Пять минут прощания (сборник) - Денис Драгунский

У Тани по щекам поползли слезы.

– Девочка, милая, – Лариса Васильевна погладила Таню по руке.

– Она никого не любила, – сказала Таня и отдернулась. – А почему ее все любили? Ах, Ниночка такая женщина! Какая – такая? Почему?

Лариса Васильевна взяла новую сигарету, закурила.

– Ты права, девочка, – сказала она хрипло. – Нина сильнее всего свою жопу любила. В смысле, свой комфорт. Я ее терпеть не могла, если честно.

Таня вскочила с кресла.

– Вы врете! – закричала она. – Вы сказали, чтоб мне было приятно!

Выбежала из комнаты, схватила плащ, хлопнула входной дверью.

– Я не вру! – крикнула ей вслед Лариса Васильевна.

Она и вправду не врала. Она обожала свою подругу Нину и верно служила ей. Но порой ненавидела так, что хотела убить. Голову ей разбить. Вот этой хрустальной пепельницей.

решение принято, забудьте ЗАДОМ НАПЕРЕД

Наталья Петровна сказала Коленьке, чтоб он уезжал. Сказала перед своим отъездом в Париж. Раньше она его с собой брала. Два раза, на Рождество и просто так, летом.

Сейчас она поехала одна. А он чтобы собрал вещички. В тишине и без прощальных сцен. Она так и сказала:

– Чтоб мне тут не плакать лишнего.

В самом деле. Ему двадцать три, а ей сорок шесть, он красавец без высшего образования, а она ой-ой-ой кто, и это не может длиться вечно.

Он взбежал на второй этаж, посмотреть, как ее машина выезжает из ворот, по привычке махнул ей рукой, и вдруг его испарина пробила – понял, что всё. Липкий пот потек у него по спине. Он пошел в ванную, разделся, включил душ. Потом решил принять ванну. Взбил пену. Лег в теплую воду.

Вылез, сполоснулся, закутался в простыню. Пошел в спальню. Бросился поперек громадной кровати. Покосился на себя в зеркало. Вспомнил бабушкину двушку в блочном доме.

Когда она через неделю вернулась, он выскочил навстречу в джинсах и тонкой маечке, с разбегу обнял ее, стиснул, поцеловал в губы.

– Ты еще здесь? – отпрянула она.

– Наташа, Наташа, – он стонал, не разжимая объятий.

Она вырвалась, взяла из гардеробной сумку и молча пошла в его комнату. Распахнула шкаф.

Потом вышла с ним во двор. У задних ворот, под навесом, рядом с газонокосилкой и дровами для камина, стояла его старая «киа».

– Давай последний раз поцелуемся, – сказал Коленька.

Она махнула рукой – езжай, мол.

Чем ближе к городу, тем тошнее становилось.

Коленька остановился. Вытащил из сумки зубную пасту.

Написал на лобовом стекле номер ее телефона. Изнутри писал, то есть задом наперед. Восемь девятьсот шестнадцать… девятка неправильно получилась. Неважно. Разобьется стекло – значит, судьба такая, безвестно погибнуть. Уцелеет – тогда пускай она поплачет.

Какой-то джип с мигалкой выскочил на встречку.

Коленька не уступил ему дорогу.

Стекло уцелело.

Он лежал в своей комнате. Нога была в гипсе.

– Ты хоть понимаешь, что ты дурак? – говорила Наталья Петровна.

– Наташа, – говорил он. – Нога срастется, ты меня шофером возьми. Или кем хочешь. А хочешь, пойду на юридический, ты же сама говорила!

– Помолчи, – она отошла к окну.

Окно было чуть не до полу. Она была в тонком халате. На просвет очень красивая. Если бы не сломанная нога, он бы прямо сейчас на нее накинулся.

– Я выхожу замуж за Геннадия Валерьевича, – сказала она. – Это мое решение. Про тебя скажу, что ты сын моей покойной подруги. Возможно, я тебя усыновлю. Будешь звать меня «мама Ната», – усмехнулась она.

– Наташа, – сказал Коленька. – Значит, мы с тобой… больше никогда?

– Забудь, – мрачно сказала Наталья Петровна.

мелким почерком, без полей и пробелов ТАЙНЫЕ ЗАПИСКИ ЕЛЕНЫ М

Лена Маковская влюбилась в Сережу Кириллова в девятом классе. Он был новенький, а она сидела за партой одна. Учительница ему сказала: «Садись вот сюда». Сережа был высокий, аккуратно подстриженный. У Лены были зеленые глаза и рыжие прядки на висках. Она сказала ему на перемене: «Пойдем, я тебе покажу нашу школу». Они пошли по коридору. Навстречу шла физичка Клара Ивановна с лаборанткой Исаевой. Исаева несла связку проводов, Лена это на всю жизнь запомнила. Когда они поравнялись и разошлись, Клара сказала громким шепотом:

– Ох ты! Красивая парочка!

Лена обернулась.

Исаева тоже обернулась. Они обе – Клара и Исаева – засмеялись.

– А может, правда? – сказал Сережа и улыбнулся.

«Вот так!» – сказала себе Лена.

Лена говорила ему, и его родителям, и своим маме с папой, и подругам, и знакомым мужчинам тоже, коллегам и друзьям семьи – что он самый лучший, самый умный, самый добрый и красивый на свете. Она объясняла своей дочери, что любовь бывает одна на всю жизнь. Остальное – дрянь, разврат или лубофф, то есть еще хуже. Когда женщина просто дает направо и налево, про нее все ясно. А лубофф – это жалкий самообман. Та же дрянь, только с бантиком.

Однажды Лена (то есть уже Елена Михайловна) сказала Сереже (то есть Сергею Сергеевичу):

– Не зови к нам больше Матвеева. Он ухажерствует. Ручки целует. В прошлый раз произнес игривый тост.

Матвеев был старый институтский друг. Жалко таких терять. Но Елена Михайловна поставила вопрос ребром – буквально «или я, или он». Даже странно. Сергей Сергеевич подчинился: женщины иногда тоньше чувствуют, это правда.

Почти каждый вечер Елена Михайловна доставала из комода толстую тетрадь, садилась в кресло к окну и что-то записывала. Минут десять на это уходило. Потом запирала тетрадь в комод. На все вопросы отвечала: «Так, дневничок… Ты ведь порядочный человек, не будешь читать чужие записки?» Сергей Сергеевич кивал.

Елена Михайловна умерла внезапно: около полуночи вдруг проговорила, что голова кружится, и всё.

После скорой и милиции приехали забирать тело.

Из-под подушки что-то выпало. Это был ключ.

Елену Михайловну унесли в сизом пластиковом пакете.

Сергей Сергеевич вернулся в спальню и сел у окна.

Под утро встал и отпер комод. Там были старые общие тетради и новые ежедневники тоже.

Мелко, без полей и пробелов, без чисел, месяцев и лет, было написано: Люблю Сережу люблю Сережу люблю Сережу он лучше всех он лучше всех он лучше всех.

Менялся только почерк – от школьного, почти детского, до старческого.

– Зачем?! Зачем?! – сжал кулаки Сергей Сергеевич и заплакал первый раз в их совместной жизни.

Вернее, уже после ее окончания.

эпистолярный жанр

МИША ПИШЕТ ЛЕШЕ, ЛЕША ПИШЕТ МИШЕ

Михаил Евгеньевич сел писать письмо Алексею Михайловичу. На прежнее письмо не было ответа третий день, и Михаил Евгеньевич набрался решимости поставить некоторые точки над «i».

Он собрался написать, что счастлив и горд, что его сын работает на такой прекрасной и престижной работе, да еще в Лондоне. Но неплохо бы отвечать на письма сразу: небось, на деловую почту реагирует мгновенно, а письмо от отца может висеть три дня. Тем более что именно родители обеспечили ему блестящее образование. Они, если честно, просто жизнь на это положили.

Собрался написать, что мама – вернее, не мама, а мачеха, которая Леше с полутора лет заменяла мать, потому что его настоящая мама погибла – что она с трудом приходит в себя после операции, а сын почему-то молчит. Нет, пока ничего не надо. Нет, он уверен, что сын поможет в случае чего, но хотелось бы, чтоб он это сам предложил, не дожидаясь просьб.

Еще хотелось написать о прискорбном равнодушии сына к высланной ему обновленной биографии Ельпидифора Макаровича Коровкина, их предка, вице-губернатора Закавказского края. Корни своего рода нельзя забывать ни при каких обстоятельствах, тем более живя за границей.

Вот так примерно.

Сложив в уме письмо, Михаил Евгеньевич включил компьютер.

В этот самый момент Алексей Михайлович тоже открыл почту.

Он хотел написать, что в суете и рутине хочется найти опору и комфорт в родной семье. И если на рабочее письмо надо отвечать в ту же секунду, то можно я отвечу на папино – послезавтра? Так мне приятнее, мягче!

Написать, что бесконечно благодарен за все, что для него сделано, но… но он, шестилетним ребенком будучи, вовсе не просил, чтоб его устроили в частную платную школу. И ни о чем дальнейшем не просил тоже.

Что его неприятно изумляет эта атмосфера намеков насчет маминой болезни. Да он последнюю рубашку снимет, в лепешку расшибется и хочет только самой малости: чтоб внятно сказали – что именно нужно. И еще. Его безумно утомили эти комплексы насчет мамы и мачехи. Он не виноват, что его настоящая мама попала под машину двадцать четыре года назад. У него мама только одна, вот эта, она его вырастила, он только ее любит, и для чего эта постоянная тяжелая шарманка, непонятно.

И еще. Он уважает хобби своего отца, эти раскопки интересных предков. Но он не понимает, какое отношение древний генерал Коровкин имеет к нему лично.

А у него лично две недели был тяжелейший грипп, чуть богу душу не отдал, и никому не жаловался.