Коэффициент любви, или Тайна нуля - Александр Казанцев

Вязов всегда тренировал себя, чтобы походить на них. Мог пять минут пробыть под водой (в былые времена стал бы неплохим ловцом жемчуга). Без этой тренировки ему не протянуть бы теперь!

Но одной задержки дыхания, считая себя закопанным в землю, было мало, требовалось еще и занять себя, отвлечь от поступающего отчаяния, ослабления воли, сознания безысходности!

Спасти его должна была Надежда!

И он решил написать сонет о всем том, что он вкладывал в это воскрешающее его слово (но сердечную тайну сохранив!).

Вязов никогда не считал себя поэтом, ограничиваясь каламбурами, которые иной раз приходили ему в голову. Но он любил поэзию, зачитывался сонетами Шекспира.

Говорят, что каждый интеллигентный человек может написать книгу, в которой опишет пережитое, каждый чувствующий человек способен написать подлинно поэтическое произведение о самой яркой вспышке своих чувств. Но вторую (и больше) книгу, второе и последующие стихотворения могут написать лишь настоящие писатели и истинные поэты.

Вязов перебирал тысячи слов, сочиняя в уме свое первое, а может быть, и последнее стихотворение, намеренно выбрав старинную, наиболее трудную из-за формальных требований форму сонета, и вложил в этот процесс все свои духовные силы. Для него перестали существовать и звезды, и солнце, даже исполинский земной шар, ничего не осталось, ничего, кроме выражения его мыслей и чувств.

Так, укладывая в памяти строчку за строчкой, он проводил часы своего космического одиночества, не позволяя себе уснуть, боясь потерять контроль над дыханием.

Он занялся труднейшим сонетом опять-таки под влиянием воспоминания об одном революционере, несправедливо брошенном в тюрьму и непрерывно допрашиваемом следователями, которые давали ему передышку для размышлений о своей капитуляции, но не для сна, в расчете измотать его, сломить его волю. Однако тот нашел необъяснимые для его истязателей силы, взявшись без карандаша и бумаги сочинить по памяти целый роман, главу за главой, которые запоминал наизусть, заняв промежутки между допросами путешествием дипломата, вынужденного в годы последней мировой войны добираться до Англии кружным путем через Иран и нехожеными древними путями вокруг Африки до Атлантического океана. И, выйдя из заключения, не оставив никаких оснований для обвинения себя, он продиктовал стенографистке все двадцать авторских листов романа, который вскоре вышел в свет.[15]

Первый сонет Вязова рождался в терзаниях творчества, но не в муках отчаяния, и был закончен раньше, чем резервные космолеты на основе переданных английскими радиоастрономами данных нашли блуждающий на околоземной орбите вокруг земного шара пластиковый скафандр с пробующим свои силы поэтом, который пока еще не стал им.

Первым, кто, к величайшему своему удивлению, прочел эти стихи, записанные едва освободившимся в кабине с живительным воздухом Вязовым, был его напарник по экипажу «Крылова», американский космолетчик Генри Гри, физик, математик и поэт.

Маленький, женственный, в шутку умевший имитировать женское пение, вместе с тем воплощение нежной чуткости, он высоко ценил русскую поэзию. Он сам, выйдя в открытый космос, доставил спасенного русского космолетчика на резервный космолет, которым командовал. Он же первым и прочитал удивительные строки, которые записал едва пришедший в себя Никита Вязов.

Американец не верил глазам не только потому, что содержание сонета затронуло его душу, но еще в большей мере из-за того, в каких условиях создал Вязов свое творение.

Кошмар ночной! Бежать! Беда!Озноб до ледяного пота!«Забудь желанья навсегда!»— Хохочут адские ворота.

Обрыв — и дальше нет пути!Не отыскать другой дороги!Но легкокрылая летитС лицом и ласковым и строгим.

С ней вместе каждый — богатырь!С ней все отчаянья сильнее!И только с нею я и ты«Зеленый луч» поймать сумеем![16]

«Души броня! Мечты одежда!»Прекрасней слова нет «надежда»!

Можно понять удивление американского поэта-космолетчика, но он поразился бы еще больше, знай, что созданное в необычных условиях творение, переведенное на многие языки, обойдет вскоре весь мир.

Но сонет Вязова был не последним, что удивило спасших его космолетчиков. Казалось, не оправившись еще после потрясения от всего с ним случившегося, Никита потребовал, чтобы его доставили к Дикому спутнику, продолжавшему свой путь вместе с остатками таранившего его космолета Бережного.

По разрешению с Земли Вязову сменили скафандр. Он не выдал при этом острой боли от ушибов, стремясь выполнить задуманное сам. И ему удалось вновь выйти в открытый космос.

И опять подплывал он к выпуклой стороне, с прильнувшей к ней громадиной погибшего космоплана.

На этот раз Никита сразу направился к вогнутой стороне, которая из-за повернувшегося в результате тарана обломка звездолета была частично освещенной, открывая Вязову чужепланетную технику с рулевыми реактивными двигателями для маневра космического корабля.

Двигатели заглохли при таране, но они же, видимо, включались и прежде при ударе метеорита о пульт управления, переведя обломок звездолета на опасную орбиту.

Вязов облетел весь обломок, изучил его, нашел и пульт, которого так неосторожно коснулся. Он упрямо взял теперь «пробу» именно отсюда же, внимательно проверив возможность замыканием снова вызвать работу коварных древних двигателей.

Все обошлось благополучно, и он вернулся на космоплан спасателей со своим трофеем, право получить который хотел непременно оставить за собой. Что ж, у каждого возможны свои причуды, пожимали плечами его товарищи в космолете…

Девушка как мраморное изваяние сидела над рекой, не сводя глаз с медленно текущих струй.

И вот на воде появились сначала пузырьки, потом вынырнул вполне по-сказочному шлем одного из «витязей прекрасных», что «чредой из вод выходят ясных», а вслед за тем появился отнюдь не витязь в кольчуге, а аквалангист, высокий, мускулистый, поджарый. Он снял маску, рассыпал свои мокрые светлые волосы, коснувшиеся плеч, и сел рядом с Надей, вертя в руках какой-то камень.

Девушка, сразу оживившись, радостно сказала: