Америка — как есть - Владимир Романовский

Правда же выглядит следующим образом.

Это вовсе не лозунг Французской Революции. Это библейская догма. И не перед законом все равны, но в глазах Создателя. Как все революционеры, французы лишь воспользовались невежеством толпы, плохо знающей, или совсем не знающей, Библию.

Далее. Дело не в том, что, к примеру, индекс полезности, значимости и благожелательности консьержа равен индексу полезности, и так далее, Моцарта. Вовсе нет. Этот самый консьерж ведь не настолько идиот, чтобы не управиться приметить очевидное. И я вообще против такого определения — консьерж. В некоторых условиях (вот, к примеру, в сегодняшних) Моцарт вполне рад бы был работе консьержа. Сегодня моцарты работают на много худших работах. Да и вообще — ничего плохого в труде консьержа нет. Как и вообще в любом виде труда во имя пропитания. Собственно труд — он труд и есть. С куплей-продажей сложнее, но не о том речь.

С некоторых пор класс мещан сделался на планете нашей настолько многочисленным, что с ним вынуждены считаться решительно все — и правители, и чиновники, и ученые, и литераторы. И даже армия. Во многом, безусловно, виновата именно та, первая, Французская Революция. Американская Революция была всего лишь войной за независимость от Англии (ее так часто и называют, кстати говоря). Французы же впервые в христианской истории использовали мещан, как основную, главную силу. А мещане, как известно, склонны к ханжеству и фарисейству. Ибо мещанин — это человек, чьи материальные возможности превышают его духовный и культурный уровень.

Мещанин прекрасно понимает (в глубине души), что он самодоволен, жаден, нагл, склонен к эксплуатации ближнего, жесток, и так далее. Он также прекрасно понимает (в глубине души), кто такой Моцарт. И он понимает, что ни физического, ни интеллектуального, ни духовного равенства на самом деле не бывает, а в Бога он, по большей части, не очень верит. Но он, мещанин, требует, чтобы равенство было. Равенство?

О том, чтобы он, мещанин, был как Моцарт, речи нет, естественно. Ибо дураков мало. Жизнь моцартов всегда сопряжена с определенными трудностями — опасность впасть в нищету, неустроенность, неприкаянность, да, кроме того, ведь и работать надо каждый день, композиторством заниматься, предварительно выучив теорию. А мещане напрягаться не любят. Кроме этого, моцартам свойственна, несмотря на явный эгоизм, некая степень щедрости по отношению к ближнему. Они часто за бесплатно готовы работать, лишь бы люди услышали их музыку (или увидели бы их картины, или прочли бы их стихи, романы, пьесы, или порадовались бы вместе с ними открытию новой звезды, и так далее). Для мещанина такая экстравагантность поведения неприемлема. У мещанина есть квартира, загородный дом, мобильник, жена, любовница, домашние животные, любимое блюдо, и все это самого лучшего качества, а если нет, то признаваться в этом нельзя. И так далее. Нет, мещанин не хочет быть как Моцарт. Не это равенство ему нужно.

Также, мещанин понимает (опять же в глубине души), что Моцарт не может быть, как он. То есть, у моцартов бывают и жены, и любовницы, и даже дома. Но жен и любовниц они зачем-то воспринимают частенько, как ровню себе, а не как предмет роскоши, вызывающий зависть коллег, а к потере дома оказываются порой неожиданно равнодушны. У них главное — музыка.

Мещане не требуют физически невозможного. Они, повторяю, вовсе не идиоты. Разговоры мещан о равенстве, о том, что «о вкусах не спорят», о том, что «я не запрещаю тебе любить оперу, но я люблю эстраду», и «раньше я много читал, а сейчас времени нет» и так далее, сводятся более или менее к такому вот требованию:

Я — гадость, и я это знаю. Не вздумайте об этом говорить вслух. Я хочу, чтобы Моцарт открыто признал, что он такая же гадость, как я. Чтобы его заставили это сделать! В конституционном, б(непеч.)дь, порядке чтобы! Чтобы он каждый день признавался в этом публично! Более того, чтоб он при этом заискивающе улыбался — мне!

В общем — «чтоб служила мне золотая рыбка и была бы у меня на посылках». Такое вот равенство.

Предполагаю, что Джон Уилкс Бут решил отгородиться от мещанских наездов — деньгами. Самое надежное средство, наверное, и в наше время тоже. Он решил разбогатеть настолько, чтобы мещане просто не смели к нему подходить, не согнувшись трепетно пополам, глаза долу. Поскольку, когда речь идет о больших деньгах, все разговоры мещан о равенстве тут же сходят на нет. Деньги у мещан — бог. Ну, вы помните. Золотой телец. Глава «Исход».

И Джон Уилкс Бут временно уходит из театра и вкладывает сбережения (возможно, немалые, все-таки он знаменитый актер) — в нефтяную компанию, которую называет забавно — Драматическая Нефтяная Компания. Через полгода Драматическая прогорает полностью, остаются только долги.

В 1864-м году Джон Уилкс Бут в первый и последний раз выступает вместе с обоими своими братьями на сцене Зимнего Сада, в Нью-Йорке, в пьесе Шекспира «Юлий Цезарь». Был такой римский полководец, по хроникам — бисексуал. И Шекспир написал о нем пьесу, потому что в Англии в то время любили пьесы о полководцах-бисексуалах.

В Зимнем Саду — головокружительный успех. Весь сбор идет на сооружение и установление в Центральном Парке памятника Шекспиру. Памятник стоит там до сих пор.

В то же время, пользуясь славой и привлекательной внешностью, Джон Уилкс Бут заводит знакомства в разных приличных кругах и обществах. Он тайно обручен с дочерью американского посла в Испании, зовут ее Люси Хейл. Она приводит его на инаугурационный бал в Белом Доме (после избрания Линкольна на второй срок), где Бут перебрасывается несколькими фразами с Президентом (а Линкольн — заядлый театрал и, конечно же, знает Бута и видел его несколько раз на сцене). Затем Бут уезжает на три месяца в Монреаль, где собираются беженцы-диссиденты с южных территорий, захваченных северянами.

Заговоры против Линкольна зреют, их много, и Бут примыкает (возможно) к нескольким сразу. Из всех этих заговоров (наличествующие в США тайные общества, которых было, напомним, множество — масоны, Рыцари Золотого Круга, Рыцари Колумба, иезуиты, и прочие, заговоры не поддерживают, по разным причинам) действительно вызревает только один. И Бут — в центре его. Линкольна решено похитить после спектакля в вашингтонском Театре Форда, перевезти через речку, запереть в тайном месте, и потребовать, чтобы отпустили пленных южан, и еще чего-то (требования в таких случаях почти всегда не очень вразумительны). Накануне, ночью, Бут, будучи в дружеских отношениях с дирекцией Театра Форда, множество раз там игравший (Линкольн присутствовал на нескольких его спектаклях), пользуясь ключами, данными ему дирекцией, чтобы он мог приходить когда ему будет угодно, заходит в театр и поднимается в третий ярус, в ложу, в которой любит сидеть Президент. Специально заготовленным сверлом он буравит дверь под замочной скважиной таким образом, что через отверстие это можно видеть — в ложе Линкольн или нет. Возможно, есть и еще какое-то назначение у этого отверстия. История по этому поводу молчит.

Вернувшись в окраинный отель (собственно, постоялый двор), Бут обнаруживает, что участники заговора решение свое отменили. Его любовница (имя варьируется от хроники к хронике, но, очевидно, это не Люси Хейл) пытается его утешить, но Бут в шоке.

Наступает вечер следующего дня. В Театре Форда идет пьеса модного британского драматурга под названием «Наша Американская Кузина». Пьеса как пьеса. С ужимками, водевильного типа. Бут знает ее наизусть.

Оставшиеся участники распавшегося заговора — Пауэлл, Херолд, Атцеродт — уведомлены Бутом о его намерениях. Более того, Бут приказывает им (!) действовать заодно и сообща. По задумке Бута, Пауэлл должен застрелить Госсекретаря Сюарда (или Соарда), а Атцеродт — вице-президента Андрю Джонсона. Таким образом, по плану Бута, правительство северян лишится верхушки, будет паника, и в этот момент правительство конфедератов сумеет перегруппироваться и продолжить войну.

Бута не удерживают, но приказам его не подчиняются.

Бут является в театр, где его все знают. Он беспрепятственно во время представления поднимается к ложе Линкольна, вооруженный старомодным однозарядным пистолетом сорок четвертого калибра. В ложе находятся, помимо Линкольна, его жена Мэри, некий полковник, и еще какие-то приближенные. Линкольн приглашал также генерала Гранта, но тот отказался, поскольку его жена, Джулия Грант, ненавидела жену Линкольна. Также Линкольн приглашал своего старшего сына Роберта, и тот тоже отказался. Также не присутствовал телохранитель Линкольна Уорд Хилл Лэймон (!) которому Линкольн ранее рассказал, как видел во сне, что его убивают (!!).

Зная текст наизусть, Бут ждет смешной реплики. Реплику произносят на сцене, зал взрывается хохотом. Воспользовавшись этим шумом, Бут распахивает дверь в ложу, делает шаг к Линкольну, и стреляет ему в затылок.