппович, — отозвался из–за перегородки Ползунков.

— Да что ты! — не удержался от смеха Пресняков. — Полфунта лавров! И в древнем Риме позавидовали бы тебе, Алешка!

— Не смейтесь, товарищ начальник. С Яковом Филипповичем и на месяц этого не хватит. Ему во все сыпь перец, лавровый лист. Был бы уксус — давай и его.

— Свирепый, значит, мужчина!

— Не без этого!

Едва проводили Лукомцева до ворот, где его ожидала машина, едва возвратились в подвал, как: шумно звякнули стаканы на столе, а за перегородкой сорвалась с гвоздя сковородка. Весь дом вздрогнул.

— Опять! — сказал Терентьев встревоженно. — Палят. А в каждом доме поди огонь на кухнях развели. Побегу…

Но немец бил не по поселку, а, как и несколько дней назад, снова по колхозу. Это был короткий и сосредоточенный огневой налет. В воздухе, вихляя между разрывами зенитных гранат, ходил корректировщик — «горбач».

Через несколько минут все стихло.

Тогда зазвонил телефон.

Долинин услышал в трубке испуганный голос Леонида Андреича.

— Товарищ секретарь! — Юный бригадир, должно быть, впервые разговаривал по телефону, только несколько дней назад проведенному в правление колхоза. — Все машины разбиты. Все покалечено. Директор убит!..

Вместе с Пресняковым и Терентьевым, который уже был на берегу, Долинин бросился к лодкам. Пожарники что есть сил наваливались на весла, за кормой двумя рядами крутились воронки, лодка скрипела и шла рывками. Пристали не к мосткам, а прямо уткнулись носом в песок.

На поляне, перед инвентарным сараем, где еще полчаса назад были выстроены почти окончательно готовые к пахоте под озимые тракторы, Долинин увидел полный разгром. Машины были разбросаны, опрокинуты, измяты, пробиты осколками. Они напоминали тот военный лом, какой Долинин встречал на дорогах, будучи среди партизан за линией фронта. Но машины — ладно. А что с людьми?

— Где Цымбал? — крикнул он.

— Здесь, здесь, под навесом, — трясущейся рукой указывал бледный Миша Касаткин.

А там, куда он указывал, уже сгрудились девушки–санитарки из понтонного батальона. Две из них стояли на коленях на земле, и в их пальцах мелькали набухшие кровью куски изорванной ткани.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Перевозчик налег на весла. Лодка была на середине реки, и прямо на нее, вздымая пенные буруны, мчались два серых бронированных катера. Они пролетели совсем близко, обдав Долинина брызгами. Лодка запрыгала и закачалась.

— Так и утопить могут, — сказал перевозчик, стараясь выгрести поперек волны.

— Свои не утопят, — ответил Долинин невесело.

Мысль была высказана не очень–то ясно, но перевозчик понял.

— Похоронили? — спросил он.

— Похоронили.

Перед глазами Долинина вновь возникли два красных столбика на свежих могилах. Раскаленным гвоздем на столбиках было выжжено: «Петр Васильев, 1927 года рождения, тракторист» и «Анна Копылова, 1900 г., бригадир–полевод». Легли они рядом, на краю старого деревенского кладбища, под нависшими густыми ивами. По соседству, в таких же фронтовых могилах, лежали зенитчики, павшие осенью в поединке батареи с «мессершмиттами». Было это соседство точно символ того, что и маленький тракторист, и сорокалетняя полеводка, пережившая зиму в землянке под развалинами деревни Коврино, тоже погибли на боевом посту: один — возле своей машины, другая — в поле, где обмеряла в тот час участки под озимые.

Анна Копылова и Петр Васильев были первыми жертвами, понесенными колхозом в его борьбе за то, что в штабе дивизии Лукомцева приравнивали к боеприпасам. Первыми, но последними ли?

Выйдя из лодки, Долинин поднялся на берег, где его уже ожидал Ползунков с машиной.

— Парнишку жалко, — сказал Ползунков, распахивая дверцу. — Грудь навылет… А хороший был паренек. Вместе же работали, Яков Филиппович, на посевной. Озорной, конечно. Да кто из ребят без этого? Разве только тот, кого бог обидел. Мы раз всхрапнули с Казанковым на припеке, — разморило, — а он связал нас вместе телефонным проводом, потом как свистнет в четыре пальца… Ну, что было!

«Эмка» свернула на дорогу к заводу, который и в трудных условиях осады строил бронекатера и понтоны. На завод сегодня должна была прибыть комиссия для приемки продукции.

На заводском дворе, где стал разворачиваться Ползунков, Долинин увидел уже несколько длинных вместительных машин: по цехам расхаживали военные, семенил короткими ножками хорошо знакомый Долинину генерал — начальник штаба армии, сутулился угрюмый Лукомцев.

Осмотрели комбинированные — из дерева и стальных листов — тяжелые понтоны; остались довольны, благодарили рабочих, мастеров. Директор завода Базаров пригласил гостей к себе в кабинет. Большая эта комната, оборудованная в полуподвальном помещении одного из цехов, скорей походила на крепостной каземат, чем на кабинет. Прямо за директорским столом в кирпичной стене были пробиты амбразуры, закрытые листами фанеры. К амбразурам вели деревянные ступени.

— Не удивляйтесь, — сказал Базаров, предлагая садиться на мягкие диваны, расставленные вдоль стены. — Готовились встретить врага по–своему, по–заводскому. Но дело до этого не дошло, так что бойницы — как бы архаизм, памятник сорок первому году. А. диваны — отнюдь не стремление к фантастической роскоши изнеженного Востока… Смотрите, сколько их: один, два… восемь… Это просто наши койки. Здесь и живем.