Губерман Игорь - Игорь Миронович Губерман

я весь теперь в земной моей судьбе,

и прошлое настолько мной забыто,

что крылья раздражают при ходьбе.

Мне очень крепко повезло:

в любой тюрьме, куда ни деньте,

мое пустое ремесло

нужды не знает в инструменте.

Порядка мы жаждем! Как формы

для теста.

И скоро мясной мускулистый мессия

для миссии этой заступит на место,

и снова, как встарь, присмиреет Россия.

Меня растащат на цитаты

без никакой малейшей ссылки,

поскольку автор, жид пархатый,

давно забыт в сибирской ссылке.

Когда уходил я, приятель по нарам,

угрюмый охотник, таежный медведь,

«Послушай, — сказал он, — сидел ты

недаром,

не так одиноко мне было сидеть».

Кочевник я. Про все, что вижу.

незамедлительно пою,

и даже говный прах не ниже

высоких прав на песнь мою.

Есть время жечь огонь и сталь ковать,

есть время пить вино и мять кровать;

есть время (не ума толчок, а сердца)

поры перекурить и осмотреться.

Мир так непостоянен, сложен так

и столько лицедействует обычно,

что может лишь подлец или дурак

о чем-нибудь судить категорично.

О девке, встреченной однажды,

подумал я со счастьем жажды.

Спадут ветра и холода —

опять подумаю тогда.

Что мне в раю гулянье с арфой

и в сонме праведников членство,

когда сегодня с юной Марфой

вкушу я райское блаженство?

Ко мне порой заходит собеседник,

неся своих забот нехитрый ворох,

бутылка — переводчик и посредник

в таких разноязыких разговорах.

Брожу вдоль древнего тумана,

откуда ветвь людская вышла:

в нас есть и Бог, и обезьяна;

в коктейле этом — тайны вишня.

От бессилия и бесправия,

от изжоги душевной путаницы

со штанов моего благонравия

постепенно слетают пуговицы.

Как лютой крепости пример,

моей душою озабочен,

мне друг прислал моржовый хер,

чтоб я был тверд и столь же прочен.

Нынче это глупость или ложь —

верить в просвещение, по-моему,

ибо что в помои ни вольешь —

теми же становится помоями.

Отъявленный, заядлый и отпетый,

без компаса, руля и якорей

прожил я жизнь, а памятником ей

останется дымок от сигареты.

Один я. Задернуты шторы.

А рядом, в немой укоризне,

бесплотный тот образ, который

хотел я сыграть в этой жизни.

Даже в тесных объятьях земли

буду я улыбаться, что где-то

бесконвойные шутки мои

каплют искорки вольного света.

Вечно и везде — за справедливость

длится непрерывное сражение;

в том, что ничего не изменилось,

главное, быть может, достижение.

Здесь — реликвии. Это святыни.

Посмотрите, почтенные гости.

Гости смотрят глазами пустыми,

видят тряпки, обломки и кости.

Спасибо организму, корпус верный

устойчив оказался на плаву,

но все-таки я стал настолько нервный,

что вряд ли свою смерть переживу.

Порой оглянешься в испуге,

бег суеты притормозя:

где ваши талии, подруги,

где наша пламенность, друзья?

Сегодня дышат легче всех

лишь волк да таракан,

а нам остались книги, смех,

терпенье и стакан.

Хоть я живу невозмутимо,

но от проглоченных обид

неясно где, но ощутимо

живот души моей болит.

Пусть подави и судьбу не гневи

глупой тоской пустяковой;

раны и шрамы от прежней любви —

лучшая почва для новой.

Целый день читаю я сегодня,

куча дел забыта и заброшена,

в нашей уцененной преисподней

райское блаженство очень дешево.

Когда, отказаться не вправе,

мы тонем в друзьях и приятелях,

я горестно думаю: Авель

задушен был в братских объятиях.

За годом год я освещу

свой быт со всех сторон,

и только жаль, что пропущу

толкучку похорон.

Все говорят, что в это лето

продукты в лавках вновь появятся,

но так никто не верит в это,

что даже в лете сомневаются.

Бог молчит совсем не из коварства,

просто у него своя забота:

имя его треплется так часто,

что его замучила икота.

Летит по жизни оголтело.

бредет по грязи не спеша

мое сентябрьское тело,

моя апрельская душа.

Чем пошлей, глупей и примитивней

фильмы о красивости страданий,

тем я плачу гуще и активней

и безмерно счастлив от рыданий.

В чистилище — дымно, и вобла,

и пена;

чистилище — вроде пивной;

душа, закурив, исцеляет степенно

похмелье от жизни земной.

Сытным хлебом и зрелищем дивным

недовольна широкая масса.

Ибо живы не хлебом единым,

а хотим еще водки и мяса.

Раскрылась доселе закрытая дверь.

напиток познания сладок,

небесная высь —