Каинова печать - Людмила Басова

– Оно и не нужно. Мне самому бы понять, разобраться. Поможешь? Ну спасибо, ты не пожалеешь, вот увидишь. До завтра!

Утром, придя на работу, Дмитрий первым делом поговорил с Колей Артемовым. Тот, как и обещал, сделал соскоб с пола в коридоре мастерской художника и отдал в лабораторию. Капитан попросил:

– В десять часов ко мне придет женщина, я буду допрашивать ее в своем кабинете. Там же будет сидеть мой друг психиатр. Так вот, через двадцать минут после того, как они придут, позвони и скажи, что меня срочно вызывают на происшествие. Впрочем, говори что хочешь, хоть песенку пой, главное, что я отвечу…

Илья пришел пораньше, запыхался, поднимаясь по лестнице – где-то килограмм двадцать лишнего веса в нем было. Зато лицо гладкое, розовое, без единой морщинки. Если бы не ранняя лысина, вряд ли ему кто-то дал бы больше сорока. От всего облика доктора веяло радушием доброго дядюшки, лишь глаза за толстыми стеклами очков глядели умно и цепко. Дмитрий усадил его за стол, разложил перед ним какие-то папки и бумаги. Через несколько минут появилась Лидия. Поздоровалась, остановилась в нерешительности у порога. Дмитрий предложил ей раздеться. Она сняла черный кожаный плащ и осталась в том же платье, в котором стояла и курила в тамбуре вагона, и капитан подумал, что был прав: она уехала из Питера наспех, не прихватив необходимых вещей. Волосы были забраны под заколку, шея, божественная шейка, которую, кажется, называют лилейной, плавно переходила в линию плеч. Одно из них, прикрытое лишь тонкой бретелькой, видимо, смущало Лидию, и она склонила голову набок, словно стараясь заслонить его от взглядов мужчин. Из-под темных ресниц тихим светом мерцали зеленые глаза. Илья Валентинович вздохнул, как всхлипнул. Дмитрий довольно усмехнулся и приступил к допросу, начав, как всегда, с анкетных данных.

Через двадцать минут раздался звонок.

– Ну? – спросил Коля Артемов, – как там у тебя?

– Слушаю, товарищ полковник! – отрапортовал Дмитрий. – Что, прямо сейчас? Ах, как неудачно. Да я человека пригласил на десять. Все, все, есть отставить разговоры. Выезжаю немедленно.

Встал, развел руками:

– С начальством не поспоришь. Выезжаю на происшествие. Что-то серьезное. Так что будьте добры, коллега, – обратился он к доктору, – побеседуйте тут вместо меня.

– То есть как это я? Один? – Илья Валентинович с изумлением посмотрел на капитана.

– Что ж поделать… Я знаю, у вас своих дел по горло. Но в другой раз я выручу. На том и держимся.

Прихватив папку, Дмитрий ушел в соседний кабинет, к Коле Артемову.

– Ну все, спасибо, – сказал он. – Пусть там док с ней пообщается, я пока у тебя посижу, с писаниной разделаюсь. Отчет за квартал никак не кончу с этой беготней. К двум часам нам с тобой, Коля, на похороны. Заедем за девочкой, что видела «дядю, который следит за художником». Я с ее мамой договорился, она тоже с нами поедет. Чем черт не шутит.

Через час позвонил на свой телефон, и когда доктор после долгих гудков все-таки взял трубку, сказал:

– Валентиныч! Я еще на выезде, постараюсь скоро вернуться. Ты как там, продержишься?

– Да-да, – как-то уж очень поспешно ответил Илья Валентинович. – Вы можете не торопиться.

Дмитрий просидел у Коли еще час, а когда пришел, доктор заявил, что они недоговорили.

– Ничего, договорите в другой раз, а сейчас у нас есть более срочные дела.

Он подписал Лидии пропуск, а доктор протянул ей свою визитку:

– Звоните мне в любое время, я буду ждать.

– Ну, Илья, докладывай.

Дмитрий сел за стол, но доктору не сиделось, он ходил по кабинету. Капитан редко видел его таким взволнованным.

– Дима, – сказал он, – Оскольникова никогда никого не убивала и в принципе не могла убить.

– Но крыша-то у нее, значит, едет?

– Ну как тебе сказать… Есть немного. Так называемое пограничное состояние. Знаешь, все они, эти кукушкины дети, детдомовцы, со своими комплексами. Человеку любовь необходима с самого рождения. А у нее этой любви не было. Жестокая бабка обвинила ее в смерти дочери. Произошли еще две трагические случайности, которые она тоже отнесла на свой счет. Дима, я ее вылечу и… женюсь на ней.

– Док, у тебя самого крыша не поехала?

– Считай, что поехала, но я этому даже рад. Представляешь, за столько лет – и поехала! А я и надеяться перестал… Кстати, что ты знаешь об ее отце, если, конечно, этот художник ее отец. Как он познакомился с ее матерью? Жили ли они вместе?

– Ничего, Илья, не знаю. Я ищу убийцу, а не изучаю любовные похождения, тем более если они никак не связаны с преступлением.

Виктор встретился с Агафьей в сложный период своей жизни. Во время летних каникул он приехал на этюды в родные края. С мольбертом и рюкзаком за плечами шел от деревни к деревне, находил потаенные места красоты необычайной, но не задерживался надолго. Его гнала по дорогам еще неуснувшая совесть и поселившаяся в сердце тоска. Из твердой, полузасохшей ветви сделал посох и опирался на него – больная нога давала о себе знать при долгой ходьбе. Прошло четыре года с той поры, когда тайком, перед рассветом, Виктор покинул дом приемных родителей, прихватив все деньги, которые лежали в верхнем ящичке комода. Воровство оправдывал тем, что мама Роза специально откладывала их ему для поездки в Москву. Но на душе было скверно: украл он первый раз в жизни. Правда, и в последний. Сдав на отлично профилирующие предметы, понемногу успокоился. Он талантлив и когда-нибудь станет большим художником, быть может – великим. А великим прощается все. Искореженная биография, ошибки молодости, даже падения. Если высоки взлеты.

Как сыну родителей, погибших на войне, и детдомовцу, ему вне очереди выделили общежитие. Комната была на четверых. Вместе с ним жили узбек Рустам, грузин Гиви и белорус Вася. Расселяли так, видимо, намеренно, чтобы крепить дух интернационализма. Жили действительно дружно. Если на каникулах ребята ездили домой, обязательно привозили продукты. Вася, в основном, запасался на всех картошкой, Рустам вез дыни и виноград, Гиви и вовсе дефицитные цитрусовые и инжир, ели все вместе, делились так радушно, что Витя не чувствовал себя должником. Деньгами из дому помогали только Васе, они, как и гостинцы, быстро кончались, а стипендии явно не хватало. Здоровые парни подрабатывали на разгрузке вагонов, Витя тоже нашел себе приработок: ездил по сельским клубам, писал плакаты, оформлял стенды, Доски почета. Случались в общежитии веселые вечеринки, приглашались девушки, но только до одиннадцати часов, бдительные дежурные о любом нарушении сообщали в ректорат, а это грозило не только выселением из общежития, но и исключением из института за аморальное поведение. Много говорили и спорили об искусстве. Витя в этих спорах участия почти не принимал. Он был очарован живописью великих итальянских мастеров эпохи Возрождения, любил творчество русских художников-передвижников. То, что к реализму теперь прибавили приставку «соц», по его мнению, мало что меняло. К модернистам и авангардистам относился чуть иронично, но снисходительно. Про себя знал: когда он станет уже известным художником, его друзья все еще будут мальчиками, которые ищут себя в искусстве. Еще более настороженно относился к разговорам о политике. Уже были реабилитированы врачи-отравители, умер отец всех народов Иосиф Сталин, казнили злодея и палача Берию, страной правил Никита Хрущев, которого вольнодумцы-студенты чуть не открыто называли кукурузником, но махина КГБ все крутилась с неослабевающей силой, перемалывая своими жерновами ослушников, и Витя об этом помнил. Пил редко и мало, но даже под хмельком в кругу друзей рассказывал анекдоты без политической подоплеки, все больше про евреев и чисто бытовые. Не всегда остроумные. «Приезжает Абрам внезапно из командировки, открывает дверь своим ключом, входит. Сара спрашивает: „Кто там?“ „Это я, твой муж,“ – отвечает Абрам. „Боже мой, Абрам, если это ты, то с кем я тогда сейчас спала?“ Юмор не бог весть какой, но рассказывал Виктор мастерски, имитировал еврейский акцент с грассирующим „р“, усиливая эффект мимикой и жестами. Все покатывались со смеху. Ну, Райкин да и только. В ректорате Виктора считали одним из лучших, подающих большие надежды студентов факультета, отмечали как активного общественника. И все-таки произошли в его жизни серьезные сбои, когда до окончания института оставалось всего ничего.

Однажды, совершенно случайно, Виктор впервые в Москве встретил своего бывшего одноклассника, с которым и жил по соседству. Тот рассказал, что Роза Моисеевна после его отъезда тяжело заболела.

– Моя мама ходила ее навещать и каждый раз, возвращаясь, говорила, что она, видно, долго не протянет. Но случилось неожиданное: умер Арон Маркович, скоропостижно, прямо на работе. А Роза Моисеевна жива, хотя и стала, по словам мамы, немного чудной. К ней теперь ходит Ольга Петровна, ну та, знаешь, врач из госпиталя, с которой твой отец… Арон Маркович, жил последние годы, и ухаживает за ней.