Чучело - Владимир Железников

Самая главная мечта его заключалась в том, что он хотел, чтобы Ленка полюбила дом и картины, которые его населяли, как он сам все это любил.

– Ты взгляни, взгляни, – твердил Николай Николаевич. – Какая нам вышла удача… Бабушка Колкина отдала, точнее, подарила нам картину. Я хотел заплатить за нее деньги – ни в какую, подарила! Чудная, милая, восхитительная бабушка Колкина!.. Какие редкостные люди нас окружают, Елена!.. Над этим стоит задуматься. А?..

И он поставил картину перед Ленкой, с восторгом наблюдая за выражением ее лица.

Наконец он не выдержал:

– Да проснись ты!.. Ну, как она тебе?.. Правда, хороша?

– Девчонка вроде меня, – ответила Ленка.

Николай Николаевич сначала не понял, что она имела в виду. Посмотрел на картину. Потом на Ленку и… увидел, что она чем-то стала не похожа на самое себя. Какая-то непривычная. Наконец догадался – Ленка была без кос.

– А где твои косы? – спросил он.

– Я прическу… только на каникулы, – заикаясь, объяснила Ленка.

Николай Николаевич обрадовался. Он увидел, что Ленка стала больше похожа на эту девочку на холсте.

– Елена! – закричал он так, что она вздрогнула. – Ты просто ее двойник… Самый настоящий… Тот же цвет глаз… Рот…

– Рот до ушей, хоть завязочки пришей, – с грустью сказала Ленка. – Может, ее тоже так дразнили?.. Тогда не я первая.

– Вот именно, – обрадовался Николай Николаевич. – Ну, улыбнись, улыбнись!.. Ты замечательно улыбаешься!

Ленка застенчиво улыбнулась, и уголки ее губ привычно поползли к ушам.

Николай Николаевич схватил холст, перевернул его и на тыльной стороне увидел размашистую надпись, сделанную черной краской: «Год 70».

– Как же я сразу не догадался, старый дурак. Столько лет смотрел на нее – и не догадался. Отец мне рассказывал эту историю… Она, – он показал на «Машку», – подарила эту картину какой-то своей любимой ученице. А когда ту арестовали жандармы как участницу группы «Народная воля», картина затерялась… Последняя его работа.

Николай Николаевич помолчал, потом испуганно-величественно, еще не веря до конца в это чудо, объявил:

– Елена, я схожу с ума… Возможно… Даже более того, я уверен в этом… Девчонка – сестра моего деда, баба Маша. Машка… Машенька… Мария Николаевна Бессольцева. Знаменитая особа. Жертвенница. Святая душа.

Ее жениха убили в русско-турецкую войну. Под Плевной. А она после его смерти не пожелала выходить замуж, ей тогда было всего восемнадцать, и всю жизнь прожила одна. Но как прожила!

Она основала женскую гимназию в городке. А первые ее выпускницы все до единой уехали работать учителями в ближайшие деревни.

Говорят, они ей во всем подражали: так же одевались, как она, так же разговаривали, так же жили. Какие были люди! Какие были особенные люди! Все делали не ради славы, а для народной пользы.

В первую империалистическую здесь у нас была эпидемия тифа. И мой отец, следовательно ее племянник, был на этой эпидемии и тоже заразился тифом, и его положили в тифозный барак.

Однажды ночью он пришел домой. Маша ему открывает, а он стоит перед нею в нижнем белье, босой. А дело было зимой. Оказалось, что он пришел в беспамятье. И вот Мария Николаевна взвалила его на плечи и понесла обратно. Пять километров по глубокому снегу тащила – тифозный барак был за городом. Там и осталась – выходила племянника.

Потом за другими стала ухаживать, за самыми тяжелыми ходила, многие ей своей жизнью были обязаны.

Я ее хорошо помню. Она жила в твоей комнатке… Когда она умерла, ее хоронил весь город.

Николай Николаевич бегал по комнате, потирал руки, задыхался, не обращая на это внимания, хватался за сердце, не понимая, что оно у него болит.

– Боже мой! – продолжал бушевать он. – Как же ты удивительно на нее похожа и как ты удивительно вовремя приехала… А я удивительно вовремя оказался в деревне Вертушино у бабушки Колкиной!.. Теперь наше дело действительно подходит к концу. Теперь мы собрали с тобой почти все его картины и можем хвастаться, устраивать пиры и приглашать на демонстрацию наших сокровищ любознательных музейных работников. Они станут охать и ахать и говорить: «Вы открыли нового малоизвестного художника». А мы будем с тобой сидеть длинными зимними вечерами дома и строить планы.

– Какие планы? – спросила Ленка.

– Самые разнообразные. – Николай Николаевич улыбался, не замечая Ленкиного печального настроения, которое совсем не совпадало с его весельем. – Нам о многом надо посоветоваться.

И вот в это время в окне вновь появилась голова рычащего медведя.

– Медведь! – завопила Ленка и вскочила на стул.

В этот вечер Николай Николаевич был удивительно ловок и удачлив. Он стоял у окна, успел схватиться за медвежью морду, и она осталась у него в руке… Но в следующий момент – это он помнил очень хорошо – его посетило некоторое смущение, потому что на месте медвежьей морды перед ними появилось перекошенное от страха, какое-то жалкое и ничтожное Димкино лицо.

Помнится, он тогда подумал, что такое творится с Димкой, и перевел взгляд на Ленку, чтобы узнать у нее, что все это значит. И вот тут он удивился еще больше. Ленка стояла перед ним ни жива ни мертва…

– Вот тебе и весь медведь, – произнес Николай Николаевич. – Одной рукой я отвернул ему голову. – Он небрежно бросил медвежью морду на диван.

Николай Николаевич произнес свою фразу беспечно, хотя в этот момент ему впервые почудилось, что произошло что-то не то, ну, может быть, шутка с медвежьей мордой была слишком жестокой. Он тогда постарался отвлечь и развеселить Ленку, потому что почувствовал, что здесь какое-то серьезное дело, но потом так увлекся «Машкой», что все забыл.

Ленка же не обращала на него никакого внимания, она уже вернулась к жизни, она кричала в окно, звала Димку:

– Димка! Димка-а-а!..

Ей никто не отвечал.

Ленка в отчаянии повернулась к Николаю Николаевичу, ища у него помощи:

– Дедушка!.. Они держат его силой! Они заставили его пугать меня! – Ленка металась около окна. – Я знаю! Я вижу, вижу: они связали ему руки! Дедушка, крикни на них страшным голосом!

Николай Николаевич выглянул в окно и увидел небольшую группу ребят, стоящих в слабом электрическом освещении неподалеку от их дома. Среди них, странно сжавшись, ссутулившись, стоял и Димка. Он то появлялся, то исчезал, прячась за чьи-то спины.

– Димка-а-а! – снова позвала Ленка.

– Чего же он не отвечает? – спросил Николай Николаевич. – Может, его там нет? – Он так сказал, чтобы успокоить ее, хотя сам отлично видел Димку.

– Я вижу!.. Вижу его! Ты их не знаешь! Они могли ему тряпку в рот запихнуть! Дедушка, ну крикни!.. Спаси его!

Николай Николаевич набрал полные легкие воздуха и выдохнул:

– А ну живо отпустите Димку!

В ответ раздался хохот.

Группа удалилась со свистом и громкими взрывами смеха.

– Чучело! – прокричал кто-то, сложив руки рупором.

– Заплаточник! – подхватил другой. – Два сапога пара! – И снова затихло.

Ленка схватила куртку и бросилась к двери. Николай Николаевич попытался ее остановить. Но разве можно было это сделать – с ее страстным характером, с ее предельной преданностью в дружбе, с ее самоотдачей другим людям?..

– Пусти! Пусти! – Ленка рвалась из рук Николая Николаевича, извиваясь всем телом, захлебываясь от волнения словами и скороговоркой выкрикивая: – Он там может задохнуться… с тряпкой во рту!.. А ты… меня… не пускаешь! – И конечно, в конце концов она вырвалась и убежала.

Николай Николаевич высунулся в окно.

– Лена! – позвал он и прислушался.

Он ее не увидел, только из темноты доносился ее возбужденный голос:

– Ну, Миронова! Ну, Валька!

– Лена-а-а! – снова позвал Николай Николаевич, без всякой надежды на ее ответ.

Так оно и вышло: никто ему не ответил.

Николай Николаевич хотел тут же идти за нею – это он помнил точно, – но взгляд его натолкнулся на Машку. Он замер, застыл – его поразил тогда цвет неба на картине: красновато-синий, мрачный, тяжелый, предгрозовой, он был виден в проеме дверей, и легкая, невесомая, ослепительно светлая фигурка Машки на этом тревожном фоне почти взлетела над землей.

Он стоял неподвижно, как в забытьи.

Где-то звякнуло разбитое стекло, это смутно отложилось в его памяти, но не более того.

Где-то кто-то кричал:

– Вон она! Вон!.. Держите!..

Все это он тоже слышал, но никак не подумал, что именно Ленка разбила чье-то стекло и именно ее преследовали людские голоса.

Николай Николаевич сел к столу, достал свою заветную тетрадь. Ему нестерпимо хотелось закрепить на бумаге свое счастье и свою радость. Он жил в тот момент только своей жизнью, как это ни ужасно показалось ему теперь, но все было так! Ленка с ее делами и заботами совершенно выскочила у него из головы.