Каратель - Иван Тропов

– Она не всех убила. Двое все еще живы. Если это можно назвать жизнью…

Я опустил кружку.

– Ты хочешь сказать…

Она наконец-то подняла глаза. И черт возьми, уж лучше бы она продолжала смотреть, как медленно умирает пена в черном кофе. Ее губы кривила усмешка.

– Да. Кто сможет охранять лучше, чем бывшие охотники?

– А он… твой парень…

Она опустила глаза. На скулах затвердели желваки.

– Он. Больше. Не мой. Парень, – отчеканила она.

Слава богам, что я не видел ее взгляда – сейчас.

– Это он, – сказала она, – заметил того вашего… тощий такой, костлявый…

– Шатун.

Она пожала плечами. Какая разница, как его зовут?

– Она вытащила из него все, что он знал. Потом его убили.

– Откуда ты знаешь?

– Видела.

– А остальные наши? Кого ты еще видела?

– Тебя.

Я нетерпеливо кивнул. Это я и сам знаю!

– Еще того… квадратный такой…

– Гош.

Она кивнула, довольно безразлично.

– Его, – сказала она голосом таким пустым, словно зачитывала состав на этикетке. – Потом накрыли тот голубой дом.

– На пустыре…

– На пустыре.

Я очень осторожно поставил кружку на пол возле кресла. Руки дрожали. Стиснул подлокотники, чтобы не ощущать этой предательской дрожи в пальцах.

Старик…

Там были Старик и Виктор.

– Что там случилось?..

Мой голос дрожал сильнее, чем пальцы.

Она вскинула на меня взгляд и тут же опустила. Нахмурилась.

– Не знаю. Там было слишком много ее слуг. Слишком опасно. Эта тварь тоже была там. Злая. Кажется, у нее не получилось сразу их сломать… – Она поглядела на меня: – Кто там был?

Там были двое, но едва ли дело в том, что их было двое.

– Старик… Это его она не смогла сломать.

– Самый лучший среди вас?

Я кивнул.

Самый лучший.

– Был…

– Да, в каком-то смысле его уже нет, – сказала она. – Но не относись к нему как к мертвому.

– Что?!

– Почаще вспоминай, что он знал о тебе.

– Что?.. Да ты… – В своем ли она уме?! – Да Старик, он… Да никогда он! Да если бы до этого дошло, он бы…

– Он – ни за что. Наверно, он сопротивлялся до последнего. Наверно, он пытался покончить с собой. И надеюсь, что он успел. Но надежда – это не вера. Не путай их, если хочешь остаться в живых.

– Ты думаешь, Старик… Она его…

– Я не думаю, я знаю. Полтора года назад из шестерых она взяла двоих самых лучших. Думаешь, за эти полтора года она поглупела?

Она сунула ноги в ботинки и, не завязывая шнурков, пошла к камину. Тяжелые ботинки на очень мягкой резине тихо, но увесисто тыкались в пол – почти и не звук, а словно пальцем касались мочки уха.

У камина присела, протянула ладони к самому огню…

Сколько выдержит Старик? Сколько сможет сопротивляться ей, не давая приручить, сделать одним из своих верных охранников?

Она не сможет приручить его незаметно, как прочих своих людей. Он знает, что она может, и он умеет сопротивляться. У нее не получится ограничиться легким тычком – делай то-то! – как с другими, из кого она сделала своих преданных слуг.

Ей придется целиком ломать Старика. Только так она получит контроль над ним. Да и то лишь только на то время, пока будет давить на него.

А чуть отпустит – и Старик придет в себя. Разберется, где он сам, а где то, что она впихнула в него. И будет выкорчевывать это.

Он сильный, очень сильный.

Но…

…Двор, темный и тихий, без единой живой души…

…Тетя Вера и Сашка с Сонькой, бездумно бредущие куда им указали. Заводные куклы. Не видя ни машины, ни меня, ничего вокруг…

Это сделала та чертова сука. Одна.

И если она действительно захочет получить Старика, она его получит. Пусть в первый день это будет всего час, пока она будет давить на него на пределе своих сил и умений… Но за этот час она успеет что-то изменить в Старике. Пусть немного, пусть чуть-чуть, пусть даже сам Старик, придя в себя, попытается вырвать это из себя…

Все равно. Это ему не поможет. Ведь это будет продолжаться день за днем, снова и снова… И когда-то наступит день, когда Старик останется преданным ей даже после того, как она перестанет давить. Когда он сам перестанет защищаться. Когда перестанет чувствовать, чего хочет он сам, а что заставляет его хотеть она, потому что это нужно ей. Может быть, через три дня. Может быть, через неделю. Может быть.

– Ты ее видела? – спросил я.

Она передернула плечами. Неохотно сказала:

– Очень издали.

И тут до меня дошло. Господи, какой же я идиот!

– Так ты что… Совсем не умеешь… – Я покрутил в воздухе пальцами, подбирая слово. – Вырываться? Ни малейших навыков?

Она обернулась так резко, что полы плаща разлетелись крыльями. Черные глаза – злые звездочки.

– А кто меня учил?! Где я могла узнать, как это?! Я же не была одной из них! Я всего лишь была слишком внимательна к… – Она одернула себя. Проглотила имя, слишком дорогое для нее. И договорила сухо, как шелест равнодушных страниц: – Моему парню.

– Как же ты все это время?..

Она отвернулась к камину, резко и зло протянула руки в самый огонь:

– Молча.

Маленькая, хрупкая, сидя на корточках, она была еще меньше. Тонкая кожа плаща, явно сшитого на заказ, обтягивала ее спину – худая, ни грамма жира, наверно.

И совершенно одна. Второй год одна против мира, сбросившего благодушную ширму, приоткрывшего истинное лицо. Лицо маньяка за маской клоуна…

Одна. И даже сопротивляться этим чертовым сукам – и этого не умеет…

Я шагнул к ней, чтобы положить руку на плечо, обнять, но она отодвинулась в сторону. Моя рука повисла в воздухе. Я сжал пальцы в кулак, поднес руку к огню:

– Как тебя зовут?

– Катерина. Катя. Катечка. Катюша. Выбирай любое.

– А я…

– Твое имя меня совершенно не интересует.

Хм… Вроде ничего грубого не сказал…

Я покусал губы, соображая – черт его знает, на что еще она может ни с того ни с сего обидеться! – и постарался говорить как можно мягче:

– Ты где-то под Москвой живешь, Кать, да?

– Зачем тебе? – почти зло спросила она.

Я хмыкнул. Однако!

– Ты слишком лезешь на рожон, – сказала Катя. – Рано или поздно ты попадешься. И скорее всего, тебя она тоже решит оставить при себе… Все, что я скажу тебе, будет использовано против меня.

– Гм… Но хоть то, где охотилась ваша группа, это-то ты…

– Не надо. Пожалуйста.

Не глядя на меня, она совсем съежилась, вжала голову в плечи. Нахохлившийся воробей.

Пожалуйста… Я все понимал. И все-таки я задавил предательское чувство жалости. Ненавижу, когда начинаю чувствовать жалость. Сам становишься слабым.

Я постарался говорить холодно:

– Ты поэтому к нам не подходила?

Она дернула плечом. Поморщилась, но все-таки ответила:

– Частично…

Я тоже присел, протянул руки к огню. Молчал, ожидая продолжения. Она вздохнула, неохотно заговорила:

– Еще мне хотелось увидеть всю колоду, прежде чем вступать в игру, – сказала она. – Кто же знал, что она вас так быстро…

Я стиснул кулаки. Разжал, подставляя огню.

Еще не быстро. Еще есть шанс вытащить Старика. Сегодня еще только третий день. Уверен, он еще держится. Должен держаться!

– Ты должна мне помочь, Кать.

Катя водила руками над огнем. Словно не слышала меня.

– Ты мне поможешь? – настаивал я.

– Конечно нет, – сказала она. Невозмутимо и безразлично, словно речь шла еще об одной чашке кофе.

Я нахмурился.

Она заметила и раздраженно фыркнула, и маска безразличия пропала с ее лица.

– Я не самоубийца! Понятно?

– Не хочешь рисковать своей драгоценной жизнью?

– Дело не в риске! Я рискую каждый день, следя за ней! Но пытаться драться с ней – это не риск. Риск, это когда есть хоть один шанс на успех. Здесь шансов нет. Нет!

– И что? – Я усмехнулся, не пытаясь спрятать злость. – Так и будешь издали следить за ними? Видеть, как эта сука ворует детей, но оставаться в стороне? Так, да?

– Именно, – невозмутимо отозвалась она. Маска безразличия вернулась на ее лицо. – Все видеть, все запоминать, но оставаться в стороне. Пока не увижу, что есть реальный шанс что-то сделать.

– Например?

– Когда-нибудь мне повезет, и я найду еще одну компанию охотников. Им пригодится, что я знаю.

– И много ты их встречала, других компаний охотников?

Она промолчала.

– Сколько тебе понадобится ждать, прежде чем поймешь, что других групп поблизости нет?! Если они вообще остались хоть где-то!

Она пожала плечами.

– Это лучше, чем просто погибнуть, – сказала она. – Хоть какой-то шанс. Я подожду.

Я сжал кулак так, что захрустели суставы. С трудом удержался, чтобы не врезать по стене.

– Да ничего ты не ждешь! Ты просто привыкла к тому, что ничего не пытаешься сделать! Вбила себе в голову, что не можешь ничего сделать! И смирилась!

– Давай-давай, – невозмутимо отозвалась она, не отрываясь от пляски огненных язычков в камине. – Научи меня жить. Давай.

– Вбила себе в голову, что твоя слежка кому-то нужна! Вот и все. Нашла оправдание тому, что ты все знаешь, но ничего не делаешь! И успокоилась!