Культура имеет значение - Самюэль Хантингтон

Еще хуже бизнесмены, добивающиеся успеха не в рыночной конкуренции, но в политическом влиянии. Такие меркантилисты1 делятся прибылями с коррумпированными политиками, тем самым замыкая порочный круг стяжательства и коррупции. Предприниматели подобного типа покупают для себя налоговые льготы, что ведет к повышению цен и понижению качества товаров и услуг. Они могут приобретать монопольные позиции, ссыпаясь при этом на национальные интересы. За деньги они получают также привилегии, субсидии, специальные кредитные ставки, безвозвратные займы, права на покупку иностранной валюты по особому курсу.

«Удобные» отношения между бизнесменами-меркантилистами и коррумпированными политиками особенно шокируют, когда приходится наблюдать, как валюту, которая идет на импорт комплектующих для местной промышленности, предварительно продают по сильно завышенному курсу. В странах, где параллельно существуют три обменных курса доллара, «доверенные люди» имеют возможность сначала приобрести доллары по льготному курсу, потом тайно продать часть купленной валюты с выгодой для себя, а затем, руководствуясь третьим курсом, оплатить импортируемые товары. Разумеется, в ходе подобных операций их прибыли удваиваются словно по волшебству. И чем богаче они становятся, тем более коррумпированными делаются.

И хотя столь пагубная практика не является сугубо латиноамериканским достоянием, масштабы распространения этого зла, а также сопутствующие ему равнодушие и безнаказанность не могут не настораживать. Иногда кажется, что люди просто не осознают, что деньги, получаемые меркантилистами от купли-продажи влияния, прямо или косвенно черпаются из кармана налогоплательщиков. Не понимают они и того, что такая незаконная деятельность увеличивает общую стоимость издержек, существенно повышая стоимость товаров и услуг и, тем самым, делая бедных еще беднее.

Фактически, за очень редкими исключениями, Латинская Америка никогда не знала сочетания современного капитализма с политической демократией, того капитализма, который обеспечил благосостояние процветающих наций Запада, а теперь — и Юго-Восточной Азии.

Мне неприятно включать духовенство в число тех элитарных групп, которые ответственны за нищету народа. Прежде всего потому, что вина лежит не на всех священнослужителях, но лишь на тех из них, кто осуждает рыночную экономику и оправдывает попрание демократических норм. К несчастью, поступающие подобным образом духовные лица делают это из чистого человеколюбия. Но именно такие искания социального рая обрекают бедных на вечную бедность — хороший пример того, как дорога в ад мостится добрыми намерениями.

Начиная со второй половины XIX столетия, католическая церковь растеряла почти всю свою собственность за исключением школ, больниц и средств массовой информации. Некогда являясь одним из крупнейших землевладельцев западного мира, церковь давно утратила былые экономические позиции. Эти процессы, однако, не означали падения ее морального авторитета. Церковь по-прежнему способна освящать или дискредитировать ценности, оказывая в силу этого глубочайшее влияние на будущее народов.

Но когда конференция латиноамериканских епископов, иезуиты или «теологи освобождения» осуждают «дикий капитализм», они проповедуют абсурд. Ведь «неолиберализм»2 представляет собой не что иное, как комплекс оздоровительных мер, направленных на преодоление экономического кризиса в регионе. Среди них — минимизация государственных расходов, сокращение общественного сектора, приватизация государственных предприятий, сбалансированный бюджет и тщательный контроль над денежной эмиссией. Все перечисленное выглядит более чем здраво на фоне «интервенционистской модели», за пятьдесят лет так и не сумевшей обеспечить прогресс Латинской Америки. Данные меры, столь решительно критикуемые духовенством, ничем не отличаются от тех ограничений, которым подвергли себя европейские страны накануне введения евро. Все дело в разумности экономической политики.

Епископы и, в особенности, последователи «теологии освобождения», приносят еще больший вред, нападая на стремление к прибыли, конкуренцию и потребительство. Они оплакивают удел бедняков, но в то же время говорят о том, что обладание собственностью — это грех. Таким же неподобающим они объявляют поведение людей, добившихся экономического процветания с помощью усердной работы, бережливости и творчества. Фактически, они проповедуют установки, не вписывающиеся в психологию успеха.

В глазах некоторых «теологов освобождения» бедность неизбежна, и виноват в этом исключительно империализм, богатые страны во главе с США. Единственным способом преодолеть бедность они считают вооруженное насилие, которое всегда превозносилось — и никогда не осуждалось — ведущим представителем «теологии освобождения» Густаво Гутьерресом.3

В мире не слишком много культур, в которых интеллектуалам принадлежит столь же заметная роль, как в культуре Латинской Америки. Возможно, причина кроется в сильном французском влиянии; во Франции наблюдается то же самое. Как только писатель или художник добивается широкой известности, он (или она) делается специалистом по всем вопросам, включая войну на Балканах, искусственное оплодотворение и негативные аспекты приватизации государственных предприятий.

Этой особенности нашей культуры не стоило бы придавать большого значения, если бы не ее деструктивные последствия. Подобная «тодология»*, то есть способность рассуждать на любую тему, не имея о ней ни малейшего представления, с безудержным энтузиазмом практикуемая нашими интеллектуалами, обходится недешево. Все произнесенное и повторяемое ими немедленно становится элементом латиноамериканского мировидения. Последствия данной характеристики нашей культуры весьма серьезны, поскольку по своим взглядам интеллигенция Латинской Америки остается антизападной, антиамериканской, антирыночной. Более того, убеждения такого типа популярны на континенте даже несмотря на то, что противоречат историческому опыту двадцати самых развитых и процветающих стран мира. Из-за интеллигентских проповедей демократия становится все слабее, а вера в светлое будущее тает. В ситуации, когда интеллектуалы пропагандируют пугающие видения «революционного завтра», утечка капиталов или хроническая нестабильность наших политических и экономических институтов отнюдь не кажется удивительной.

Скажу больше. Речи интеллектуалов, появляющиеся в газетах, книгах, журналах, на радио и телевидении, воспроизводятся в большинстве латиноамериканских университетов. Многие государственные и частные университеты континента по-прежнему остаются прибежищем архаичных марксистских представлений об экономике и обществе. В них говорят о нежелательности внешних инвестиций, опасностях глобализации, внутренней ущербности той модели, которая предоставляет распределение ресурсов силам рынка. Такая направленность мысли объясняет теснейшую взаимосвязь между «науками», осваиваемыми молодыми людьми на университетской скамье, и многочисленными подрывными группами — «Sendero Luminoso» в Перу, «Tupamaros» в Уругвае, «Movimiento de Izquierda Revolucionaria» в Венесуэле, М-19 в Колумбии или сапатистами в Мексике. Оружие, которое молодежь берет с собой в сельву, горы или на городские улицы, заряжают в лекционных аудиториях наших университетов.

Латиноамериканский университет так и не смог — за немногочисленными исключениями — стать независимым творческим центром, превратившись вместо этого в источник бесчисленных повторений набивших оскомину и безнадежно устаревших идей. Но что еще более поразительно, так это отсутствие какой бы то ни было связи между тем, чему обучают студентов, и реальными потребностями общества. Дело выглядит так, будто университеты гневно отвергают утвердившуюся модель общественного устройства и при этом нисколько не озабочены подготовкой квалифицированных профессионалов, способных работать на благо подлинного прогресса. Провалы нашей университетской системы делаются еще непростительнее, если принять во внимание тот факт, что большинство университетов в Латинской Америке финансируются из государственного бюджета, то есть за счет всех налогоплательщиков, но при этом 80 или 90 процентов студенчества составляют представители среднего и высшего класса. Сказанное означает, что в системе образования происходит перераспределение ресурсов от малоимущих слоев населения к обеспеченным слоям. И с помощью подобных жертв поддерживаются те самые идеи, из-за которых бедные становятся еще беднее.