Путешественник во времени - Генри Ченселлор

— Как занятно, — промурлыкала она. — Ты не говорил, что их интересуют насекомые.

— Нет, — настороженно ответил Том. — Но ты и не спрашивала.

— Знаешь, я обожаю насекомых, как и мой отец. Мы…

— Лотос!

Дон Жерваз уже сидел в автомобиле. Вокруг него продолжали толпиться дети.

— Поехали, милая.

Заметив Тома, он поднял длинную костлявую руку и сухо улыбнулся.

— Что ж, до следующей встречи, — попрощалась Лотос и направилась к машине.

«Бентли» проснулся с тихим урчанием.

— Пока, Том, — помахала она рукой.

Мальчик махнул ей в ответ. Они уехали.

Как всегда, новые вопросы и никаких ответов. Том лишь еще больше запутался. Открыв дверь в музей, он увидел дядюшку Джоса, в крайнем возбуждении расхаживавшего взад и вперед. Он попытался присесть на ступени, это его не устроило, так что он дотащился до скамьи по другую сторону зала, но и там ему не понравилось.

— Полагаю, он все-таки Кэтчер, — пробормотал себе под нос Джос, подергивая себя за торчащие пучки волос.

— И у него уйма денег, так что лучше и быть не может, — донесся сверху невнятный голос.

Мелба сидела на самом верху лестницы, и Том отметил, что она чуть покачивается.

— Если бы он не явился сюда с горой шоколада, ты бы думала иначе, — проворчал Джос, покосившись на нее.

— Так любезно с его стороны было принести его, — с вызовом ответила она. — И я наслаждалась каждой крошкой, вот так-то!

«Да она пьяна», — подумал Том.

— Пиявка на борту, — рявкнул Джос, вскочив и засунув руки в карманы.

Обернувшись, он заметил замершего в полумраке племянника.

— Плохие новости, приятель, — пробормотал он. — Боюсь, хуже не придумаешь.

Том не знал, что и сказать. Это о родителях, они что-то узнали? Нет, не может быть…

— Что случилось?

— Дон Жерваз хочет купить музей. Со всеми потрохами.

У Тома перехватило дух. Ну конечно, потому что сапфир в музее. Теперь все ясно.

— Но… но… когда? — выговорил он. — Я хотел сказать… как?

— Он только что предложил мне сделку и хочет получить ответ к Рождеству.

— Но так же нельзя, — возмутился Том. — Он не может этого сделать… или может?

— Боюсь, может, Том. Если, конечно, я соглашусь продать.

— Но вы не можете. Я хотел сказать, не согласитесь.

Джос снова заходил по залу, яростно скребя в затылке.

— Или согласитесь?

— Он располагает огромными средствами. И утверждает, что этот старый дом ему нравится и он хотел бы восстановить его…

— К тому же он Кэтчер, — вмешалась с лестницы Мелба.

— И это тоже. С одной стороны, хуже не придумаешь, но всё же все мы знаем, как много сделал для музея Август.

— Конечно сделал, — добавила тетушка.

В сердце Тома вдруг поднялась волна гнева. Музей не принадлежал ему, но все же он пришел в ярость. Ему хотелось что-нибудь стукнуть.

— Так… так вы позволите ему купить музей только потому, что у него есть деньги? Это нечестно!

— Тут ты прав, дружок. Это нечестно. Жизнь вообще не слишком честна. — Джос остановился и уставился на лужу дождевой воды на полу. — Но что, по-твоему, я должен делать? Зарывать голову в песок, пока на меня не рухнут стены?

Дядя посмотрел на разбитую панель в крыше, на потрепанные чучела вокруг. Взгляд его вдруг заполнила безысходность, словно его только что высадили на необитаемый остров.

— Этот музей заслуживает куда большего, чем я могу предложить, — наконец заключил он. — Я знаю. Все не так легко, как кажется, верно?

Шаркая ногами, он скрылся в сумраке. Том сглотнул; он пытался сделать вид, что все понял, хотя и не слишком успешно.

— Уверена, если дон Жерваз купит музей, первым делом он предложит нам работу, — бодро заявила Мелба и, пошатываясь, начала спускаться по лестнице.

— Почему вы так думаете? — спросил Том.

Он крайне сомневался в том, что дон Жерваз предложит кому-то работу. Скорее он не оставит от музея и камня на камне.

— Ну, мы знаем тут все ходы и выходы, — пояснила Мелба. — Бог свидетель, прожили здесь достаточно долго. И в конце концов, мы Скаттерхорны. Это тоже должно чего-то стоить.

— Правда?

Собственная фамилия никогда ничего не значила для Тома, за исключением того, что она рифмуется с Маттерхорном.[11]

— Конечно, — улыбнулась тетушка. — Да не тревожься ты о музее, Том. Он может сам о себе позаботиться. Всегда мог.

Мелба выглядела почти счастливой, когда, покачиваясь, прошла по коридору и закрыла за собой тяжелую деревянную дверь. Том тяжело опустился на ступеньку лестницы, совершенно опустошенный. Наконец в его голове начала складываться картина целиком. Сапфиры, говорящие животные да еще маленький макет города, который каким-то образом может оживать. Вот и все, собственно.

— Итак, — начал Том, и голос его эхом раскатился по пустому музею, — полагаю, вы всё слышали.

Ответа не было. Где-то вдали выла включившаяся автомобильная сигнализация.

«Как будто разговариваю сам с собой, — подумал мальчик. — Все равно никто не слушает. Да и кто бы стал? В конце концов, я в музее, набитом старыми чучелами».

Он уже собирался встать и уйти, когда у подножия лестницы раздалось тихое бурчание. Словно кто-то пытался сдержать смех. Том прислушался, и звук повторился. Точно, смех. Никаких сомнений. Затем ему удалось разобрать приглушенные слова:

— Боже, боже мой.

Том почти ничего не видел, но понял, что смеются над ним.

— В чем дело? — громко поинтересовался он. — Что тут такого смешного?

Он обернулся и увидел, как трясется, пытаясь сдержаться, мамонт.

— Презабавное зрелище, — сообщил зверь, утирая слезу толстым мохнатым хоботом.

— Да? — переспросил Том, сердясь все сильнее. — И над чем вы все смеетесь? На вашем месте мне было бы не до смеха.

— Дай бог тебе здоровья, малыш, — пробормотала дронт, расправляя хвост и спускаясь со своего возвышения. — О, Том, твоя забота так трогательна. В самом деле.

— Не забывай, — вмешался орангутанг, — что большинство из нас побывало и в худших передрягах.

— Да?

— Ну, я не бывала, — отозвалась дронт. — Лично. Но лишь потому, что я особенное существо, как и мой добрый друг мамонт. Вымирание приводит к особому отношению. Но все остальные здесь…

— Нас уже однажды убили, верно? — заметил носач, подходя ближе к Тому.

— Так о чем тут еще беспокоиться? — добавил орангутанг.

С этим трудно было поспорить. Конечно, они правы. Все они были мертвы, в каком-то смысле.

— И если позволишь добавить, — прошептал мамонт, подняв хобот к уху Тома, — некоторые меньшие члены нашего сообщества — мыши, кролики, землеройки и им подобные — крайне религиозны. Не стоит им ничего говорить.

— Какое это имеет отношение к делу?

— Ну, сам понимаешь, жизнь после смерти и все такое прочее, — пояснил мамонт, подмигивая Тому. — Небеса. Сам посмотри.

Тяжело ступая, мамонт подошел к шкафу с мелкими млекопитающими и хоботом открыл один из ящиков.

— Иерусалим златой мой, родник молока и меда…[12] — раздался хор писклявых голосов.

Заглянув внутрь, Том увидел двадцать мышей, лежащих на спинках и поющих хором.

— Браво, — прошептал мамонт.

— Спасибо тебе, брат мамонт, — ответила ему одна из них, — и доброго дня в раю.

— Разумеется, — кивнул зверь и бережно задвинул ящик.

Потом, подняв хобот, открыл другой, в котором паства, состоящая из крохотных землероек, внимала стоящему на наперстке проповеднику.

— И что же мы нашли по ту сторону, братья и сестры? Да, лев возлег рядом с агнцем!

— Аллилуйя! — закричали грызуны хором.

— Да! Мышь пирует вместе с мамонтом!

— Аллилуйя! — повторился крик.

— Аллилуйя! Братья и сестры, — пропищал пастырь, — вы спасены!

— Мы спасены! Мы спасены! — визжали землеройки.

— Видишь? — прошептал мамонт. — Эти крохи были мертвы, а потом ожили. Более того, они оказались в месте, битком набитом ужасающими существами, встречи с которыми они всю жизнь избегали любой ценой. — Он опустил косматую голову к уху Тома. — И что удивительнее всего, никто из этих существ не хочет их сожрать. Они чувствуют себя в безопасности. А из этого следует, — зверь снова подмигнул, — что они попали на небеса.

Том вспомнил утро, которое провел с Джосом в сарае. Что он тогда сказал о черепной коробке зайца-беляка? Она набита обрезками страниц из Библии.

— И вы тоже так считаете? — с сомнением спросил мальчик.

— Я? Ну, я никогда особо не интересовался религией. Меня больше привлекает спорт. Мяч в игре! О да. Но, как пояснила любезнейшая дронт, вымирание приводит к особому отношению. Существо считается скорее конструктом, если формально никогда не было живым. Но в любом случае, — продолжил мамонт, — пожирать друг друга было бы в крайней степени нецивилизованно, ты не находишь? Мы, в конце концов, живем не в каменном веке. На дворе двадцатое столетие, старина.